Милосердие

Шаги замолкли почти одновременно с дыханием Уилсона. Серые от пыли стены покрылись трещинами, окна взорвались стеклянным фейерверком, а сваленные на столе бумаги птицами заметались по помещению. Раздражённый и взвинченный, Максвелл едва успел разрубить упавшую сверху полку с колбами — химикаты хлынули на пол маслянистой волной, но его самого не задели, лишь немного забрызгали пиджак. От едкого запаха тут же заложило нос, и комната, и без того неустойчивая, поплыла перед глазами. Будто кто-то резко перевернул его головой вниз, а потом поставил на место. Как безвольную игрушку. — Хиггсбери! — он повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как Уилсон, побледнев, заваливается назад. Почти рефлекторный щелчок пальцев замедлил падение, однако о пол алхимик все-таки ударился. Слабо, почти неощутимо, но ударился. — Что, мозги книзу клонят? Короткая фраза прозвучала издевательски. Он и сам это понял и удивился тому, что Уилсон не огрызнулся. Даже не отреагировал никак — только зажмурился и свернулся в клубок, поджав колени. Рана на боку, прежде незаметная, стала шире, на предплечьях обозначились синяки. Смертельно бледный и осунувшийся, алхимик вдруг показался совсем больным — ещё немного, и упадёт замертво. Пришлось поднимать его силком. Впиваться когтями в тощие плечи, царапать тонкую кожу и, не жалея сил, сердито трясти. Лишь бы очнулся. Лишь бы не вздумал оставлять одного. И так уже затащил чёрт знает куда. Пусть не смеет — и не думает! — уходить первым. Они ведь одинаково виноваты в случившемся. Стук возобновился, и ладони сразу взмокли от пота. Пройдя несколько кругов ада, Максвелл разучился бояться, но от уильямовской нервозности так и не избавился. Понимал: на нём огромная ответственность, ошибаться нельзя. Всего одно неловкое движение, всего один промах, и они с Уилсоном так и останутся проекциями. В лучшем случае. В худшем… Одно небо знает, что произойдёт. Теневой мир непредсказуем, как весенний ветер: сегодня одно, завтра другое. У теней нет чётких правил. Нет и ограничений. Лучше не думать о том, что они могут сделать с подведшими их марионетками. Хорошо, если просто убьют. — Ну же, Хиггсбери! — плюнув на свой образ хладнокровного джентльмена, он опустился рядом. — Я бы с удовольствием отхлестал вас по щёкам, но времени у нас в обрез, так что, пожалуйста… прошу, встаньте и отойдите от двери. У меня нет ни малейшего желания спасать вас снова, — отложив меч, он попытался оттащить Уилсона в защищённый мебелью угол, однако тут же зашипел от злости. Хоть алхимик и весил болезненно мало — килограмм пятьдесят, а то и меньше, — поднять его не получалось. Пальцы слишком крепко цеплялись за занозистый плинтус. Не разожмёшь. Можно и не стараться. — Да чтоб вас! Грохот наверху стал невыносимым. С потолка опять посыпался мусор, стекла шкафов предательски задрожали, и дверь, заскрипев, прогнулась под чьим-то тяжёлым кулаком. Удар, ещё один… Щепки оцарапали лицо, а на скуле, рядом с виском, появилась небольшая ссадина. Не очень глубокая, но болезненная. Как порез бумагой — незаметно, но болит. — Хиггсбери, чёрт бы вас побрал! — от собственной беспомощности захотелось выть. — Вставайте сейчас же! Или, клянусь, утром вы не досчитаетесь костей, — положив меч на покосившуюся от времени тумбочку, он кое-как оторвал Уилсона от пола. В голове на секунду мелькнула мысль о том, что с алхимиком явно творится что-то неладное, но он отмахнулся от неё, как от комара: какая, чёрт возьми, разница — в порядке Уилсон или нет. Главное, найти дневник. Остальное неважно. Пусть хоть кровью изойдёт. Плевать. В мире и без него полно людей. Убедить себя в этом не удалось, и он, забыв о ломящемся в двери существе, поспешно оглянулся. Мельком осмотрел стоящие в шкафу пузырьки и, найдя нужный с этикеткой «раствор гидроксида аммония», сунул флакончик под нос Уилсону. Тот вздрогнул, поморщился, но глаза не открыл, только пробормотал что-то неразборчивое. Потрескавшиеся губы опасно посинели, на лбу выступил пот, из уголка рта ручьём потекла кровь. Закашлявшись, алхимик едва не захлебнулся ею — схватился за горло и рванул на себе воротник. Так сильно, что рубашка, затрещав, порвалась. От дурного предчувствия на мгновение свело скулы. — Нет… не надо… — нашатырь, наконец, подействовал, и Уилсон, слепо сощурившись, попытался отвести руку с флакончиком в сторону. — Я в порядке, убери… убери эту гадость. Просто плохо стало, — он замялся, силясь подняться. — Показалось, что потерял что-то важное. Словно кто-то… не знаю, стёр воспоминания? Внезапная догадка вспыхнула сотней искр — будто лампочка зажглась и потухла; он вспомнил принцип заклинания. Расщепление. Сначала искажаются чувства и эмоции, потом сглаживаются воспоминания, а затем, когда сознание уже отравлено безумием, личность раскалывается на тысячу мелких кусочков. Сумасшествие берёт верх, и жертва медленно, пазл за пазлом, начинает исчезать. Ничего не понимает, ничего не осознает. Просто медленно сходит с ума, варясь в своих страхах. Первой страдает память, затем — характер и привычки. А уж потом, когда от разума остаются лишь кровоточащие ошмётки, теряется и способность ясно мыслить. Теряется быстро, буквально за минуты. Плохо, если Уилсон утратил часть воспоминаний. Это второй этап. — Так, — подперев дверь плечом, он поднял меч. — Сейчас вы будете перечислять мне периодическую таблицу и, не дай небо, собьётесь хоть раз. Понятно? Объяснять произошедшее не хотелось, но промолчать он не мог. Уилсон был его ключом, путём наружу, и терять его демон не собирался. Знал: они зависят друг от друга и, как бы не убеждали себя в обратном, нуждаются во взаимопомощи. Их странные отношения — отношения двух терпящих кораблекрушение матросов. Неважно, как сильна неприязнь. Неважно, что связывает их между собой. Важно одно — вместе они держатся на плаву. А значит… Значит, с убийством придётся подождать. Ещё немного. Хотя бы пару дней. Или недель. Тут уж как получится. В конце концов, каждому Инь нужно своё Янь, и каждому Фаусту нужен свой Мефистофель. Ничего страшного, если он ещё чуть-чуть поиграет с любимой марионеткой. Как-никак, алхимик — самый удачный его проект. Избавляться от него не только неприятно, но и убыточно. Слишком уж много вложено труда. Слишком много искажено и сломано. — …вкратце, вы потеряете часть важных навыков и поведенческих реакций. Возможно, утратите способность к эмпатии. Возможно, разучитесь держать ложку. А, может, — он продолжал говорить ровно, хотя вытягивающееся лицо Уилсона пробивало на смех, — до конца дней своих будете ходить под себя. Человеческий разум, Хиггсбери, сложная штука. Никогда не знаешь, что он выкинет. Но будем оптимистами, — очередной удар о дверь заставил вздрогнуть и зашипеть от боли, — вряд ли нам позволят медленно и неспешно побрести навстречу безумию. Скорее… — деревянная поверхность покрылась трещинами и отчаянно заскрипела, осыпаясь трухой, — скорее просто убьют. Что, надо сказать, не намного хуже. От мысли о том, что случится с ним, когда дверь рухнет, стало нехорошо. Расчётливый и практичный, он уже давно просчитал все варианты и пришёл к неутешительным выводам: без дневника выбраться не удастся. Либо Уилсон берёт себя в руки и, борясь с сумасшествием, отгоняет кошмаров; либо они погибают, становясь пустыми неразумными оболочками. Третьего не дано. Он сам сжёг мосты, прочитав заклинание. — Не понимаю, — потянувшись за заляпанным кровью осколком, Уилсон полоснул себя по предплечью. Машинально. Бездумно. — Если всё это не по-настоящему, как я могу умереть? Я ведь проекция. Разве нет? Терпеливый вздох утонул в пыльном грохоте. — Всё, что происходит вокруг, друг мой, — борьба за ваш разум. Те теневые создания, существо за дверью… Это всё — ваше безумие, облечённое в физическую форму. Когда оно одержит над вами верх — а оно одержит, можете не сомневаться, — вы перестанете быть собой. Грубо говоря, умрёте. Ваше тело, может, и проживёт ещё день-другой, но это будет лишь груда мяса и костей. Без эмоций, без воспоминаний, без способности мыслить. Понимаете, о чём я? Уилсон помотал головой, заворожённо глядя на стекающие вниз струйки крови, и демон снова вздохнул. Алхимик и в лучшие времена не мог сложить два и два, отвлекаясь на маловажную ерунду, теперь же… Теперь его сознание трещало по швам, словно прогнившая хижина. И сосредоточиться у бедняги явно не получалось. Он терялся в собственных мыслях, как в путаном лабиринте, и никак не мог найти путеводную нить. Голоса снаружи. — Знаете, Хиггсбери, если бы вы соревновались в сообразительности с планктоном, он бы победил, — опёршись о дверь, он кашлянул от поднявшейся в воздух пыли и привычно смахнул с пиджака налипший мусор. — Как только эта чёртова дверь упадёт, вы свихнётесь… слетите с катушек, спятите, тронетесь… Как вам ещё доступней объяснить? Неужели у вас вместо мозгов инстинкт самосохранения отшибло? Существо за дверью — опасность. Дверь — защита. Куда уж проще? Или мне вам схему нарисовать? Он и сам удивился тому, что до сих пор не сорвался. Недогадливый и бестолковый, Уилсон испытывал его терпение, заставляя скрипеть зубами от злости. И сдерживаться становилось всё сложнее. Порой он ловил себя на том, что поглядывает в сторону осколков, намереваясь схватить тот, что покрупнее, и поскорее закончить разговор. Но всегда пересиливал себя. Не поддавался теням. — Вот что, приятель, — решение пришло неожиданно, само собой. — Я сейчас отойду в угол и позволю тому, что ломится в комнату, зайти. Мне терять нечего, а вы, как показала практика, жизнь любите и цепляетесь за неё. Вот и посмотрим, что окажется сильнее: бредовые видения или ваше жизнелюбие, — он отодвинулся, позволяя существу за дверью протиснуть в образовавшуюся щель костлявую кисть. — Можете выбрать, как погибнуть: от лап монстра или от собственной трусости. Выбирать желательно скорее, потому что, верите или нет, силы у меня на исходе. Мне, в конце концов, не двадцать. И даже не сорок. Он не успел отойти — Уилсон очнулся сразу. Нахохлился, словно воробей; зажал порез полотенцем и, удобней перехватив осколок, снова полоснул себя по предплечью. Чуть выше, опасно близко к артерии. По белой коже тут же поползли густые, похожие на слизней капли крови, и комната наполнилась знакомым запахом соли и железа. Запахом, который всегда — с самого начала — привлекал теней. Сильнее страха. Сильнее боли. Это не слишком помогло, но тварь немного притихла. — Ты обещал, — голос Уилсона показался глухим и надтреснутым, будто алхимик вдруг резко осип. — Ты обещал, что защитишь меня от… этих монстров. Обещал? Несмотря на то, что от близости лезущих в щель рук к горлу подкатила тошнота, Максвелл нашёл в себе силы улыбнуться. — Нет, Хиггсбери. Я ничего не обещал вам. Я предлагал сделку. Условия которой… да иди ты к чёрту! — пришлось отвлечься, чтобы раздавить расплывшуюся по полу тень. — Условия которой вы нарушили. Мы договаривались как? Что вы расскажете мне о произошедшем, а я постараюсь защитить вас. Вы обманули меня и умолчали о самом главном. О том, с чем мне придётся иметь дело, — на стенах растеклись чёрные кляксы, и он, щёлкнув пальцами, сдвинул шкаф влево, чтобы тот собою закрыл окно, откуда лезли кошмары. — Так что… сделка аннулируется. Либо вы говорите мне, что это за существо, либо я отступаю назад. Уставший и вымотанный, он и вправду почти сдался, но, заметив выражение растерянности на лице Уилсона, быстро взял себя в руки. Что бы ни происходило вокруг, как бы он ни встряхивал алхимика, бороться с кошмарами тот явно не мог: поддавался безумию, позволял управлять собой… И, купаясь в своих страхах, продолжал воскрешать самые неприятные воспоминания. Снова и снова. С мазохистским упорством. Его не стоило пугать. Бум! Прежде чем он успел сгладить резкое высказывание, комната опять преобразилась. Графики на стенах сменились закопчёнными зеркалами, банки на полках со звоном лопнули, а на полу, меж половиц, расплескались воняющие формалином внутренности. Хорошо бы крысиные. — Я… — Уилсон попятился к окну, задев бедром заваленный бумагами стол. — Я не могу… я не знаю… — врал он на удивление плохо. Выдавал себя дрожью и застывшим взглядом. — Ты же сам сказал, разум непредсказуем. Откуда мне знать, что это за… тварь? — последнее слово он произнёс с трудом. Почти выплюнул. «Слишком неубедительно, друг мой». — Не обманывайте меня, Хиггсбери, — как бы ни хотелось вогнать клинок в горло завравшемуся мальчишке, Максвелл по-прежнему держал себя в рамках, стараясь контролировать ситуацию. — Все эти «тени» — плод вашей фантазии. Искажённые воспоминания, если хотите. У них у всех есть прототипы. Ваша семья, ваши знакомые… Я видел, как вы на них смотрели — явно узнали. Наверняка узнали и тварь за дверью. Кто это? Кто прототип? Уилсон не ответил. В светло-голубых глазах мелькнул ужас, тонкие губы сжались в полоску, но признаваться он не стал — лишь судорожно вздохнул, сжимая кулаки. Наверху, отзываясь, тут же что-то загрохотало, и Максвелл вдруг с неудовольствием понял: обратный отсчёт — не просто цифры. Неосознанно Уилсон отсчитывает секунды до остановки сердца, и именно тогда, когда отсчёт заканчивается, дом дрожит и начинает разрушаться. Потому что разрушается сознание. «Деградация головного мозга», так назвал бы это сам алхимик. Он любит умные слова. Прячется за ними. Отгораживается от собственного невежества. Подобным страдала библиотекарша. Он невольно улыбнулся, вспомнив, насколько сильно она была похожа на Уилсона. Такой же прямой нос, такие же узкие губы. Даже осанка, и та почти одинаковая — видно, что в юности муштровали, заставляя держаться ровно. Стоп. От внезапной догадки он вздрогнул. Скользнул взглядом по старым, заляпанным реагентами фотографиям и устало зажмурился. Картина, наконец, сложилась воедино. Но он, любящий загадки, впервые оказался этому не рад. — Мать. Там ваша матушка, верно? — он снова налёг плечом на дверь, силясь не впустить сочащееся тьмой нечто внутрь. Уже не только из соображений безопасности. Но и из сострадания. В кого бы его ни превратили тени, остатки порядочности он не растерял. Понимал: увидеть вместо родного лица череп с лезущими наружу червями… неприятно. И болезненно. В любом возрасте. — Нет, — алхимик покачал головой, опираясь на стол. Слабо, будто собрался упасть. — Не мать. Я… я правда не могу сказать. Пожалуйста, не заставляй меня. Давай просто… — он замялся, глядя, как трещит дверь под ударами, — давай просто найдём дневник и… Он не договорил. В груди у него что-то булькнуло, и он, широко раскрыв глаза, вдруг начал оседать на пол. Рана на боку стала глубже, на шее появились продольные полосы, а на груди, рядом с сердцем, проступили алые пятна. Белый и трясущийся, алхимик даже не смог удержать равновесие — падая, чуть не стукнулся виском об острый угол. Так неудачно, что Максвелл едва успел дёрнуть его в сторону. Взмахом руки заслонил дверь шкафом, отогнал скользнувших навстречу теней и, крепко обхватив плечи Уилсона, осторожно опустился с ним на пол. Вяло трепыхнувшись, алхимик попытался освободиться, но сразу сдался — только всхлипнул, как обиженный ребёнок. Всхлипнул и вполголоса пробормотал: — Я не хочу умирать. Ну ещё бы. А кому хочется? Даже титанам, мечтающим об избавлении, страшно умирать. Пугает не мысль о том, что скоро обратишься в прах и пепел. Пугает не забвение. А неизвестность. То, что за гранью. Знай человек, что ждёт его после смерти, боялся бы её так сильно? У него были столетия, чтобы подумать над этим. — Не расклеивайтесь. Это выглядит жалко, — хоть дверь и прогнулась от удара, он не повернулся. До боли сжал руку Уилсона и привычно осмотрелся, ища выход. Безуспешно. Метафоричность разума сбивала с толку — алхимик, несмотря на слепое поклонение науке, обладал прекрасной фантазией и рисовал окружающий мир довольно красочно. Все его мысли — горячечные и сумасшедшие — приобретали убедительное воплощение, все страхи облекались в плоть и кровь. Настолько реалистичные, что он, искушённый тенями демон, верил в происходящее. Старался убедить себя в том, что по-прежнему сидит на троне, но с разочарованием отмечал: он не знает, где действительность, а где предсмертный бред. Теневой мир казался не менее безумным и бессмысленным, чем отравленное тенями сознание. Порой даже более бессмысленным. Удар. Ещё один. С полок градом посыпались книги, и сквозь щель между дверью и стеной пролезла ещё пара рук. Таких же грязных и вонючих. Он и отскочить не смог — с размаху вонзил меч в дощатый пол, разрубая тянущиеся отовсюду нити. Не подумал, не проанализировал поступок — впервые за долгое время поступил по наитию, а не так, как нашёптывали тени. Успел как раз вовремя. Полыхнув огнём, лезвие мягко вошло в дерево, и меж досок тут же захлюпала вязкая жижа. Липкая, пахнущая гнилыми останками и… горьким миндалём? — Пожалуйста, — дрожащий голос Уилсона резанул слух наждачкой, — пожалуйста, не бросай меня… Я больше не буду… не буду подводить… Нервный смешок поглотила тишина. Он никогда не признался бы в этом, но бросать алхимика, чьи нервы серьёзно подточили тени, не собирался. И из-за дневника, и из-за одиночества. И больше всего — из-за нежелания возвращаться к трону, где каждую минуту играла навязчивая, как комариный писк мелодия, и где в углу тихо плакала Чарли. Его худший кошмар. — Дьявол, — лезвие застряло в полу как раз тогда, когда несколько тварей, отколовшись от группы, просунули внутрь гниющие головы. Искривлённые улыбки, свисающие лохмотья кожи… Узнать кого-либо в разлагающихся останках не представлялось возможным, однако он узнал, увидел знакомые черты. И, поморщившись, сразу отвернулся. Фантазия дорисовала лишнее: длинные ресницы, нежно-розовые губы и цветок за ухом. Чарли. — Ради всего святого, Хиггсбери… Сделайте одолжение. Заткнитесь. А то сюда скоро все твари сбегутся, — вцепившись в рукоять, он попробовал вытащить меч. Напрасно. Тот увяз намертво. — Не то чтобы мне не нравились ваши родственники… Но устраивать с ними семейный ужин как-то не хочется. У них дурные манеры. Уилсон промолчал, и он, задохнувшись от того самого дурного предчувствия, резко обернулся. Обернулся, чтобы заметить, как алхимик, цепляясь за порванную рубашку, кашляет кровью. Изгибается, царапает горло и, закрыв глаза, лихорадочно шепчет: «Пять минут». Прерывистое дыхание замолкает, синеватая жилка на шее перестаёт биться. Туше. На этот раз точно туше. — Чёрт! — стоило огромных усилий продолжать вырезать люк, не обращая внимания на умирающего напарника. — Хиггсбери, чёрт бы вас побрал… Не отключайтесь! Не смейте отключаться. Или, честное слово, я вас с того света выдерну. Снова! Пять минут. Короткая фраза впилась в мозг горячей иглой. Что может произойти за пять минут? Нет, неверная постановка вопроса. Что может произойти за пять минут, когда ты умираешь? В такой ситуации не до загадок. Но Уилсон и не пытался его запутать — наоборот, избавил от ненужной информационной шелухи. Сказал именно то, что и должен. — Ох, дьявол, — он понял сказанное, потратив почти двадцать секунд. Непозволительно много. — Так, Хиггсбери, не вздумайте отдавать концы сейчас. Ещё минут восемь, и можете уходить с чистой совестью… я даже могилку вам соображу, с цветами и прочей сентиментальщиной. Но не сейчас. Не смейте умирать сейчас. Подождите хотя бы чуть-чуть, — лезвие, наконец, распилило половицы, и импровизированный люк стал достаточно большим, чтобы можно было соскочить вниз. — О! Великолепно. Вы очень дальновидны, друг мой. Он знал, что Уилсон его уже не слышит, однако не похвалить удачно расположенный матрас не мог. Подобной предусмотрительности стоило ждать от себя, но никак не от вечно испуганного и неловкого паренька. Уилсон удивил его. Который раз. — Ну вперёд, — вцепившись пальцами в занозистый край, он максимально осторожно опустил безжизненное тело Уилсона вниз, а затем соскользнул сам. В этот момент дверь рухнула, и сверху сплошным потоком хлынула чёрная липкая жижа. Утопить их не успела — он оказался проворней, но пиджак заляпала основательно. — Ох, чёрт… Замерев посреди комнаты, он несколько раз растерянно моргнул. Свалка. Настоящая свалка. Хоть Уилсон и предусмотрел спуск, «обставить» эту часть дома он явно не потрудился — помещение буквально ломилось от мебели и вещей. Пыльное трюмо и комоды, вазы с засохшими кувшинками, кровать с балдахином, выцветшая шкура тигра на полу… Комната походила на спальню, однако спальню крайне захламлённую. Судя по всему, алхимик не знал толком, как она выглядит — располагал предметы в произвольном порядке. Торшер в огромном отдалении от кресла, камин опасно близко к тахте… Даже зеркала, и те размещались как-то странно — их скрывали тяжёлые шторы и кривые полки. Вскоре он понял почему. В каждом зеркальце — каким бы маленьким оно ни было — отражалась вовсе не спальня. Не хлам, не мебель, а теневой мир. В сизоватой дымке угадывались очертания сосен и кустов, вблизи сверкала озёрная гладь. Картинка казалась настолько яркой и отчётливой, что, прищурившись, он мог разглядеть жёлтое кружево листьев и рассыпанные на поляне цветы. Не видел лишь свиную деревню. За те пару часов, что он отсутствовал, она куда-то исчезла. — Любопытно, — будь у него больше времени, он изучил бы зеркала внимательней. Но времени не было, и отвлекаться он не стал. Считая в уме секунды, принялся внимательно осматривать комнату. Чтобы отсеять лишнее и проанализировать каждую деталь. Мужское пальто на вешалке, лежащую на верхней полке бритву, изрезанную орнаментом трубку, раскрытую на передовице газету… Всё, что выбивалось из общей картины. Мозаика складывалась быстро. Он с лёгкостью подмечал необходимое, но делать выводы после первого промаха не спешил. Тщательно выстраивал собственную конструкцию, подгоняя разные по размеру кусочки. Уилсон худой и невысокий — меньше пяти с половиной футов[1]. Значит, пальто не его. Бритву на верхнюю полку он бы не положил — не достанет ведь. Трубку не курит, Дэйли Ньюз на дух не переваривает… Да и для женитьбы ещё не созрел, вряд ли бы обзавёлся двуспальной кроватью. Ещё и такого жуткого, розоватого оттенка. Комната явно принадлежит семейной паре, а семейная пара в этом доме может быть только одна. Родители. Или семья сестры. На этот раз он долго не думал. Мельком рассмотрел возможные варианты и выбрал наиболее перспективный. Тот, который объяснил бы происхождение твари за дверью. Слишком сильной для воспоминания о женщине. И слишком злобной для воспоминания о чём-то приятном. Не будь у Хиггсбери на то веской причины, разве бы он поселился вдали от цивилизации? Нет, тут, определённо, что-то есть… Семейные проблемы? Пожалуй, да. С кем наиболее часто конфликтуют юные дарования? Конечно, с отцами. Со старыми-добрыми самоуверенными папашами. Рушащими жизни «из благих намерений». Пол под ногами начал проваливаться, и он, выругавшись, принялся расчищать дорогу к выходу. Отбросил в сторону туалетный столик, оттолкнул мягкий пуф и напряжённо вслушался в тяжёлые шаги на лестнице. Нет, всё не так просто. В мозаику по-прежнему не укладывается алогичный страх Уилсона и стойкий запах миндаля, сочащийся из окна. Хотя… — Чёрт, — короткое ругательство заглушило треск рушащихся перекрытий. — Угрызения совести! Ну разумеется! Уж не знаю, что может быть банальней… Последняя преграда — трюмо с розовыми флакончиками — развалилось на части, и шаги немного затихли. Вместо этого рядом, за стеной, послышался дробный топот. Неприятный. Бьющий по нервам. Детский. От него и от заунывного воя сердце сделало бешеный кульбит. Ошеломлённый, Максвелл даже удивился: надо же, оказывается, в вакуумной пустоте, что заменяет ему грудную клетку, что-то есть. Как иронично. Марионетки, погибшие от его рук, наверняка бы с этим поспорили. Если бы ещё могли говорить. Облизнув пересохшие губы, он осторожно выглянул из-за двери и тут же попятился. Вокруг, куда хватало взгляда, валялись кости. Маленькие и большие. Крысиные, птичьи… и человечьи? Они укрывали лестницу сплошным слоем и хрустели под ногами, как только что выпавший снег. И что-то подсказывало: они здесь не случайно. Как и монстр, замерший где-то наверху. Всё окружение состояло из воспоминаний Уилсона: из его страхов, комплексов и обид; кладбище не было исключением. — Восхитительно. И кто-то ещё ныл, что его ни за что ни про что отправили в ссылку… — устало потерев переносицу, он вернулся в комнату и сел рядом с телом Уилсона. — Три минуты до кульминации, друг мой. А я всё ещё понятия не имею, как вы собирались выбираться. Допустим, ребус с вашим отцом я разгадал… Ну, а дальше что? Где мне искать ваш чёртов дневн… — он осёкся на полуслове. — О! Мне стоило догадаться сразу. Бросив испачканный пиджак, он отёр меч об изорванные гардины и кое-как, с огромным трудом, сотворил защитное заклинание. Лишь бы воющие, будто метель, фантомы не напали на беззащитного Уилсона. Лишь бы не завершили начатое. Зайдя так далеко, он не хотел исчезать вместе с алхимиком. Знал: без него кропотливо собранная вселенная развалится. Ни тени, ни Чарли не смогут поддерживать хрупкий баланс — кошмары превратят реальность в аттракцион безумия, а ассистентка, позабыв о заключённом договоре, заполнит всё розочками и большеглазыми зверушками. Постарается синхронизировать своё внутреннее состояние с внешним миром. — Какой это, чёрт возьми, этаж? — задумавшись, он на мгновение перестал считать секунды и сразу сбился. Слой костей всколыхнулся, и где-то над головой скрипуче закачалась люстра. Пришлось держаться за перила, чтобы не утонуть в океане хрящей и позвонков. — Замечательно… — ближайший череп вдруг щёлкнул беззубой челюстью, и дробный топот послышался совсем рядом. За спиной. — Я не буду оборачиваться. Можете даже не рассчитывать на это. Я — не Хиггсбери. Меня не запугаешь, — он блефовал уже по привычке. Просто потому, что не желал признавать: он боится. Боится того, что безмолвно стоит за спиной. Боится затаившегося в углу существа. Боится искажённых воспоминаний. Но больше всего боится остаться один. Без способностей. Без теней. Без Чарли. И без Уилсона. Такого привычно-раздражающего, вечно лезущего на рожон Уилсона. — Дневник, — он не повернулся, хотя спиной почувствовал сверлящий затылок взгляд. — Он мне не нужен. Так что… давайте упростим задачу и обойдёмся без расшаркиваний. Здесь становится холодновато, а я не хочу простудиться. Ценю своё здоровье, знаете ли. Ему не ответили, но ответа он и не ждал — копил силы для решающего марш-броска. Искажённые воспоминания продолжали досаждать, однако теперь, когда мысли Уилсона затихли, он мог противостоять им. Ирреальность происходящего теперь явно бросалась в глаза, не замечать её он не мог. Отчётливо понимал — мир вокруг соткан из метафор. Нет на самом деле ни дома, ни жутких монстров… Есть лишь электрические импульсы, передаваемые по нейронным сетям мозга. Измученного кислородным голоданием, умирающего мозга. Коридор с хлопающими дверями, прогнившая лестница, мрачные портреты и причудливые газовые рожки… Он не осознавал, куда идёт, но всё равно шёл вперёд, не заботясь о преследующем его топоте. Шагал максимально быстро, уводя кошмаров подальше от спальни. Иногда замедлялся, ощущая жаркое смрадное дыхание, но не останавливался. Не остановился и тогда, когда чьи-то ледяные пальцы притронулись к его плечу. Замер, обнажил меч и, мысленно укорив себя за безрассудство, резко повернулся. Не вздрогнул и не поморщился — спокойно встретил взгляд светло-голубых глаз стоящего сзади существа. Маленького растрёпанного мальчика с до боли знакомой причёской. — Умно, — хоть сердце и зашлось от страха, виду он не подал. — Вы ведь знаете, что я собираюсь сделать, верно? Потому и пытаетесь запугать меня? Совет на будущее — не подсовывайте вместо монстров жутковатого ребёнка. Я не скован моральными рамками и не питаю пиетета к детям. Так что… С вашего позволения я все-таки разрушу это заклинание. Не горю желанием сходить с ума, — признавать собственную слабость не хотелось. Он понимал, что не сможет легко убить ребёнка. Даже воображаемого. Даже похожего на юного Уилсона. — К слову… жаль, что я так и не увидел Хиггсбери-старшего. Судя по издаваемым звукам, то ещё зрелище. Может, покажете? Двадцать секунд. Он занёс меч, внутренне боясь, что неправильно решил загадку. Что борьба с безумием вовсе не включает в себя буквальное убийство страхов. Что реальный мир не там, где он ожидает его найти. И что убийство ребёнка — пусть и в чужом разуме — напрасно. Десять. Уилсон однажды ошибся, убив Венди. Не ошибётся ли и он? — Чёрт! — нанести удар он не успел. Увидел красноватое свечение, сочащееся из висящего на стене зеркала, и тут же, зажмурившись, упал на колени. Портреты одновременно ощерились жутковатыми улыбками, и пол под ногами затрещал, осыпаясь трухой. Всё начало разрушаться. Быстро и неотвратимо. «Амулет, — мелькнуло в голове, прежде чем свет залил абсолютно всё: коридор, теней, лежащего посреди спальни Уилсона. — Хоть бы сработал». Осознание неправильности происходящего пришло буквально через секунду, когда он, проваливаясь навстречу полной шипов тьме, услышал отчаянный крик Уилсона, зовущего его. Слишком поздно. Слишком, чёрт возьми, поздно.