Милосердие

Люди напоминали фарфоровых кукол. Их тонкие шеи ломались от одного удара, тощие ручонки не могли удержать ничего тяжелее бревна, а ноги — до смешного хрупкие, костлявые — опасно хрустели при малейших нагрузках. Даже голова, и та казалась какой-то неправильной: чересчур большая, лобастая. Не чета свиным. Такой не стукнешь врага, не расколешь дерево. Кожа светлая, кости ломкие… Не существа, а недоразумения. Пепперу они не нравились. Слишком уж другие. Похожие на игрушки из могил. Такие же бесполезные, такие же разбитые. У них не было никакого предназначения — они просто ходили по деревне, собирая траву и торгуя с Королём. Иногда уводили пару молодых свиней, иногда крали выращенную морковь. Но никогда не причиняли вреда: делились едой, строили новые дома, оставляли припасы. И уходили. Всегда уходили. Никто из них не возвращался, никто не задерживался дольше, чем на неделю. Испуганные, дрожащие от холода, они и заговаривали-то не всегда — предпочитали молчать. Хмурая старуха, читающая заклинания. Мрачная девочка, плетущая венки. Боязливый силач, рассказывающий сам себе сказки. Из них не получалось выдавить и слова. Они лишь шептали что-то, сидя у костра. Что-то малозначащее и безумное. И уходили. Снова и снова. Навсегда. Худой темноволосый незнакомец отличался от них. Он не выглядел сломленным и не пытался забиться в угол при первой возможности. Его движения — порывистые и резкие — не гипнотизировали, измождённый вид не вызывал жалости. Он не искал общения и появлялся в деревне только по вечерам, когда свиньи прятались по домам. Обустраивал нехитрую базу, разводил костёр и под утро уходил куда-то в сторону леса. С первыми лучами солнца. Минута в минуту. Пеппер ни разу не видел его вблизи. Он знал, что у человека красная жилетка и странная, нарушающая законы природы причёска. Знал, что ночью он практически не спит, а мастерит какие-то инструменты. Знал, что еды ему требуется гораздо меньше, чем другим чужакам. Не мог лишь выяснить, зачем незнакомец пришёл в деревню. — Твоя валить, — заученные слова произносились по привычке. Пеппер изнывал от любопытства, но заговорить с человеком не решался. Мало ли что подумают собратья? Он и так постоянно подставляется, проявляя ненужный интерес к людям, — разговор с чужаком ему не простят. И без того не устают напоминать о предстоящем жертвоприношении. Впрочем… Поговорить всё равно не вышло бы — чужак никак не реагировал на попытки пообщаться. Свиньи его вообще не занимали, он жил в своём мире и редко отвлекался на внешние раздражители. Рисовал непонятные чертежи, что-то напряженно высчитывал и часами сидел у костра, поднося руки к огню. Ожоги на его коже — белой, с синеватыми прожилками — расцветали, словно диковинные цветы; следы от лезвия на предплечьях казались похожими на змей. Сосредоточенный и отрешённый, он ранил себя с необъяснимым упорством. И каждый раз вонзал нож всё глубже. Это пугало и завораживало одновременно. Пеппер честно старался понять, зачем чужак издевается над собой, но как бы ни морщил лоб, придумать хоть одну причину не мог. В голову лезли совершенно дурацкие мысли. Несвязные и глупые. — Моя не смотреть. Моя спать, — повторял он, укладываясь в постель. Но всё равно, не вытерпев, прилипал к окошку, следя за человеком через мутное стекло. Жизнь незнакомца была его жизнью. Он ждал его с нетерпением и порой, осмелев, оставлял возле погасшего очага какие-то ненужные мелочи. Моток верёвки, дрова, выкопанные из могилы игрушки… Иногда ворованные самородки, реже — еду. Чужак никогда не замечал его подарков. Поначалу Пеппер расстраивался, а потом, смирившись, перестал ждать благодарности — приносил предметы по привычке. Садился возле окна, зажигал свечу и с интересом наблюдал за тем, как человек раскладывает вещи из своего рюкзака. Как возится с костром, который никак не желает загораться. Как записывает что-то в тощую, обёрнутую папирусом книжку. Как достает нож, вспарывая кожу, будто ткань. И как, обняв колени, устраивается возле очага. Пару раз Пеппер ловил его взгляд и, смотря в светло-голубые, льдистые глаза, сходил с ума от страха. Было в незнакомце что-то демоническое. Мрачный и решительный, он буквально излучал опасность, но… Но в то же время казался на удивление хрупким. Хрупче всех тех людей, что останавливались в деревне до него. Его изящные руки, колдующие над механизмами, не отличались силой; худую шею не защищало ничего, кроме мятого воротничка. Он мог умереть от двух-трёх ударов. Мог. Однако не умирал. Порой Пепперу хотелось проверить, насколько крепок чужак. Засыпая, он видел себя, нападающим на него. Слышал хруст птичьи-тонких костей, ощущал металлический привкус крови на губах. И, задохнувшись от ужаса, просыпался в холодном поту. Каждый чёртов вечер. — Твоя валить, — нотки отчаяния в голосе звучали слишком громко. — Твоя уходить. Пожалуйста! Это не помогало. Человек игнорировал его, продолжая обустраивать свою базу. И терпеть его присутствие становилось всё сложнее. Сатанея от собственного любопытства, Пеппер искал любой повод избавиться от чужака. Искал упорно и терпеливо. Но никак не находил. Человек вёл себя безупречно: не нападал на свиней, не воровал еду, не оскорблял Короля. Даже тотемы не трогал — обходил стороной. Подловить его на нарушениях не получалось. До поры до времени.

****

Когда он проснулся от страшного скрежета, солнце едва-едва взошло. Розовые отсветы, пляшущие на стенах, ещё не добрались до развешанных под потолком стекляшек, а выкопанный в пустыне кактус — нежно-зелёный, почти неколючий — только начал распускаться. Шесть часов. Ночь ещё не отступила, тени по-прежнему активны. Да и женщина из мрака до сих пор не ушла: зло шипит под окнами, протягивает когтистые руки к стоящей на подоконнике свече, но потушить огонёк не может — стекло защищает от её ледяного дыхания. Не подберёшься. — Здравствуй, солнце! — по привычке потянувшись к шторке, он приготовился впустить в комнату немного света, но тут же испуганно замер. Сильный удар о землю, треск ломающегося дерева… И крики. Громкие, оглушающие. Он сразу понял, что происходит. Вскочил с кровати, двинул плечом дверь и с ужасом заметил — что-то снаружи мешает ей открыться. Сверху трещат ломающиеся балки, сквозь трещины в потолке льётся кровь, а о стекло стучит что-то тяжелое. Настолько тяжелое, что удары сотрясают хижину, будто карточный домик. Дунь — и развалится. «Гигант!» — мелькнуло в голове. Мелькнуло и исчезло, спугнутое мыслью о Короле и сородичах. Забарабанив в дверь, он попытался открыть её. Безуспешно. Обломки — а может и мёртвые тела? — закрыли проход, отпихнуть их изнутри не вышло. Он лишь усугубил ситуацию, сломав замок. Шум борьбы стал громче. Прижавшись пяточком к стеклу, Пеппер смог рассмотреть вооружённого копьём чужака, раненую свинью и обезумевших от крови коммандос. Потом гигант снова ударил о землю, и фокус сместился. Теперь свин не видел ничего, кроме корчащегося в агонии сородича. Распоротый живот, багровые внутренности… И жуткий, полный боли и отчаяния взгляд. — О небо! — прильнув к окну, он на секунду забыл, как дышать. — Нет! Нет-нет-нет… Ваша отступать! Пожалуйста! Его никто не слышал. Проворный, словно кошка, чужак ловко вальсировал с разъярённым гигантом, обозлённые коммандос наносили удар за ударом. Поляну заливало кровью, и деревня мало-помалу превращалась в усеянное останками поле. Ни аккуратных домиков, ни огородов. Ни-че-го. — Нет! — его крик утонул в шуме битвы. Человек вздрогнул, оглянулся, но сражаться не перестал: увернулся от летящих в него осколков, проскочил под мохнатыми лапами монстра и легко, будто играючи, вонзил копьё в его колено. На мгновение Пеппер даже залюбовался точными, выверенными движениями, но потом Циклоп-Олень ощутимо стукнул хижину — так, что стекло пошло трещинами, — и восхищение уступило место злости. Привёл гиганта домой, отправил соседей на верную погибель… Такое не заслуживает уважения. Всё закончилось быстро. Взревев, гигант рухнул на землю, и человек тут же, не давая монстру опомниться, воткнул копьё в его единственный полуслепой глаз. Брызнула кровь, раздалось шипение, и всё замерло. Выжившие коммандос застыли возле безжизненной туши, чужак опустился на колено, вытирая оружие о траву. Мир словно укрыло одеялом — всё оледенело. Ни звука, движения. Вакуум. Потом Пеппер часто вспоминал этот день. Просыпаясь по ночам, видел в стелящемся за окном тумане очертания гиганта, слышал визг погибающих свиней, ощущал знакомый запах крови. И, глядя на разломанные хижины, снова и снова спрашивал себя: стоило ли его дружелюбие всех тех смертей? Может, будь он менее благосклонным к чужаку, тот не привёл бы гиганта в деревню? Может, всё было бы иначе? Ответы не приходили. Обломки домов понемногу зарастали плющом, покинутая база разрушалась, а человек, неприязнь к которому росла и крепла, с каждым днём всё реже бывал в деревне. Исхудавший, потрёпанный, он теперь ничего не мастерил — лишь изредка, разводя костёр, пытался починить поношенную одежду. Не ел, не спал… Просто сидел у огня, равнодушно глядя на трещащие поленья. Сначала Пеппер радовался его апатии, потом начал переживать. Несмотря на все проступки, человек оставался его кумиром — видеть его раздавленным свин не мог. Не хватало злости. Свирепея от собственного лицемерия, он продолжал приносить к костру безделушки и еду, поддерживал гаснущий огонёк, собирал ягоды. Однако справиться со зреющей внутри ненавистью не мог. Огрызался на человека, гнал его прочь… Тщетно. Погружённый в свои мысли незнакомец не замечал его. Хмурился, складывал еду возле ближайшей хижины и поспешно уходил, стараясь не смотреть в сторону обломков. Однажды он не вернулся совсем. Напрасно Пеппер сидел возле окна, ожидая его. Напрасно подбрасывал в тухнущий костёр веток. Человек не приходил, и неприязнь — сначала слабая, незаметная — становилась всё сильнее. Воспоминания о гиганте сводили с ума, звучащий в ушах шёпот прерывался криками теней. Держаться на плаву уже не получалось — медленно, но верно Пеппер доводил себя до безумия, снова и снова проигрывая в голове произошедшее. «Ты подвёл всех». «Ты позволил уничтожить своих братьев». «Предатель».

****

Чужак объявился через неделю. Замёрзший, истекающий кровью… Едва живой. На лице — гримаса боли, под глазами — тёмные круги. Рубашка изодрана, руки искусаны. Ни капли решительности, ни капли былой заносчивости. Только усталость и страх. Пеппер впервые увидел его таким. — О небо… — засуетившись, он бросился искать свечу, чтобы осветить дорогу, но, не дойдя до двери, замер. Тени снова проснулись: зашептали, завопили… И заставили отступить назад. «Не смей!» Вздрогнув, он послушно попятился. Задел стоящую позади тумбочку, перевернул кактус, но от окна не ушёл — впился взглядом в опирающегося на копьё чужака. Слабый, спотыкающийся, тот выглядел совсем дурно — казалось, вот-вот упадёт. Оружие выскальзывало из его окоченевших пальцев, ноги подкашивались, а из носа, явно разбитого, непрерывно текла кровь. Он едва держался на ногах. Стоило огромных усилий не вмешиваться. Хмурясь, Пеппер стоял на месте, словно истукан: закрывал собой свечу, вслушивался в вой ветра за окном. Но, не в силах бороться с искушением, с каждой секундой всё больше приоткрывал дверь. Лишь бы человек, упавший в траву, поднялся; лишь бы тени, протянувшие к нему свои лапы, исчезли. Он и сам не знал, почему сопереживает чужаку. Когда-то, целую вечность назад, ему нравилась его самостоятельность и отчужденность. Когда-то очаровывали странные механизмы, собранные им. Но сейчас… Сейчас всё было иначе. Привычный образ таял и рушился на глазах: раненый незнакомец ничуть не напоминал прежнего себя, а хитроумные устройства лежали растоптанные гигантом. Как бы Пеппер ни пытался воскресить знакомые чувства, восторгаться полуживым, умоляющим о помощи человеком уже не получалось. Сильная личность, на которую хотелось равняться, умерла. Теперь чужак не вызывал ничего, кроме жалости. И всё же Пеппер ему сопереживал. — Впусти меня! — голос человека дрожал так, что разобрать слова не удавалось. Кровь капала на пол, пальцы отчаянно цеплялись за выступы в стене. Чужак умирал, однако продолжал хвататься за жизнь. Упрямо, безнадёжно. Пеппер хотел открыть ему дверь. Хотел втащить его внутрь. Хотел перевязать его раны. Но воспоминания о гиганте, незримым призраком витавшие в воздухе, не позволяли сделать этого. Держа руку на замке, он готовился запереть дверь. Бросить раненого наедине с монстрами, потушить свечу… И этим хоть как-то отомстить за разрушенную деревню. …хоть как-то. — Пожалуйста! — прислонившись к стене, чужак медленно сполз вниз, и Пеппер, задохнувшись от ненависти к себе, опустил щеколду. — Твоя валить! Моя тут нет! Моя спать. Пеппер не дома. Он едва смог произнести это. Сжался в комок, зажмурился, но замок не отомкнул. Даже фитиль свечи не поправил — наоборот, подул на трепещущий огонёк, чтобы тот быстрее потух, оставив человека во тьме. «Так правильно». Щемящее чувство в груди стало невыносимым. Вздохнув, он постарался представить себе что-то приятное, однако вместо этого прижался к окну, наблюдая за незнакомцем. Даже умирая, тот не пожелал сдаваться — исступленно ударял ножом о кремень, силясь высечь искру. Его глаза — ещё более светлые, чем обычно — смотрели в одну точку, губы слабо шевелились. Машинально. Бездумно. Совсем, как у тех сломанных людей. Покачав головой, Пеппер поспешно задёрнул шторку и сел на кровать. Несколько минут нарочито внимательно изучал висящие под потолком стекляшки, а затем, сердито хрюкнув, нырнул под одеяло. Пусть чужак замерзает, пусть истекает кровью… Он это заслужил. За все те смерти. За всё то равнодушие. За то, что не оправдал надежд. — Моя не спасать его. Моя не предатель. Он сам не верил в то, что говорил. Ворочался, грыз подушку, но расслабиться и заснуть не мог. Образ раненого стоял перед глазами, в ушах звучали мольбы о помощи. Ёрзая, он снова и снова чувствовал тот самый привкус крови на губах и мало-помалу всё сильнее хотел выйти наружу и помочь. Неважно чем. Убить гончих, отогнать прячущуюся в тени женщину-из-мрака… Сделать что угодно, только бы не мучиться угрызениями совести. Только бы умолк шёпот. Он почти заставил себя встать с кровати, когда снаружи вдруг потянуло горелым. Сверху посыпались тлеющие щепки, половицы под ногами опасно заскрипели, а стекло — и без того треснутое — лопнуло, разлетевшись осколками. Он едва успел отскочить. Схватил с подоконника кактус и, заметавшись по хижине, бросился к двери. В лицо дыхнуло жаром, грубо сколоченные панели искристо вспыхнули. Стало тяжело дышать. От прикосновения к раскалённому замку он почти взвыл. Кое-как повернул стальной язычок и, плечом сшибив щеколду, выскочил наружу. Разгорячённую кожу тут же обожгло морозом, и на несколько секунд он выпал из реальности, осознавая произошедшее. Шерсть на загривке стала дыбом, копытца оледенели буквально за мгновение. Пришлось топтаться на месте, привыкая к перепаду температур. — Не обжёгся? — язвительный голос чужака заставил его вздрогнуть. Насмешливый, улыбающийся, тот стоял чуть поодаль, опираясь на копьё. Ярко-красные отсветы плясали на его лице, факел в руках шипел и плевался искрами. Издалека чужак мог сойти за какое-то божество: рубашка развевается от ветра, губы кривит сардоническая ухмылка. Да и взгляд какой-то нечеловеческий: излишне мрачный, недоброжелательный. То ли демон, то ли бог. — Твоя труп! — Пеппер с трудом удержался от нападения. Всё сочувствие испарилось, теперь он был готов разорвать человека на части. Только бы стереть ухмылку с его лица. Чересчур злорадную, неприятную. — Твоя лучше молиться! Чужак даже не пошевелился. Спокойно улыбнулся, чуть опустил факел, однако в сторону не отошёл. Невозмутимый, он не атаковал Пеппера сразу, и этим привёл его в замешательство. Свин не имел права ударить первым, но оставлять очередное преступление безнаказанным не хотел. Жажда мести разбухала в груди, словно брошенный в воду бумажный ком, — сдерживаться становилось всё сложнее. Он едва контролировал себя. Знай он человеческий лексикон в совершенстве, назвал бы сложившуюся ситуацию абсурдом. С одной стороны он — раскормленный свин в травяной юбочке и с кактусом в копытцах, с другой — худой человек в рваной одежде. Оба стоят друг напротив друга и молчат. А сзади догорает дом. Горячий пепел оседает на коже, предплечья покусывает мороз… И за спиной, оглушающе лая, мечутся гончие. Окружают, подбираются ближе и постоянно, каждую чёртову секунду, облизываются. Плотоядно, жадно. — Твоя не д-д-двигаться, — от страха Пеппер почти окоченел. — Их уходить, если… Договорить ему не дали. Первая гончая налетела сзади — он увидел её краем глаза, но повернуться не успел. Чужак отреагировал быстрее, ткнув в тварь факелом. Мех загорелся мгновенно: в нос ударил запах палёной шерсти, слух оцарапало воплем. Тварь рухнула в грязь, повизгивая и катаясь в пыли. — За спину! — паника уступила место холодному расчету. Загородив собой человека, Пеппер отпихнул прыгнувшую на него собаку и чуть отступил назад. Поставил кактус на землю, принял боевую стойку… Постарался хоть как-то защититься от врагов. Не слишком успешно. Вторая гончая выпрыгнула из кустов. Остальные, особо крупные и поджарые, выскользнули из-за домов. Он и вздохнуть не смог — дыхание перехватило, руки предательски задрожали. От мысли о побеге удержало лишь то, что вокруг стояла непроницаемая темнота. Единственный источник света, за исключением горящего дома, принадлежал чужаку. И Пеппер не сомневался — тот скорее погибнет, чем отдаст с трудом добытый огонь. — Твоя светить, — отрывистая просьба прозвучала, как приказ. Человек молча кивнул и поднял факел, освещая поляну. — И прикрывать моя. Хорошо? Чужак снова кивнул. И тут же, не оборачиваясь, двинул его локтём. Как раз вовремя. К гончим присоединились подкрадывающиеся сзади пауки: более настойчивые, более хитрые. «Сколько их? Двадцать? Тридцать? Сто?» На несколько минут Пеппер потерял чувство времени. Отключился и пару долгих мгновений просто тупо молотил копытами, ломая хребты и ребра. Яростно, свирепо. Вкладывая в каждый удар накопившуюся злость. «Ещё немного…» Хруст костей не умолкал ни на секунду, а гончие всё не заканчивались — продолжали бежать со всех сторон, перескакивая трупы. Несколько тварей, отколовшись от основной группы, с аппетитом пожирали кишки своих же сородичей. Другие с упоением грызли сваленные у алтаря кости — всё, что осталось от гиганта и павших в бою свиней. — Твоя ещё жить? — запыхавшись, Пеппер едва смог выкрикнуть это. Голос подвёл его, показался слишком тихим и писклявым. Человек не ответил — больно толкнул его локтём. Ударил подкравшуюся сзади гончую, резко развернулся, воткнул в ползущего к костру паука копьё… И, покачнувшись, схватился за изодранный бок. Раненый, он явно не справлялся с нападающими на него тварями: пропускал атаки, ронял оружие и заметно клонился вбок. Однако не сдавался. Это вызывало уважение. — Наша почти победить! — от знакомого запаха крови Пеппер чувствовал прилив сил и сражался всё отчаянней. Решительней. Агрессивней. Почти… Последняя собака упала к его ногам уже через мгновение. Ошарашенный, он даже не сразу понял, что бой закончился. Беспомощно оглянулся, хрюкнул и опустил руки. Ни одного врага. Усеянная трупами поляна блестит от крови, тени и пауки обгладывают тела погибших. Везде мясо, кости… И шерсть. Жёсткая, пахнущая гарью. «Что ж, по крайней мере мяса теперь хватит надолго» Он повернулся, чтобы сказать об этом человеку, но замер, не раскрыв рта. Чужак стоял на коленях с искажённым от боли лицом и с каждой секундой всё заметней заваливался в сторону. Кровь из носа стекала по его подбородку тонкой струйкой, руки мёртвой хваткой цеплялись за раненый бок; задыхаясь, он с трудом удерживал равновесие. «Ох, небо!» Пеппер едва успел подхватить его, когда он рухнул на землю. — Твоя не беспокоиться, — от прикосновения к мокрой от крови рубашке стало дурно. Пришлось зажмуриться, чтобы скрыть гримасу отвращения. — Моя позаботиться о твоя. Наша пережить рассвет.