Милосердие

Первый вздох оказался болезненным. В груди вспыхнул пожар, по венам вместо крови потекла лава, и шея вдруг занемела так, что перехватило дыхание. Оглушённый и растерянный, Уилсон даже пошевелиться не смог — жадно глотнул воздух и, закашлявшись, растянулся на земле. Всхлипнул от страха, попытался подняться, но вместо этого со стоном свернулся в клубок. Встать ему уже не позволили — крепко обвили лодыжки и потащили куда-то влево сквозь колючие кусты и заросли. Так быстро и решительно, что он успел заметить только приколотую к бархатному небу полную луну и тёмный, до странного знакомый силуэт. Осознал, что происходит, не сразу. Сначала безропотно следил за тем, как тени фиксируют его исцарапанные запястья, затем со стороны наблюдал за свиньёй, торжественно несущей амулет. И лишь потом, когда реальность начала плавиться и сочиться кровью, затрепыхался, как пойманная рыбёшка. Ослабел, поранился, но сопротивляться не перестал. Наоборот, забился в лапах теней с удвоенной силой. Понял — второго шанса ему не дадут. Если умрёт, уже не вернётся. И никакой амулет не поможет. — Нет… пожалуйста… нет… — пальцы не слушались, приходилось цепляться за выступающие корни чуть ли не зубами. — Он сломан… пожалуйста… Его не слушали — держали так крепко, что болели суставы. Седые кроны деревьев над головой тряслись, как в лихорадке; жёсткая трава обвивала предплечья верёвкой. Задыхаясь и теряя сознание, он не оставлял попыток освободиться, но чем больше прикладывал усилий, тем быстрее проваливался в ледяную, колышущуюся волнами тьму. Порой не мог даже вздохнуть — отключался сразу, как только лёгкие наполнялись кислородом. И всё время, каждую секунду слышал голос Максвелла. На удивление доброжелательный, почти соболезнующий голос. Призывающий успокоиться и не гробить себя. Который раз. — Пожалуйста… — очередная вспышка заставила вздрогнуть и поморщиться от яркого света. Холод обжёг щёки, и тени, растёкшись по груди, начали впитываться в кровь. Сходя с ума от боли, он почти не почувствовал этого, однако какой-то частью разума — уж не той ли, что по-прежнему боролась с безумием? — понял, что они собираются сделать. Что уже не раз делали, когда он умирал. Снова и снова. Сутки напролёт. — Прошу, не надо… Свинья, стоящая неподалёку, бросила на него полный сострадания взгляд и опустилась рядом на колени. Кое-как надела на шею треснутый амулет, нервно сглотнула и, оглянувшись на собравшихся вокруг теней, замахнулась для удара. — Нет! — от выброса адреналина он на мгновение забыл о том, что умирает. Выпростал руку и закрыл горло, мешая перебить позвонки. — Это не тот амулет! Меня нельзя убивать! Не рядом с ним! Пожалуйста! Его перебили. Мир вокруг сделал кульбит, и он, зажмурившись, опять очутился в заброшенном особняке. Застонал, прищурился, но подняться не смог — его тут же выдернули обратно. Он успел только окликнуть Максвелла. Потом снова отключился, машинально отмечая: запястья сковывает чем-то тяжёлым, а воздух со свистом выходит из лёгких. Задохнувшись, не сумел даже позвать на помощь — молча уставился на приближающуюся к нему свинью. Ту самую свинью, чей дом сжёг, спасаясь от гончих. Ту самую свинью, чьи подачки всегда игнорировал, не желая обзаводиться бесполезным знакомством. — Твоя не бояться, — голос у неё оказался мягким и обволакивающим, словно патока. Вовсе не таким грубым, каким послышался вначале. — Моя делать всё быстро. Он из последних сил замотал головой, понимая, что не ощущает собственного сердцебиения. Внутри, за решёткой из царапающих кожу рёбер, что-то неприятно хрустнуло, и сквозь окружающую его пелену проскользнуло короткое: «Ты мёртв. Уже пять минут, как мёртв». Виски проткнуло иглой, и он вдруг с ужасом осознал: что бы кошмары ни сделали с его телом, как бы ни извратили сознание, они его не спасли. Превратили в жалкую тень самого себя. Без воспоминаний. Без знаний. Без силы воли. Вместо крови — теневая субстанция, вместо сердца — зияющая пустота. Ничего лишнего. — Твоя не смотреть, — свинья застыла в паре дюймов от его лица, не решаясь нанести удар. — Моя… моя неловко. Нет. Пожалуйста. Нет. Дёрнувшись, он сморгнул невольные слёзы и до крови закусил губу, чтобы не закричать. Умирать, моля свинью о помощи, не хотелось. Да и тени, паутиной обвивающие кости, не позволяли просить о пощаде, превращая связные слова в крики боли. Он мог разве что смотреть свинье в глаза, чувствуя, как страх змеёй расползается по телу — от повреждённой трахеи до кончиков пяток. Смотреть и, дрожа от холода, думать: что случится с Максвеллом, если он погибнет? Неужели демон вправду сойдёт с ума? Хорошо, если так. Он это заслужил. — Наша твоя оживить, — просительные нотки стали заметней. Нерешительно переступив с ноги на ногу, свинья умоляюще сложила копытца и совершенно отчётливо произнесла: — Прометей. «Титаник». Моя твоя знать. Моя твоя не обидеть. Стоило огромных усилий отвернуться. Всё тело била крупная дрожь, растекающиеся по венам тени причиняли жуткий дискомфорт. Жалко хлюпая носом, он старался не обращать на них внимания, но всё равно каждую секунду — каждое чёртово мгновение! — испытывал страшную, ни с чем несравнимую боль. Будто жилы вытянули наружу, связали в узел и сразу принялись распутывать. Разрывая. Перекручивая. Вытягивая. — Прошу… Мороз оцарапал горло, и туман вокруг загустел, став похожим на вязкое желе. Уилсон утонул в нём, потерялся. И на пару долгих минут погрузился в спасительное беспамятство. Ничего не почувствовал, ощутил только лёгкое покалывание в районе шеи. В сравнении с тем, что происходило с ним раньше, и не боль вовсе. Так… Щекотка. А потом наступил ад. Перед глазами, сменяя друг друга, пронеслись незнакомые пейзажи, и в ушах снова зазвучал чей-то лихорадочный шёпот. Мышцы вдруг вспыхнули болью, горящие внутренности свернулись в тугой клубок. Он даже вскрикнуть не смог — изогнулся, словно брошенный на солнцепёк червь, и замер, глупо раскрыв рот. Пульсирующая боль затуманила рассудок, мысли смешались в кучу, и сознание быстро погрузилось во тьму. Лишь потом, спустя целую вечность, пришло понимание: тени перекраивают его. Заживо рвут на части, вспарывают кожу и, прогоняя по обновлённым венам кровь, заменяют износившиеся мышцы. Безжалостно и решительно. Без наркоза. — Хватит! Пожалуйста, хватит! Оглушённый собственным криком, он вцепился пальцами в землю почти инстинктивно. Так крепко, что захрустели суставы. Истекающий тьмой кристалл тут же врезался в обожжённую грудь, и в красной дымке, плача, заметались сотни маленьких девочек. Сотни испуганных Венди. Сотни одиноких Абигейл. Все убитые им марионетки. — Достаточно! — голос Максвелла разрезал туман ножом, заставив рвущих тело кошмаров угомониться. Боль сразу утихла, и Уилсон впервые за пару минут сумел вздохнуть полной грудью. Мучительно. С облегчением. — Прекратили сейчас же. Тени не стали спорить — зашипев, послушно отступили назад. Кристалл с громким хлопком разлетелся на множество мелких осколков, плачущие Венди растворились в воздухе, а сердце, пропустив несколько ударов, забилось с удвоенной силой. Сбивчиво и неровно, но забилось. Реальность переключилась в последний раз, и особняк с жуткими существами рухнул, погребая под собой искажённые воспоминания. Все те воспоминания, что делали его собой. Сперва он не понял, что случилось. Потом начал осознавать и от охватившего его ужаса едва не задохнулся. То эфемерное нечто, исчезнувшее пару часов назад, не вернулось; мысли не стали яснее и чище. Напротив, голова теперь казалась непривычно тяжёлой и пустой. Путаясь в своих ощущениях, как в чересчур большом свитере, он не мог вспомнить даже жизненно важные мелочи: как разводить костёр, как обрабатывать раны, как дистиллировать воду из загрязненных источников. Расщеплённый разум напоминал дом после землетрясения: разрушенные стены, вещи не на своих местах… Ни намёка на порядок. Чёрт. Приподнявшись на локте, он прикоснулся ко лбу и поморщился — на пальцах осталась кровь. По-видимому, оживившие его тени сработали топорно, не став очищать новую оболочку. Зачем? Главное, перекроить тело, чтобы всё функционировало. Остальное не имеет значения. До тех пор, пока он жив, не имеет. — Максвелл? — несмотря на то, что дымка перед глазами, наконец, развеялась, видел Уилсон по-прежнему плохо. Будто под веки насыпали песка. Не сморгнуть, не вытереть. Да и резь такая, что хоть вешайся. — Максвелл, это ты? Демон не отозвался — вместо него рядом очутилась свинья. Счастливо хрюкнула, хлопнула по плечу и, сияя улыбкой, протянула надгрызенную морковь. Он и удивиться не успел — тварь сразу потащила его куда-то в сторону деревни. Туда, где возле жарко пылающего костра, лежал его потрёпанный рюкзак. Порванный в нескольких местах, без шлеек и застёжки, но заполненный доверху. Часть предметов вывалилась, часть замаралась грязью и кровью, но самое важное — огниво, бинты и моток верёвки — сохранилось. Уцелела и с трудом собранная лупа: разве что стекла от часов, которые он использовал вместо линз, немного потрескались. Как странно. Моргнув, он недоуменно оглянулся, но спросить, куда исчез Максвелл, не решился. Не ждал, что свинья ответит; да и не мог с уверенностью сказать — в действительности ли видел демона, или тот ему померещился. Точно знал одно: если Максвелл и спас его от болевого шока, то никогда в этом не признается. Бросит в спину колкую, похожую на заточенный нож фразу и тут же умело переведёт разговор в другое русло. С него станется, он профессиональный лжец. И чувства свои держит под замком. Ничем не выдаёт себя. Никогда не выдавал. Скривившись, он сделал глубокий вдох и нахмурился. Удивительно. Почему их короткое совместное безумие теперь кажется таким… смазанным? Почему никак не вспомнить, как они спаслись? Ладно он, его вытащили тени. Но Максвелл… Неужели что-то сотворил с его разумом? Неужели снова обманул, толкнув навстречу сумасшествию? Думать об этом не хотелось. — Твоя в порядке? — свинья, неподвижно замершая в паре шагов, отвлекла от тяжёлых мыслей. — Наша приготовить еда. Твоя лучше поесть. Он смерил её изумлённым взглядом и покорно опустился возле костра, вертя в руках грязную морковку. Синяки, оставшиеся после оживления, отчаянно заныли, однако застонать он себе не позволил — молча потёр ушибленные бока, отмечая, что мышцы, и без того тренированные, стали совсем стальными. Изобретательные и жестокие, тени не просто вдохнули жизнь в разлагающуюся груду костей и мяса. Они улучшили его, сделали ещё выносливей. Превратили в свою послушную игрушку. — Как тебя зовут? — хоть мысли по-прежнему метались в голове перепуганными птицами, страха своего он не выдал. Повёл себя так, будто уже умирал раньше. Неоднократно. — Я Уилсон. А ты? Надо полагать… — он зажмурился, силясь поймать вертящуюся на кончике языка кличку. — Джерки? Или, может быть, Пампкин? Нет? Гнетущая тишина заставила поёжиться. За последние сутки он отвык от безмолвия, свыкся с вечно громкими звуками. С голосом Максвелла — тягучим и бархатистым, как мурлыканье заведённого мотора. С шёпотом фантомов — шипящим и холодным. С мольбами призраков — резкими и болезненными, как крики чаек. Увещевания, вопли, грохот… Его приучили к шуму, и он, поражённый необычно тихим миром, сразу почувствовал себя не в своей тарелке. — Пе… — свинья выдавила первый слог с явным трудом. В маленьких блестящих глазках отразилась напряжённая работа мысли, и воспринимать тварь всерьёз стало гораздо сложнее. Необременённое интеллектом лицо не внушало и капли доверия. — Пеппер. Моя твоя знать. Перси рассказывать о твоя. Моя хотеть сказать… Перси. Он сощурился, стараясь уцепиться за ускользающее воспоминание. Что-то знакомое. Что-то связанное с его жизнью. Или нет?.. От напряжения заболела голова. Слабый после оживления, он не мог тратить много сил — пытался экономить ресурсы. Как тогда, пару часов назад, разговаривая с Максвеллом. Когда умирал, сжигаемый лихорадкой. Теперь эти жуткие часы казались приснившимся кошмаром. Только одно до сих пор не давало покоя. — Амулет! — спохватившись, он вскочил на ноги. И тут же, покачнувшись, едва не рухнул возле костра. — Где амулет? Пеппер, пожалуйста, я должен убедиться, что… Шелест прервал его на полуслове. В воздухе отчётливо запахло гнилью, и он вдруг с удивлением заметил — домов вокруг гораздо меньше, чем было раньше, а останки недостроенной базы выглядят совсем иначе. Вычищенная делянка зарастает кустами и колючим бурьяном, между булыжниками торчит жёсткая серая трава. Всё не так, как он запомнил. Даже разрушенные Циклоп-Оленем строения, и те какие-то другие. Не хватает деталей, да и подпорки, прежде надёжные, подъедены насекомыми. Хотя откуда здесь насекомые? Тем более зимой. Додумать он не успел — туман вокруг стал плотнее, словно кто-то плеснул кипятком в замёрзшее озеро за спиной. Руки сами потянулись к острому камню, мышцы напряглись до предела. Подобравшись, как кот перед прыжком, он приготовился защищаться. Понимал: любой шорох, любое движение могут обернуться катастрофой. Их обязательно нужно проверить. Неважно, как ты устал; неважно, как сильно болит перекрученное воскрешением тело. Жизнь важнее. — Пеппер, — голос вдруг сел, став похожим на скрип пера о бумагу, — там, где ты взял амулет, лежал цветок? Розовый. Небольшой. Кажется, кувшинка, — он и сам уже знал ответ, но продолжал надеяться, что свинья ответит отрицательно. Мало ли вокруг амулетов? Таких же треснутых, блёклых… с бурыми пятнами крови. Не его крови. Крови Венди. От сдавившего горла страха стало трудно дышать. Пару секунд он вслушивался в собственное сердцебиение, а затем, выдохнув, резко повернулся. Разумеется. Разумеется, это она. Не могла не прийти после убийства. Хотя бы потому, что цветок он так и не решился выкинуть — положил в тайник к другим вещам, а тоненькую косичку оставил на память. Сглупил. Забыл о том, что призраки всегда возвращаются к своим убийцам. Как он всегда возвращается к Максвеллу. Это закономерность. Одна из тех дурацких закономерностей, которыми полнится мир. Нет. Нет. Нет. Булыжник выпал из ослабевших пальцев. Но в нём и не было нужды — призраки всё равно не позволяли ударить себя, растекаясь по пространству, как масло. Сражаться с ними не получалось — борьба быстро превращалась в ловлю мух ситечком. Долго, нудно и неэффективно. Спустя пару сотен попыток результат, конечно, будет, но за это время привидение измотает тебя и физически, и морально. Не сбежишь. Да и зачем бежать? Совесть — не кусок льда, её не расплавишь, не утопишь на дне стакана. И если реального призрака можно отогнать, то от живущих в голове фантомов так просто не избавишься. Ему ли не знать? Он мрачно улыбнулся. Да уж, за тридцать лет жизни пришлось пролить немало крови — вздумай все жертвы прийти к нему, на полянке было бы не протолкнуться. Убивать приходилось чуть ли не с детства, он потерял счёт жертвам. Сначала насекомые, потом живущие под половцами крысы… Затем домашние цыплята. Всё во имя науки. Всё ради любознательности. Люди… С людьми не сложилось. В реальном мире он не убил ни одного разумного существа. Веснушчатый Отто, с которым они на спор лазили в заброшенную колокольню, в расчёт не входил — убийственно рациональный, Уилсон не считал его смерть своей виной. Хотя иногда, когда тени собирались в хороводы, и тьма пела колыбельные голосом сестры, с неудовольствием понимал: протяни он товарищу руку, тот не провалился бы вниз, в пахнущую сыростью пустоту. И рыжеусый фон Честерфилд, круглый и добродушный, как сенбернар, не пустил бы себе пулю в лоб, не в силах справиться с потерей сына. С Венди получилось хуже. Так всегда получается, когда взрослый мужчина вынужден убить маленькую испуганную девочку. Не из выгоды. Не из удовольствия. Из милосердия. Тут уже не оправдаешься возрастом и растерянностью — решение-то осознанное. Безжалостно разумное. — Твоя лучше повернуться, — свинья привела его в себя, прикоснувшись к плечу. — Наша попасть в проблемы. Да, «проблемы». Иначе и не выразишься. Хотя чего уж удивляться, он с «проблемами» на ты. Они преследуют его везде и повсюду. Странно, что Венди так долго ждала, — проснулась только тогда, когда рядом пролилась кровь. С его-то удачей могла появиться гораздо, гораздо раньше. Когда он, истерзанный пауками, медленно умирал на пороге свиного домика. Или когда, ничего не соображая, из последних сил полз к озеру. Но она подождала, и Уилсон впервые порадовался её раздражающей привычке приходить с опозданием. Живой и здоровый, он мог хотя бы поговорить с ней, а не молча смотреть, как его снова — уже который раз за день — убивают. Объяснить свой поступок, попросить прощения… Хоть как-то загладить вину. В конце концов, будь у него желание, он спас бы её. Не стал бы добивать, а хотя бы попытался помочь. Но не сделал этого — сглупил, полностью отдавшись здравому смыслу. Зачем оживлять неприспособленную для выживания, вечно норовящую умереть девочку, если можно потратить амулет более выгодно? Да, негуманно. Да, жестоко. Однако вполне оправданно. Она ведь хотела встретиться с умершей сестрой, разве нет? Спросить это он не успел — в лицо дыхнуло холодом, и со стороны кладбища показалась целая вереница призраков. Настолько большая, что сомнения в том, как погибла деревня, отпали сразу. Даже армия свиней-коммандос не сумела бы одолеть такое количество призраков — необычайно быстрые, привидения не оставляли своим жертвам ни единого шанса. Он переоценил свои возможности. — Ох, небо… — стоящая за спиной свинья в ужасе выдохнула. — Моя совсем забыть. Моя… Ох, — её сбивчивая речь прервалась как раз тогда, когда из-за рваных, похожих на клочья паутины облаков выглянула полная луна. — Моя очень жаль. Моя так жаль… Он не стал уточнять, почему ей жаль, — догадался сам. И успел схватить нож, прежде чем свинья, ещё секунду назад доброжелательная и неопасная, обратилась. Быстро, за мгновение. Шерсть на её загривке потемнела, глаза заволокло белой дымкой, а вместо неуклюжих копытец из ниоткуда выросли длинные острые когти. Медленный после оживления, он едва смог увернуться от удара — привычно попробовал уйти влево, к кустам. Но, выругавшись, тут же отскочил назад. Из зарослей, один за другим, уже вылетали призраки. Маленькие и большие. Светящиеся и тусклые. Все мертвецы, которых разбудило полнолуние. Не стоило раскапывать их могилы. Даже из научного интереса. — Звёзды и атомы! — попятившись, он беспомощно оглянулся. Заполненный барахлом рюкзак, забытый Максвеллом стакан, невесть откуда взявшийся кактус… Ни оружия, ни пути для отступления. Костёр, и тот почти потух, лишая единственного источника света. Вокруг на мили ни одного разумного существа, рядом ни одной хижины. Только пахнущая женскими духами тьма да прозрачные тени. И призраки. Много призраков. Целая орда. — Хорошая свинка… Хорошая… — уговоры не подействовали, оборотень шагнул вперёд, осклабившись белыми клыками. — Я не хочу тебя убивать! Перси. Титаник. Прометей. От головной боли он чуть не взвыл. Казалось, все недостающие мысли собрались в височной части и долотом бьются о стенки черепа. Мешают сосредоточиться, путают и сбивают. Заставляют чувствовать себя глупым и неловким. Утопая в них, и не поймёшь сразу — кто ты, и где твоё место. Слишком много вокруг белого шума, слишком сильно искажён окружающий мир. Будто кто-то невидимый — может, Максвелл? — резко задёрнул штору, сделав пейзажи ещё мрачнее, чем обычно. Зажмурившись, он вздохнул. Нет, это всё-таки нечестно. Физическая боль хотя бы оставляет разум чистым, головная же — разрывает мозг на части изнутри; ему просто-напросто не разрешают сконцентрироваться, подталкивая к безумию. Вынуждают играть по чужим правилам. Снова. — Нет. Так не пойдёт, — хоть голос предательски задрожал, рукоять ножа он стиснул сильнее. — Полсотни на одного. Это несправедливо. Хотя о какой вообще справедливости может идти речь в этом мире? То, что пару часов о нём заботились и защищали, исключение из правил. Нельзя к этому привыкать — однажды он уже совершил ошибку, доверившись. Ещё одного промаха ему уже не простят. Отступив назад, он уткнулся спиной в покосившуюся ель и свободной рукой нащупал трухлявый кусок коры. Пару секунд отчаянно стирал его в пыль, а затем сразу, не давая себе опомниться, швырнул получившийся порошок в глаза оборотню. И тут же, проскользнув под тяжёлой лапой, со всех ног бросился в сторону деревни. Не остановился, чтобы подобрать рюкзак, не попытался ударить… Только выхватил из костра пылающую ветку и, зашипев от боли, ткнул ею в сухие заросли. Знал: времени в обрез, он может рассчитывать лишь на то, что ослеплённый оборотень будет топтаться на месте достаточно долго. — Чёрт! Чёрт! Чёрт! — прежде он контролировал себя, но теперь, спотыкаясь и едва не падая, бранился непрерывно. Это немного успокаивало. Помогало держать мозги чистыми. — Чёртова луна! Чёртов амулет! Ох… Слабый после воскрешения, бежать долго не смог. Затормозил у развилки и несколько минут старался восстановить сбившееся дыхание. Скользящие следом призраки задерживались, теряясь меж густых деревьев, но Венди — белый саван, заляпанные кровью туфельки — не отставала ни на дюйм. Прищурившись, он видел её лицо — такое же бледное и худое, как обычно. Глаза ярко-голубые, губы по-детски пухлые. Заурядный ребёнок. Только синяки на шее да сквозная рана на груди выдают в ней мертвеца. Напоминают о том жутком утре на болоте. — Вжжж, — голос призрака оказался донельзя искажённым. Губы зашевелились, проговаривая слова, но вместо понятной уху речи послышалось невнятное жужжание, похожее на вибрацию. Напрягшись, Уилсон сумел выловить лишь слово «цветок», всё остальное утонуло в вое оборотня и шёпоте призраков. — Вжжж! Что? Извинения застряли в горле, и с трудом сложенная конструкция из слов рухнула, осыпавшись обрывками мыслей. Он и удивиться не успел — сразу попятился, выставив вперёд нож. Какой-то частью разума понял: разговор не заладится, можно и не начинать извиняться. Венди просто-напросто не станет его слушать. Сразу убьёт. Хотя бы потому, что летящая следом сестра приказывает ей атаковать. И потому что тьма, благоухающая фиалками, укрывает луну, лишая остатков разума. Лишая спасительного света.