Алфавит

Нэа сразу захотел убить Джонни. Такого надоедливого, вьющегося за ним по миру, все еще принимая за господина Аллена. Все в нем — сплошное раздражение: цвет мягких кудрей, благожелательный цвет глаз за толстыми стеклами нелепых очков. Он знал все о Джонни, что тот слишком горяч, а сам при том совсем не сильнее той же мошки. Что на многое слишком готов, чтобы вернуть своего господина Аллена, значит тем самым готов сделать все, чтобы вновь заставить его уснуть. А еще — готов заботиться, оберегать, сюсюкать, словно они друзья. Смешно. Нэа знавал когда-то таких, немного похожих. Такого похожего… теплый цвет его волос теперь выцвел до седины, и очки оказались уже не нужны, его глазами он четко видит раздражающего Джонни возле себя, спящим на соседней кровати. Узнав его, впустив в свое сердце, Нэа стал слаб, Нэа проиграл. Вместо того, чтобы оттачивать планы уничтожения Маны, Нэа постоянно отвлекался на раздумья о его безопасности, о его сохранности, о его роли в своей судьбе. Он отдал Нэа сперва сердце, затем — память, чтобы вернуться в мир, где от него остались лишь черты лица, да и только. Погрубевшие на ветрах, погрустневшие в борьбе, печали, потерях. Память его изменилась, и в ней совсем не осталось места для Нэа, нисколечко, ни самой толики хотя бы обрывочной мысли о том, кем был он когда-то, кем был сам для себя и для него, ставшего в последствии Четырнадцатым, но всегда — бывшего второй части самого Тысячелетнего Графа, может быть, самой одержимой, самой жестокой. Но стоило лицу отразиться в таких же толстостекольных, как у Джонни, очках Аллена, как улыбка сама собой озаряла лицо. Аллена никто никогда не заменит, но Джонни так и будет тянуть к лицу свои теплые руки, чтобы напомнить о самом грустном, самом болезненным, что ломает изнутри еще больше, чем есть сейчас. Нэа вспоминает, каким был Аллен — мечтательным, тоже теплым, никогда не предполагавшим, что станет однажды экзорцистом, держащим меч, врагом, настоящим врагом, чья только лишь одна близость наносит вреда больше, чем бой на смерть. Что бы сказал Аллен о Джонни? Тот, прежний, с таким тонким умом? Раз в библиотеке горничная ловила мушку на полоску измазанной патокой бумаги. Та попалась и билась, надрывая усталые крылья. Аллен тогда попросил убить ее. Такую безвредную, виноватую лишь тем, что докучлива. Аллен бы не позволил сравнить ее с человеком, но Аллена уже больше нет, как нет и Нэа, а брат Мана — есть, и столкнуться с его медленным, мстительным гневом, способным довести до безумия, много хуже, чем принять свою судьбу быстро. Так ведь, Аллен? Аллен ему не ответит, и Нэа почти трясет: от волнения, злости, от страха. Если бы только Аллен ответил, но вместо него заговорил Джонни — чересчур эмоционально, чересчур беспардонно, игнорируя то, что внутри у Нэа — буря, что ему тяжело, что с его появлением исчезает Аллен. Пусть он даже уже не тот, кем был, а лишь бледная тень себя самого, такого милого, такого жертвенного союзника, что сумел вызвать любовь да в ком-то вроде Нэа. Его собственной рукой он ударил, многосильно, насмерть, как прихлопнул бы муху. Не потому, что в этом была особенная необходимость. Просто Нэа на горьком опыте усвоил — доброта так заразна, что способна в совсем неудобное время помешать рушить мир.