Милосердие

Стены пестрели тусклыми пятнами. Где-то наверху раздражённо шипела керосиновая лампа, из приоткрытого окна несло гнилью, а за дверью, хрипя и кашляя, надрывался приёмник. В воздухе витала пыль, и на столе дорожками стелились россыпи медного купороса: ядовито-синие, рассыпчатые. Настолько яркие, что Уилсон, проходя мимо, то и дело порывался собрать их в пустую ёмкость. Порывался, но одёргивал себя — что бы ни произошло, трогать химикаты явно не стоило. Мало ли что случится? Вдруг он снова вернётся в тот безумный мир? Вдруг опять уснёт? Нет, пусть яды и дальше отравляют тело, хуже уже не будет. Всё равно летальная доза большая, не вдохнёшь столько. Да и купорос не такой уж страшный. Всего четвёртый класс — малоопасный. — Проклятье… — из-за бормотания, пилящего слух ржавым ножом, сосредоточиться никак не получалось. Наталкиваясь на останки портала, он постоянно спотыкался и падал, но взять себя в руки и убрать беспорядок не мог. Только сильнее впивался пальцами в исцарапанное лицо, пытаясь прийти в себя. — Я в порядке. В порядке! В полном порядке! Странные сны никак не выходили из головы. Сколько бы он ни уверял себя, что присниться могло всякое — даже такой сумасшедший кошмар, всё время испытывал дурацкое чувство дежавю. Глушил его мыслями об эксперименте, но чем больше старался, тем чаще ловил себя на мысли: не выходит. Всё в комнате — начиная заплесневевшими чертежами, заканчивая пыльными пробирками — напоминает об адской сделке и её последствиях. О жутком теневом мире, об уродливых пиявках-кошмарах и о демоне. Том самом демоне, что затащил его в ад, посулив запретные знания. Какие? Чёрт знает, это выветрилось из памяти. Словно кто-то невидимый открыл форточку и вымел все ненужные воспоминания, оставив лишь самое необходимое. Инстинкты да клочья университетских знаний. Не слишком много, если подумать. — Эй? — мелькнувшая в дверном проёме тень заставила отскочить назад. Вздрогнув, он машинально потянулся за ножом и тут же отметил этот жест. Прежде никогда не носил с собой оружия — скальпель, и тот прятал в рукаве. Откуда же взялся рефлекс? Неужели сон оказался не сном, а реальностью? Нет. Ради всего святого, нет. — Я схожу с ума. Это… это… просто тень. Убедить себя в этом не удалось. Среди хищных клыков-осколков сверкнуло что-то алое, и внизу, в ванной, что-то загрохотало. Упавший медный таз? Кувшин? Стойка с полотенцами? Уилсон хотел бы в это верить, но какой-то частью разума понимал: упади тяжёлый предмет на пол, не издал бы и звука. Там же ковёр — проглатывает весь шум, глушит его. А этот звук… он не был глухим. Напротив, излишне резким и громким. Как удар меча о чугунную ванну. Почему именно меча? Если бы кто-нибудь спросил у него это, он бы не ответил. Ассоциация возникла спонтанно. Будто кто-то шепнул её на ухо, нарисовав в воображении картинку. На удивление красочную и детальную: сухие узловатые пальцы, сжимающие рукоять; желтовато-зелёные глаза, щурящиеся от света. И рассохшаяся красно-чёрная книга в руках. Такая знакомая и пугающая. С пятнами крови на обложке и закладкой, похожей на засохшую жилу. Он уже видел её когда-то: то ли во сне, то ли в детстве. Может, у матери? Она любила коллекционировать необычные фолианты, собирала их с фанатичным упорством. Древняя Библия, ветхие манускрипты, пахнущий гнилью тракт Парацельса, к которому не разрешалось прикасаться… Да, книг у неё хватало. Сейчас все и не вспомнишь. Зато с лёгкостью можно вспомнить демона. Его лицо врезалось в память, как замысловатый барельеф. Захочешь забыть — не сумеешь. Чересчур уж сильно травмировал психику страшный сон. Или не сон, а реальность? Лучше не задумываться над этим, а то так и до помешательства недолго — перепутаешь явь и кошмар, и всё, здравствуйте, оббитые войлоком стены. А ему и так проблем хватает. — Это нервы, — сжав похолодевшие виски, он опустился в продавленное кресло, но сразу подскочил, как ужаленный. Запах. Стойкий, приторный. Очень знакомый. Так, кажется, воняли трупики животных, которые он в детстве раскладывал на солнцепёке, исследуя процессы гниения. — Нервы. Просто нервы! Мантра не помогла. Потянувшись к ручке окна, чтобы проветрить затхлое помещение, он углядел на паркете выжженные кислотой пятна и настороженно замер. От дурного предчувствия перехватило дыхание — он даже открыть окно не решился, испугавшись того, что мог там увидеть. Пару секунд сидел на полу в окружении замшелых бумаг, а затем, осмелев, резко поднялся и рванул ручку на себя. Ожидал увидеть за стеклом привычный пейзаж — лес и горы, но с ужасом обнаружил болотистую местность. Почти невидимые из-за тумана колючие деревья, мутные лужи и рассевшиеся на ветках вороны. С кривыми клювами и мятыми перьями. Ни спрятанной меж зарослей дорожки, ни таблички, ни крылечка. Болото и только. Что за чёрт? Невысказанный вопрос повис в воздухе. По стенам пауками проползли чёрные тени, на половицах выступили пятна, более тёмные, чем те, что выжгла кислота. Кровь? Наклонившись, он попытался стереть их, однако лишь загнал занозу в руку — пятна оказались старыми. Месяцев семь, а то и больше. В центре одного из них, самого большого, растеклось пустое пространство. Значит… значит, с потолка недавно капала вода. Вода капает весной, когда тает ледяной наст на крыше — следовательно, прошло уже порядочно времени. Ведь ещё вчера, точно вчера, на дворе стояла ранняя осень: тяжёлые грозовые тучи, прилипающие к земле жёлтые листья… Что-то случилось. Что-то, что бросило мир на несколько месяцев вперёд. Уж не тот ли глупый сон? Он вздохнул, прижавшись лбом к холодному стеклу. Безумие. Чёртово безумие. Иначе происходящее не объяснишь. Он просто надышался ядовитых испарений, вот и мерещится теперь всякое. Дом на месте, реагенты на месте… Да и звуки, какими бы странными они ни казались, вполне реалистичны. С ним не могли — правда же не могли? — произойти те жуткие вещи. Смерть, оживление, расщепление личности. Это всё антинаучно. Это дико. Вдобавок… Разве он вырвался бы из того кошмара так скоро? — Чёрт! — возникшая за окном девочка в белом платье повернулась в его сторону так внезапно, что он едва не упал, попятившись. Зацепился штаниной за стоящий у стола штатив, схватился за шершавый край шкафа и сдавленно охнул, поранившись осколком колбы. Как раз в том месте, где во сне ладонь раскроило чем-то невидимым и острым. Чьими-то когтями? Словно услышав его вскрик, девочка медленно наклонила голову и сделала шаг вперёд. Длинные полы платья скользнули следом, как две змеи, и стекло мгновенно покрылось инеем. Уилсон успел увидеть только всколыхнувшуюся жижу и чью-то обрюзгшую фигуру. Если бы не хрип приёмника, наверняка бы отключился — слишком уж быстро заколотилось сердце. Так быстро, что воздух вдруг стал терпким и тягучим, как кисель. «Как же тяжело дышать…» Подскочив к двери, он с трудом опустил щеколду и без сил сполз вниз по стене. Краем глаза заметил россыпь багровых капель на плинтусе, всхлипнул и уткнулся носом в колени. Сумасшествие. Сплошное сумасшествие. Мир вокруг сшит из иллюзий, собственный дом кажется ловушкой, а звуки внизу, громкие и пугающие, убивают остатки здравомыслия. Как тут сосредоточиться? Как прийти в себя? Нет, нечего и думать о том, чтобы продолжить эксперимент. Лучше помыться и лечь спать. К чёрту полупрозрачных девочек и грохот, к чёрту пятна на паркете. Мало ли что в лесу может привидеться? Не в первый раз. И, можно поспорить, не в последний. Тем более что он не спал уже неделю — разум похож на паутину, в которой путаются мысли. Неудивительно, что всякое мерещится. — Хиггсбери. В спокойном, напоминающем звучание фисгармонии голосе не было ничего страшного, но он всё равно вздрогнул, как от удара. И, нащупав сзади на полке тонкую полоску железа, потянулся к выключателю. Электрическая лампочка не работала — он пользовался керосиновой лампой и восковыми, вечно оплывающими свечами; но затуманенный паникой мозг это не сознавал. Отчаянно ища пути для отступления, Уилсон не понимал ничего, кроме того, что поворачиваться к замёрзшему окну нельзя. Там виднеется синее от удушья лицо юной девочки. Там набатом стучит чьё-то сердце. Дыхание сбилось окончательно, когда чьи-то тяжёлые шаги раздались внизу, возле кладовой. Отчего-то вспомнилось детство — те неприятные моменты, когда он, обезумев от страха, прятался под столом от разъярённого отца. Половицы тогда прогибались под тяжёлой поступью, и сверху сыпалась деревянная труха, от которой щекотало в носу. Глаза слезились от злости и пыли, а всё тело била крупная дрожь. Глядя на приближающиеся ноги, закованные в тесные лакированные туфли, он испытывал настоящий ужас и боязливо съёживался, стараясь занять как можно меньше места. Никогда не спасало. Обладая безошибочным чутьём, отец всегда находил ненадёжные укрытия — останавливался напротив них и, закуривая дешёвую папиросу, долго стоял на месте. Рассчитывал на то, что жертва долго не выдержит — хуже наказания только его ожидание. А ожидание под пыльным столом… что ж, оно ещё сквернее. Ни один маленький мальчик, чьи нервы подточены постоянными трёпками и бесконечным «нельзя», не вынесет такого. Быстро сломается и сам вылезет наружу. Однажды он не вылез. И мысленно так и остался где-то внутри, за толстыми стенками шкафов и комодов, где пахло лавандой и мылом. Наверное, именно в тот момент всё и полетело к чёрту. А, может, и не тогда, а чуть позже — когда полочка с ядами пополнилась редким кураре[1]. Заполучив в руки столь сильный и эффективный яд, он впервые задумался о справедливости. И понял, что не желает ждать, пока тот, кто мучает его изощрёнными пытками, умрёт своей смертью. Подготовил яд, рассчитал время, выбрал место, однако на убийство так и не решился — бросил смазанную кураре бритву в спальне. И зачем-то для верности покрыл её лёгким слоем цианида. Смертельное оружие поразило цель спустя годы. Яд ослабел, бритва затупилась, но старому изношенному организму много и не понадобилось. Через три года после гибели Старшей и исчезновения Средней в семье Хиггсбери стало на одного меньше. Потом ушла и мать, осевшая в одной из нью-йоркских библиотек. Начало войны Уилсон встретил уже сам, в обветшалом домике в Британской Колумбии. Среди густых деревьев и высоких гор. Если бы знал, что начнёт сходить с ума, запертый в каменном лабиринте, поселился бы там? — Просто усталость, — он сам в это не поверил, но попытался успокоить себя. Хотел смело открыть дверь и ткнуть в лицо своим страхам ножом, однако вместо этого привычно съёжился под лабораторным столом. Точно так же, как в детстве. — Ну же… ты же учёный. Ты не можешь верить во всё это! Пресвятая наука… От звука собственного голоса замутило. Шаги послышались совсем рядом, возле приставной лестницы, и ветхий дом отозвался на вторжение скрипом досок. Затравленный, но по-прежнему соображающий, Уилсон отметил это, как хороший знак. Если под поступью сотрясается пол, значит, враг реален. А если он реален, его можно убить. Или хотя бы серьёзно ранить. Остальное — дело техники. Плеснуть кислотой в глаза, полоснуть наотмашь по шее острым скальпелем и добить топором. Даром что руки кажутся тонкими и хрупкими, силы в них хватает. Посреди дремучего леса никто не привезёт тебе дрова для обогрева, никто не срубит ледяной наст, закрывающий выход. Ты либо окрепнешь и научишься жить по новым правилам, либо вернёшься обратно, в объятья цивилизации. К кипящей, волнующейся толпе и к бесконечному шуму. Он не пожелал возвращаться. И сейчас впервые об этом пожалел. — Литий, бериллий, барий… — перечисление периодической таблицы который раз спасло от безумия. Вцепившись в неё, он смог немного успокоиться. В конце концов, чего бояться? Дверь закрыта на щеколду, и снаружи её никак не откроешь, можно разве что топором сломать. И то вряд ли поможет. Дерево крепкое, его с первого раза и не разрубишь толком — скорее ржавое топорище сломаешь. Так стоит ли переживать? Стоит. Он понял это сразу, как только почувствовал усиливающийся запах гнили. То, что поднималось по лестнице, сначала остановилось у порога, а потом, постояв немного без движения, слабо поскреблось в дверь. Тихо и нерешительно. Словно боялось, что его не впустят. Часы на стене, изрезанной следами от сюрикенов[2], тут же отчаянно захрипели, и стрелки закрутились часто-часто, как пропеллер. Почему-то в обратную сторону. Из окна подуло холодом, на переносной плитке забулькал реагент, а в другом конце комнаты раздался дробный стук пишущей машинки — похожий на клацанье чьих-то зубов. Даже скелет, одиноко притулившийся у книжного шкафа, и тот немного сдвинулся. На пару дюймов влево, к столу. Фантасмагория — именно это слово пришло в голову, когда приёмник опять, как в том идиотском сне, кашлянул знакомым голосом. Забившись в угол, Уилсон и отвечать ему не стал — почти впитался в дерево, стараясь стать как можно незаметней. К чёрту… просто к чёрту происходящее… Неважно, где реальность. Он везде сходит с ума. Так имеет ли смысл искать настоящий мир? И там, и там свихнётся. Уже свихнулся, раз принимает бред за чистую монету. То, что стояло за дверью, снова поскреблось. В гнетущей тишине прозвучал лязг металла, и щеколда испуганно вздрогнула. Раз, другой… Почти в унисон с его собственным, трясущимся от страха и холода телом. На железных креплениях проступили пятна ржавчины, золотистая ручка покрылась грязным налётом — он едва успел отползти назад, под укрытую лабораторным халатом тумбу. Подумал, что наверняка не сумеет спрятаться, но выходить навстречу собственному безумию не рискнул. Слишком страшным казался тот факт, что посреди леса и скал, где на мили ни одного живого существа, кроме лосей да горных баранов, творятся такие сумасшедшие вещи. Потусторонние голоса, задушенные девочки… Теперь ещё и это. Запах разлагающейся плоти стал невыносимым. Зажав рот рукавом, Уилсон попытался отодвинуться ещё дальше, но упёрся спиной в шляпки торчащих из стены гвоздей. Чуть не закричал и чуть не выскочил из убежища — чтобы прикоснуться к тому, что медленно обходило чердак, но сдержался. Побоялся, что окончательно свихнётся. Не бывает ведь оживших мертвецов? Тем более похожих на тебя самого. Знакомые чёрные ботинки — о сколько раз за последний год он шнуровал их, привычно затягивая узлы! — остановились напротив стола. Минуту нечто стояло неподвижно, копируя тактику покойного отца. А потом медленно, пошатываясь и заваливаясь набок, отошло немного вправо. Будто позволяя рассмотреть себя. Оно походило на фантомов из кошмара. И на труп, пролежавший в закрытом помещении, по меньшей мере, месяцев восемь. На лице ещё уцелели пергаментно-сухие обрывки кожи, суставы сохранили гибкость, но всё остальное… На месте носа теперь расползалась широкая дыра, глазницы зияли пустотой, а волосы, прежде густые и блестящие, казались грязной паклей. Вдобавок с полусгнивших пальцев на пол то и дело капала мутная жижа, и от одного её вида и запаха начинало тошнить. Зажмурившись, Уилсон мог только радоваться тому, что в этой части леса насекомых не водилось — обитай в доме мухи, в трупе давно копошились бы личинки. Но, к счастью, мух здесь не водилось, и мертвец выглядел не так ужасно, как мог бы. При менее удачных обстоятельствах. Мимо стола, на котором всё ещё дымился готовый реагент, мервец прошёл всего раз. Но этого хватило — желудок скрутило спазмом, и Уилсона чуть не вырвало желчью. Пришлось крепче зажимать рот и панически отодвигаться в сторону, моля небо о том, чтобы существо не услышало короткий тихий всхлип. Безумие… просто безумие… Разве может математически-точная реальность быть такой? — Ш-ш-ш, — воздух вышел через открытую трахею мертвеца с булькающим шипением. Испуганный и сбитый с толку, Уилсон даже не сразу понял, что его заметили. По привычке потянулся за ножом, но тут же попятился, буквально впечатавшись в доски. Тонкий листик железа, его единственное спасение, куда-то исчез. Провалился в трещину? Растаял, как галлий в ладонях? Черт знает. Одно ясно, из оружия у него остались одни кулаки. Проклятье! От осознания того, что он воспринимает происходящее всерьёз, захотелось истерично смеяться. Вот только смех из себя выдавить так и не удалось — звуки застряли в горле, и вместо хохота получился болезненный кашель. — Не подходи! — едва труп приблизился, крик вырвался из груди сам собой. — Нет! Где-то внизу послышались торопливые шаги, но он, закрываясь от тянущегося к нему мертвеца, не обратил на них внимания. Поджал колени, съёжился и забился в самый угол, мысленно радуясь тому, что маленький рост позволяет сложиться чуть ли не вчетверо. Понимание того, что его загнали в ловушку, пришло позже — обрушилось сплошной многотонной лавиной. Заметавшись, как пойманный кролик, он попытался выбраться из западни, но быстро сдался — труп уже успел загородить собой выход. Весь мир сузился до пятен на его истрёпанных брюках, и мозг полностью отключился. На мгновение Уилсон даже потерял сознание, поддавшись дурманящей слабости, однако сразу совладал с собой — выдрал из пола острую деревяшку и приготовился обороняться. Ирреальность происходящего перестала беспокоить. Он смирился с ней. Как чуть раньше смирился с тем, что после отцовских шуток никогда не научится засыпать, не доведя себя до изнеможения и не воспользовавшись опиатами. И чего так удивился галлюцинациям? Чего удивился сгнившим отражениями? Этого ведь стоило ожидать. Когда твой разум порван в клочья, уничтожен и разбит, восставшие мертвецы — меньшая из проблем. «Нет. Пожалуйста, нет. Не снова. Хватит этого ада». — Не прикасайся! — видя, как неотвратимо капающие гнилью руки тянутся к лицу, он зажмурился и попробовал отползти в сторону. Безрезультатно. Мертвец тут же сделал шаг к нему, и от ударившей в нос вони соображать стало ещё сложнее. — Помогите! Прежде он не закричал бы, проглотив свой страх. Но сейчас, ошалев от тошнотворного запаха и подкрадывающейся паники, не сдержался. Понимал, что никто не придёт, но молчать не мог — звуки рвались из горла сами собой. Да и собственный голос, пусть и дрожащий, немного успокаивал. Дарил обманчивое чувство спокойствия: пока можешь дышать, можешь сражаться. Не этому ли его научил теневой мир? — Пожалуйста, нет! — за последние несколько месяцев он умолял так часто, что уже утратил чувство собственного достоинства. Продолжал изображать уязвлённую гордость, но с каждым испытанием всё отчётливее осознавал: от того Уилсона Хиггсбери, которым он был когда-то, не осталось и следа. Теперь он нервный, издёрганный постоянными нападениями истерик, которому достаточно одной искры, чтобы вспыхнуть. И нет уже ни сил, ни желания менять это. Кошмарный мир, неважно реальный или выдуманный, искалечил его, превратив податливый, будто глина, разум в нечто совершенно нежизнеспособное. Вывернул душу наизнанку, как свежевыстиранную рубаху. Извратил и без того беспорядочные мысли. — Нет! — он и сам толком не знал, чего ждал в ответ на свои лихорадочные крики, но когда труп отшатнулся, и из его разлагающейся груди вынырнуло чёрное лезвие, вскрикнул от ужаса и неожиданности. — Звёзды и атомы! Определённо, сон. Всё, что происходит с ним, часть одного большого непрекращающегося кошмара. Из которого никак не вырваться — проще смириться с ним и надеяться, что когда-нибудь всё это закончится само. Когда-нибудь… когда он пройдёт все круги ада и расплатится за все прегрешения, что сотворил. Вольно и невольно. За все убийства, за все промахи. Не для этого ли и придумали это персональное Лимбо? — Хиггсбери, — сквозь паутину, закрывающую обзор, показалось знакомое лицо: сердито нахмуренные брови, ярко-жёлтые глаза и кривящиеся в усмешке полные губы. Максвелл. Как и прежде, спокойный и рассудительный. До чёртиков элегантный даже посреди разрухи, в покинутом всеми лесу. — Ну надо же, забились в угол, как крыса. Решили поиграть в прятки с фантомами? Глупо, очень глупо, — он протянул руку так, словно их вражда осталась где-то далеко позади, в теневом мире. И, оттолкнув ногой упавшего на землю мертвеца, подошёл чуть ближе. Полностью открытый, не ожидающий подвоха от затравленного врага. — Вылезайте, здесь нет ничего страшного. Всего-навсего труп не первой свежести. Всего-навсего! Истеричный хохот раскатился по помещению, как крупные свинцовые шарики, — на секунду Уилсон и дышать разучился, согнувшись пополам от смеха. В голове мелькнула сумасшедшая мысль ударить Максвелла и убежать куда-нибудь в лес, но её удалось подавить. Выдохнув, он просто молча вылез из-под стола и растерянно уставился на лежащее под ногами тело. Его собственное подгнившее тело. — Не могу не сказать, мне нравится убивать ваши копии, — отерев расплывающееся в воздухе лезвие о рваные занавески, Максвелл подошёл к окну и слабо присвистнул. Будто ничего не случилось. Будто они оказались здесь вдвоём случайно. — Ого! Делаете успехи. Ещё немного, и ваши бредовые видения будет не отличить от реальности. Эту бы энергию да в мирное русло… — раньше он не говорил ничего подобного, однако сейчас отчего-то расщедрился на комплименты. Да и вообще повёл себя на удивление странно: ни привычной колкости, ни унижений. Напротив, подчёркнутая вежливость. — Прежде, чем вы спросите, я понятия не имею, почему снова делю с вами разум. И да, мне это тоже не доставляет удовольствия. Однако факт остаётся фактом: мы с вами в одной лодке, поэтому прошу… действительно прошу, опустите оружие. Это не то место, где я желал бы умереть. Пальцы разжались сами собой, и деревяшка с громким стуком упала на пол. Едва живой от пережитого стресса, Уилсон не стал её поднимать — без сил опустился в скрипнувшее кресло и закрыл лицо ладонями. Перед врагом плакать не хотелось, но держаться на плаву, давя в себе истерику, он больше не мог. Каждый день на острове, каждая смерть и каждое оживление давили на мозг непосильным грузом; он сходил с ума, думая о том, что всё произошедшее — лишь очередное испытание. Что он вовсе не дома, что реагент на плитке не кипит и не булькает уютом, что часы на стенке не стучат, отмеривая время. Никогда уже не застучат. Потому что мир вокруг не существует — он просто дурацкая иллюзия. Одна из многих. Не первая и не последняя. — Ну-ну, — мигом растерявший всю свою элегантность, Максвелл прикоснулся к его плечу почти участливо. — Чего вы, Хиггсбери? Подумаешь, труп. Подумаешь, ваша копия. Да, это не то зрелище, которое хочется видеть на ночь, но… — он замолк, явно не решаясь прервать затянувшуюся тишину. — Но вы же не один. От этих слов на глаза навернулись слёзы, и Уилсон, жалко всхлипнув, отвернулся. Не один. Но толку? Он заперт в стеклянном шаре — потряси, и сверху посыплется снег. Всё повторяется, постоянно повторяется. Дневник, пожар… Он всё время истекает кровью, всё время находится на грани. Вся его жизнь сплошная бесконечная гонка — остановишься хоть на мгновение, умрёшь. А умирать не хочется. Так сильно не хочется, что он чуть ли не зубами выгрызает своё право на существование. И зачем? Чтобы снова убегать, снова терять галлоны крови, снова молить о пощаде. Снова. Снова. Снова. Как загнанный хомяк — беги не беги, менее бессмысленной твоя жизнь не станет. Никогда не станет. Ни-ко-гда. — Хиггсбери, — Максвелл сел рядом, на покосившуюся табуретку. Запачкал брюки, но явно не обратил на это внимание, только сильнее стиснул его плечи. — Посмотрите на меня. Он покорно поднял взгляд, вслушиваясь в дробь дождя по крыше. За окном, покрытым инеем, промелькнула тень птицы, пятна на полу немного посветлели. Хрипящее радио затихло, и стрелки часов сдвинулись немного вперёд. Стало теплее — будто кто-то подкинул дров в покрытую пылью печку и заботливо заткнул щели у подоконника. Так тепло, что в комнате на мгновение стало солнечно и почти уютно. Ненадолго. — Нет ничего позорного в том, чтобы порой давать слабину, — поднявшись, Максвелл выключил переносную плитку и одним умелым движением перелил реагент в пустую склянку. — Хм, оригинальный способ заварки чая… У вас есть сахар? Ага, вижу, не вставайте, — переступив через лежащий на полу труп, он взял с полки притаившуюся между химикатами сахарницу и придирчиво обнюхал её. — А мы точно не отравимся? С виду не очень безопасно, — ложечка в его руках появилась из ниоткуда, он достал её то ли из кармана, то ли из рукава. Как фокусник. — Так, о чём это я? О том, что можно иногда расклеиться, все мы люди. Ну… — задумчиво наморщил нос, размешивая заварку в склянке, — по крайней мере, вы человек. Пока что. Но, простите за откровенность, расклеиваетесь вы слишком часто. Ноете, жалуетесь на жизнь… Это раздражает. Очень. Не спорю, вам пришлось нелегко. Из-за меня в том числе. Но всему есть предел. Нельзя всё время прятаться и вопить о несправедливости судьбы. Вопить? Уилсон опять уткнулся взглядом в пол. Протянутая ему склянка с кипятком обожгла ладони, однако он и не пошевелился — привык к ожогам. Если бы Максвелл, спохватившись, не забрал бы у него посудину, так и сидел бы, не замечая боли. — Бросьте, это глупо, — голос демона немного дрогнул. — Я не могу постоянно воодушевлять вас. Да и вообще… — раскат грома за окном прервал его на полуслове, разорвав тишину в клочья. — Мы с вами по разные стороны баррикад, а я нянчусь с вами, как с ребёнком. Причём уже не первый раз. Повзрослейте уже, Хиггсбери. Мир жесток, смиритесь с этим, — подув на плещущийся в импровизированной чашке чай, он криво улыбнулся. И неожиданно весело произнёс: — Знаете, я сейчас, наверное, самый стереотипный англичанин в мире. Умничаю, пью чай… Словно ничего и не происходит. Забавно, да? Несмотря на то, что слёзы злости всё ещё не высохли, Уилсон слабо усмехнулся. Об акценте, выдававшем в демоне британца, ничего не сказал. Просто уткнулся в склянку, вдыхая знакомый мятный аромат, заглушающий трупную вонь. После пережитого его трясло, пальцы не слушались — приходилось придерживать посудину коленями. Разбитый и уставший, он едва сохранял равновесие: цеплялся за подлокотник, упирался ногами в пол и отчаянно, изо всех сил делал вид, что ещё жив. Что ещё не сломался. И что жгущие слизистую слёзы — минутная слабость, не более. Получалось плохо, и Максвелл, сосредоточенно изучающий чаинки, кривился всё заметнее и заметнее. Будто слышал его мысли. Шум дождя нарастал. В печке уютно трещали поленья, обратная сторона стекла запотевала и плавилась. Всё преображалось. Неизменным оставался лишь лежащий возле стола труп. И как бы Уилсон ни старался не замечать его, всё равно постоянно натыкался на него взглядом. Каждый. Чёртов. Раз. — Скажи честно… — горячая жидкость оцарапала горло, и он, судорожно глотнув воздух, закашлялся. Пару секунд молчал, наблюдая за мечущимися по стенам отсветами огня, а затем, решившись, на одном дыхании выпалил: — Я мёртв? Настоящий я? Максвелл не ответил сразу. И от этого на душе заскребли кошки. Исчез уют, печка перестала греть, и где-то снаружи пронзительно завыл ветер. Внизу, в ванной, опять послышался грохот, а над головой, мигнув, треснула неработающая лампочка. Треснула так громко и неожиданно, что Уилсон, выронив склянку, подскочил на месте. Даже не попытался как-то сгладить свою нервозность — соскользнул с кресла и забился в угол, обняв колени. Плевать, как он выглядит в глазах Максвелла. Это уже не имеет значения. — С генератором что-то, — демон, казалось, не удивился его поведению. Спокойно уселся на освободившееся место и, щёлкнув зажигалкой, с явным удовольствием закурил. — Что до вашего вопроса… Понятия не имею. Моё дело маленькое — выдернуть нужную марионетку из реального мира и убедиться, что она не умрёт в первые пару минут от шока. Всё. Исчезаете ли вы на самом деле? Лимбо ли это? Я не знаю. И честно говоря, — выдохнув дым, он закинул ногу за ногу, — знать не желаю. Меньше знаешь, больше спишь, знаете поговорку? К слову о снах… — его губы искривились в ухмылке, а ноздри нервно затрепетали. — Я хотел бы попросить вас не терять сознание так часто. Мы с вами некоторым образом синхронизировались и, похоже, видим общие сны. Сны, наблюдать которые мне не совсем приятно. Так что, пожалуйста, если вас не затруднит, в будущем не падайте в обморок каждые пять минут — я от вас уже немного устал. «А уж я-то от тебя как устал!» — озвучить эту мысль Уилсон не рискнул. Молча поднялся и, наклонившись, достал из корзины несколько поленьев. Секунду держал их наперевес, размышляя. А затем бросил в раскрытую пасть печки. Не стал нападать на Максвелла, не стал ранить себя. Чуть ли не впервые за последние пару месяцев повёл себя благоразумно. Если уж они и впрямь в одной лодке, лучше грести вдвоём, а не в одиночку. — Почему ты здесь? Заснул или отключился? — хоть он и спросил это максимально вежливо и непринуждённо, лицо Максвелла перекосила гримаса боли. Настолько яркая, что перехватило дыхание и по спине поползли мурашки. Нет, не стоило это спрашивать. И так выставил себя не с лучшей стороны, расклеившись. Теперь ещё провокационные вопросы задаёт… Глупый-глупый Хиггсбери, ничему не учится. Не понимает, что с огнём играть нельзя — тот не только греет, может и обжечь. А Максвелл — это не просто огонь. Это чёртово жерло вулкана. — Боюсь, в моем мире произошла локальная революция, — вздох прозвучал почти естественно. Во всяком случае, впервые за долгое время Уилсон не почувствовал в голосе демона фальши. Ни намёка на неё. Лишь горечь и разочарование. — И я… хм, чисто теоретически мёртв. Или скоро стану мёртвым. Не знаю, что хуже. Надеялся, что ваш сон прояснит ситуацию, но увы. Снова страхи, снова комплексы. Ничего нового. Хотя домишко выглядит получше, да, — поставив склянку с недопитым чаем на стол, демон встал и подошёл к окну. — Я вообще не планировал задерживаться, но услышал ваши вопли и решил вмешаться. Глупо, но, похоже, спасение вас стало моей дурной привычкой. Хуже курения, честное слово… Впрочем, это всё неважно… хм. Я просто хотел вас предупредить. Об Абигейл. Она не хочет вам помочь, она хочет отомстить. И видит небо, близка к этому. Так что, пожалуйста… Прошу вас… Прикосновение его холодных пальцев к плечу обожгло и сквозь рубашку. Вздрогнув, Уилсон попытался отстраниться, но тут же замер, краем глаза замечая, как всё вокруг опять — который раз! — начинает разрушаться. Как трескаются пробирки. Как лопаются балки. И как мечется в печке яркое пламя. Всё сильнее и сильнее. Словно старается выбраться наружу. Болото плещется за окном, как море, танцующие тени подбираются всё ближе и ближе. Всё гниёт, всё распадается… А на стекле отчётливо проступают кровавые пятна. — Проснитесь, Хиггсбери. Сейчас!