Милосердие

Костёр потух внезапно. Сначала Пеппер не заметил этого, пытаясь очистить мясо от налипшей грязи, потом вдруг спохватился. Перевернул изъеденные влагой поленья, подул на кашляющее искрами пламя… Постарался хоть как-то оживить умирающий огонёк. Безуспешно. Вытекающая из трещин тьма поглотила остатки света, и шипение, и без того отчётливое, стало громче — прячущееся в ночи чудовище опять вышло на охоту. Если бы не факел, вспыхнувший в последний момент, наверняка бы сожрало с потрохами. Но не успело: только холодные пальцы хлестнули по щеке, да чей-то далёкий крик бритвой полоснул слух. Затем всё стихло. Остался ветер и новорождённое пламя. Слабое. Задыхающееся. Он не вмешался — продолжил ковыряться в розовом месиве, выбирая прошитые тенями куски. Пару раз ошибся и вместе со шкуркой счесал мясо, но тут же сунул ошмётки в рот, утешая себя мыслью, что больше есть не будет. Даром что живот бурчит и требует внимания; добыча всё-таки не его, человека. Это он, прицелившись, сумел попасть по мельтешащему в сухой траве кролику. Это он срезал отравленные тенями жилки. Это он, в конце концов, развёл костёр и зажёг потушенный метелью факел. А мог уйти. Всегда ведь уходил. Но сейчас задержался. Собрал из валяющихся кругом веток шалаш, построил дымящийся очаг и, поставив закипать воду, вернулся к мальчику. Словно забыл о боли и усталости, словно перестал истекать кровью — даже повязку не сменил, проигнорировав прилипшие к ране нитки. Очнулся лишь, когда из глазницы потекла густая, похожая на пиявку жидкость. Да и то отреагировал скупо: плеснул водой, поморщился и вытер кровь тряпкой. Так небрежно, что дремлющий с утра Перси грязно выругался и заставил вмешаться. Без особого, впрочем, успеха. Безучастный ко всему, кроме статуй, Уилсон огрызнулся в ответ на заботу и, буркнув что-то про антисептик, оттолкнул протянутые бинты. Большего от него Пеппер не добился — вздохнув, пошёл искать лапник для шалаша. Мало ли. Вдруг освободить мальчика до полуночи не удастся? Тогда придётся ночевать в лесу. А в лесу холодно. Ветер гуляет меж деревьев, тени рыщут кругами, притворяясь светлячками. Лучше спрятаться от них в палатке. Палатки они почему-то не жалуют и никогда не забираются внутрь. Главное, не выходить, кто бы ни звал наружу. И ни в коем случае не зажигать огонь внутри. Он — не девушка с хвостиками, его кожа не впитывает пламя. — Твоя хотеть есть? — руки сами потянулись к усыпанным ягодам кустам. — Моя друг. Моя кормить твоя. Моя защищать твоя. А твоя… твоя не бросить моя? — хоть чей-то противный шёпоток выплюнул ответ, вопрос он всё же задал. Хотел убедиться: Перси никуда не уйдёт, останется с ним навсегда. Не зря же походит на грибы, растущие в чаще: мягко и ненавязчиво отвоёвывает территорию, проникает в трещины, пускает корни. Захватывает всё больше и больше участков, перекраивая их под себя. «У грибов нет корней. Та часть, что под землёй, называется мицелий. Это вегетативное тело гриба, — голос Перси прозвучал непривычно глухо. На мгновение Пеппер услышал в нём отголоски чужих мыслей и, содрогнувшись, представил разрывающегося между двух умов двойника. Зажмурившись, почувствовал и боль — ощущение входящей в затылок иглы. А ещё обиду. Почему-то горькую и кислую, как лимон. Фрукт, который он никогда не пробовал, но чей вкус знал так хорошо, что мог описать словами. — Мицелий состоит из разветвлённых нитей, гифов. Я как-нибудь покажу тебе, если напомнишь. Нужна будет лопатка и пара ловких рук. Ты найдёшь лопатку, а я — свободные руки. Договорились?» Договорились. Какой-то частью сознания, неясной и затуманенной, он понимал, что совершает ошибку, сближаясь с тенью, но прекратить общение не мог. Прекрасные знания — сотни нитей-кабелей, тянущихся сквозь разум, — гипнотизировали. Отказаться от них было невозможно. Вспоминая прежние мысли, плавающие в черепе, как комки слизи, он сходил с ума от ужаса. И, тихо воя, молил небо о том, чтобы Перси никогда не исчез. Чтобы остался рядом и продолжал делиться знаниями до тех пор, пока не заполнит доверху маленькую, постыдно тесную голову. Неважно чем. Пусть только звуки и дальше складываются в красивые фразы, пусть образы по-прежнему возникают из пустоты, как по волшебству. Большего не надо. Он не Уилсон. Ему не нужны открытия. Да и за свой ум он, в отличие от алхимика, уже заплатил сполна. Мысль об этом грела. Грела так сильно, что он, увлечённый разглядыванием ярких ягод, и не заметил, как рядом материализовалась знакомая фигура. Мелькнули рваные полы шубы, дыхнуло ветхостью, и образ, яркий и пугающий, сложился буквально за мгновения до того, как Пеппер увидел возникшее из клубов дыма лицо. Слишком уж крепко врезались в память острые, будто высеченные из камня скулы и глаза-угольки, от взгляда которых он просыпался по ночам. Ещё задолго до встречи. Год или два назад — даже с помощью Перси не вспомнишь. В памяти уцелели лишь обрывки воспоминаний: жаркий предосенний ветер, сухость в горле и полыхающий лес. Последнее «прощай» одной из марионеток, попытавшейся уйти. Уйти нехорошо, не по правилам. Хлопнув дверью, как выразился Перси. — Ну здравствуй, Нуф-нуф, — ровный голос не скрыл злости страшного человека: плотно сжатые губы и побелевшие костяшки пальцев выдали его. — Приятно видеть тебя в добром здравии. Особенно в свете последних событий. Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? Всё на месте? Ответ застрял где-то в глотке. Настороженный и недоверчивый, Перси не дал и слова сказать, сразу перехватил контроль. Так резко, что Пеппер и удивиться не успел — тут же оказался где-то на «задворках». В том странном, незнакомом доме, где царила гнетущая тишина и где ковры под ногами пружинили, словно мох. Он видел его однажды, глазами Перси. Теперь мог посмотреть своими. Осыпающиеся пылью люстры, скалящиеся улыбками портреты, стоящие вдоль окон столики с вазами… Дом полнился вещами, предназначение которых он не понимал. И это яснее слов говорило: пропасть между людьми и свиньями огромна. Свинья не станет украшать жилище мёртвыми цветами, свинья не станет развешивать кругом зеркала. И уж тем более, свинья не будет занавешивать окна, скрываясь от света. Это люди привыкли купаться в тенях, свиньи же всегда на виду. Наверное, поэтому идти по заставленному безделушками коридору им так сложно — ненужные, бессмысленные вещи пугают. Это не стекляшки под потолком, дарящие разноцветный свет. Это не кактус, пестрящий красивыми цветами. Это груда мёртвых вещей, пропахших гнилью. Ими не любуются, их не используют. Они просто есть. Для чего? Полученные от Перси знания говорят — для статуса. Узнать бы ещё, что это такое… Очевидно, нечто важное, раз вещей так много? Чёрт. В царящей кругом тишине вздох прозвучал ужасающе громко. Поёжившись, Пеппер попытался вернуться обратно, в своё тело, но вместо этого толкнул украшенную орнаментом дверь. Думал выйти наружу, однако с удивлением обнаружил себя посреди всего того же коридора. Повернуть назад уже не смог: вокруг зловеще захлопали ставни, из комодов наружу полезли пауки, а с потолка сплошным потоком хлынули летучие мыши. Не такие, как в теневом мире. Гораздо меньше и страшнее: с острыми зубками и порезанными крыльями. Одни с ног до головы в крови, другие — серовато-белые, с криво пришитыми лапами. Кошмар. Причём чужой. Он осознал это сразу и, выдохнув, попробовал сконцентрироваться на запорошенном снегом шалаше. Нарисовал в уме картинку, толкнул очередную дверь… И, зажмурившись от слепящего глаза света, вышел к горящему костру. Как раз вовремя — страшный человек, наконец, отвлёкся на Уилсона. — Хиггсбери. Хоть позвали не его, он всё равно вздрогнул и вжал голову в плечи, как провинившийся ребёнок. Чуть не бросился прочь, но силой воли удержал себя на месте: не слишком далеко от статуй, не слишком близко к демону. Так, чтобы слышать весь разговор. От начала до конца. — Значит, так вы решили отплатить за доброту? — если бы голосом можно было остужать воду, океан превратился бы в лёд. — Отойдите немедленно от мима. Или мне придётся пренебречь нашим перемирием. А этого мне, честно говоря, не хотелось бы, — холодные слова вдруг стали мягкими и маслянистыми, полились сплошным убаюкивающим потоком. Пришлось несколько раз моргнуть, отгоняя дрёму. Лишь бы не заснуть, лишь бы дослушать, противясь гипнотизирующим ноткам. — Этот мальчик не ваша проблема, Хиггсбери. И уж тем более, не ваша индульгенция. Не нужно обелять себя за его счёт. Уилсон не двинулся с места, и Пеппер мысленно подивился его стойкости. Виданное ли дело, спокойно, почти равнодушно стоять перед тем, кто может убить тебя одним движением? Особенно сейчас, когда вокруг метель и некуда бежать. Сырой снег липнет к ресницам, забивается в рот… Даже дышать сложно. А человеку плевать. Он будто не замечает холода — даром, что рубашка намокла и липнет к тощим лопаткам. Ударь его, всё равно ничего не почувствует. Сломался, как и другие марионетки до него. Или привык к испытаниям и закалился. По бледному, лишённому красок лицу и не скажешь точно: Уилсон похож на закрытую книгу, обёрнутую вощёной бумагой. Ни обложки не видать, ни содержимого. — Назови хоть одну причину. Удивительно наглые слова. От них по коже поползли мурашки. На секунду Пеппер растерялся, не зная: бежать подальше от демона, чья фигура обрастала кольцами дыма, или идти к человеку, прикрывая его. Решил отступить назад, повинуясь старому правилу: «когда ссорятся боги, смертным лучше помалкивать». — Надо же, как заговорили, — ухмыльнувшись, демон положил ладонь на одну из статуй, и та чуть дрогнула, расправляясь. — А недавно по-другому пели. Позвольте напомнить, — он прищурился, словно вспоминая. — «Не бросай меня, пожалуйста», «Почему я умираю»… О, вы пели красиво, Хиггсбери. Я бы сказал, трагично. Что же изменилось? Решили, что я на вашей стороне? Жаль разочаровывать вас, это не так. Небольшая фора — мой подарок, компенсация за причинённые неудобства, не более. Она не даёт вам права преступать закон. И уж точно не даёт права убивать моих марионеток. Пусть я о них и забыл. — О чём ты? — вопрос прозвучал естественно, однако какое-то шестое чувство подсказало: Уилсон прекрасно понимает, о чём речь, но по какой-то причине предпочитает молчать. Его раны свежие, новый топор покрыт липкой кровью. С таким количеством улик глупо делать вид, что ничего не произошло. И всё же он делает. Неужели боится? Непохоже на то. — О столь типичной для людей привычке: одним хорошим поступком заглаживать сотню плохих, — демон продолжил говорить, как ни в чём не бывало. Явно почуял неладное, но тон не сменил. — Я надеялся, вы выше этого… уж простите за невольный каламбур, — полные губы тронула кривая ухмылка. — Видите ли, друг мой… преступник не выбирает наказание, его выбирает судья. А судья здесь я. И мне решительно не нравится то, как вы пытаетесь загладить свою вину. Совсем как… — он замялся, подбирая слова, — как магнаты, занимающиеся благотворительностью. Медяк тому, медяк этому, и вот ты снова апостол Павел. Увы, здесь всё не так. Здесь вы либо прекращаете грешить, либо не лицемерите, стараясь перекрыть преступления хорошими делами. Понятно? Ни один мускул не дрогнул на лице Уилсона, но Перси, заметавшись по черепной коробке — вполне ощутимо, будто не был случайным импульсом в мозгу, — выдал его тревогу. На миг показалось, алхимик вот-вот сдастся и прекратит играть роль невозмутимого бойца, но он лишь покачал головой и обнажил топор. — Нет. — Что? Думаете меня убить? — хохот разнёсся по округе вместе с холодным ветром. — Ну-ну, удачи. Если бы всё было так просто, я перед вами бы не стоял. Но кто я такой, что бы мешать. Вперёд. Избавьте очередного беднягу от страданий, раз уж решили взять на себя роль Харона. Уилсон улыбнулся. Косо, через силу, но улыбнулся. И от этой улыбки, вымученной и кривой, воздух вокруг похолодел ещё на несколько градусов. Треск поленьев притих, шалаш и костёр скрылись за белой пеленой, снег заскрипел под чьими-то тяжёлыми лапами. Видимость снизилась до нуля — прищурившись, Пеппер смог разглядеть только потрёпанную шубу демона и стоящего на коленях мальчика. Больше ничего. Метель скрыла сцену, превратив постановку в радиоспектакль: ничего не видно, зато фразы звучат громко и отчётливо. Не прослушаешь. Когда затихает лай, доносящийся из темноты, можно услышать даже дыхание: спокойное — демона, прерывистое — Уилсона. Застывший меж статуй мальчик не в счёт: застыл, боится шевельнуться. — Я не такой уж дурак, чтобы кидаться на бессмертного, — голос алхимика прорвался сквозь пелену, заставив вздрогнуть. — А вот ты, похоже, сдаёшь. Пришёл угрожать. Чем? Тем, что снова залезешь в мой разум? Что ж, добро пожаловать. Я выкину тебя раньше, чем ты успеешь выкурить свою чёртову сигару. Что ответил демон, Пеппер не расслышал — как заворожённый, уставился на мальчика, который вдруг схватился за горло и медленно начал оседать на землю. Удар топора не увидел, скорее почувствовал. И тут же, всхлипнув, попятился назад. Лишь бы не видеть синхронно поворачивающихся статуй, лишь бы не слышать жуткий лай и хруст ломающихся костей. Будь вокруг чуть светлее, наверняка бы кинулся наутёк — так страшно вдруг стало от мысли, что планам пришёл конец. Никакого отдыха, никакого уюта. Место, казавшееся защищённым, превратилось в ловушку: с трёх сторон берег облизывают волны, единственный выход преграждён наспех возведённой баррикадой; огонь потух, шалаш осыпался ветками. Можно только надеяться на то, что ограда задержит гончих — одна в деревне так и не смогла перепрыгнуть частокол, распоров брюхо о колья. Но вряд ли снова так повезёт. На этот раз гончими управляют. И управляют хорошо. Дошли бы они сюда сами? — Бежим! — сильные руки вцепились в плечи и потащили за собой, сквозь метель. Полуслепой от обжигающих глаза вспышек, он даже не сразу понял, что происходит: бросился за Уилсоном, поражаясь тому, насколько холодная у того кожа. Как у мёртвого. — Не оборачивайся! «А то обратишься в соляной столб, как Сарра, — мурлыканье Перси показалось до странного спокойным, резко контрастирующим с разверзающимся кругом адом. — И нет, Второй, прежде чем ты спросишь, это не марионетка. Это жена Лота из Ветхого Завета. Помнишь большую коричневую книгу у тётеньки в очках? Это Библия. История оттуда. Мне в детстве довелось ознакомиться с некоторыми стихами, и… скажем так, это не те знания, которые я бы предпочёл оставить. По крайней мере, часть про инцест. Жертвоприношения ещё ничего… По крайней мере, интересно. А вот история возникновения моавитян и аммонитян, откровенно говоря, на любителя. Чересчур дико. Но это так… лекция на бегу. Не то чтобы ты сейчас был в состоянии слушать и запоминать. Хм». Выплывшая из тумана ветка едва не выколола глаз. Зажмурившись, Пеппер скользнул в сторону, но тут же вернулся обратно, на протоптанную человеком дорожку. Бежать по снегу не получалось — увязали копытца. Да и кусты, редкие и сухие, то и дело норовили впиться иголками в кожу. Пробегая мимо синхронно поворачивающихся птиц, наблюдающих за ним с деревьев, он боялся задержаться и на секунду. Осознавал: церемониться с ним не станут, сразу разорвут на части. За нарушенное соглашение. За спасение человека. За массу мелких и больших прегрешений, которые он, как и Уилсон, пытался спрятать за добрыми делами. Делами спорными и порой неправильными. Предательскими по отношению к деревне. Сугроб. Ещё один. Он огибал их лишь чудом, благодаря человеку. Если бы тот не держал его за руку, точно бы споткнулся ещё в начале. И так бы и остался лежать на пути у гончих. Перси вряд ли бы помог — с привычным равнодушием вернулся бы к оригиналу. Может, огорчился бы потере, но виду бы не подал. Не из того теста вылеплен. В конце концов, они с Уилсоном одно целое. И если один без размышлений, ударом топора, готов оборвать чужую жизнь, другой может пойти ещё дальше. Но лучше об этом не думать. Лучше ни о чём не думать, кроме ухабистой дороги. И светящего сквозь ночь Портала. — Не останавливайся! Я отвлеку шахматы! — крик Уилсона больно резанул слух. — Возьми мой рюкзак! Живо! Я всё сделаю сам! Свет факела погас так резко, что Пеппер и вскрикнуть не успел. Беспомощно оглянулся, чувствуя смыкающиеся на шее пальцы, и машинально прижал к груди доверху заполненный рюкзак. Что произошло потом, толком не понял. Перси полностью забрал контроль, и Портал, мигнув, погас. Больше ничего, кроме раздражённого голоса демона, он не услышал. — А ты и впрямь испытываешь судьбу, не так ли, Хиггсбери?

***

Он очнулся быстро, спустя минуту после перемещения. С трудом пошевелил руками, поражаясь тому, что всё ещё может двигаться, привстал, повертелся на месте. И, облизнув пересохшие губы, с удивлением уставился на разгорающийся костёр. Взгляд скользнул по обглоданным огнём кустам, задержался на грязном от пыли рюкзаке и остановился на хмуром, держащем фляжку Уилсоне. Над головой хрустнула ветка, сверху посыпался чёрный снег: то ли пепел, то ли крошево из угля; а алхимик даже не вздрогнул — молча открутил крышечку и, выдохнув, плеснул огненной водой на тряпку. Секунду сидел неподвижно, глядя на бушующее пламя, потом решительно прижал ткань к тёмному от крови провалу. Вой ветра заглушил крик, но Перси, завопивший сотнями голосов, выдал человека. Содрогнувшись, Пеппер и сам почувствовал отголоски боли — резкие, как вонзающиеся в кожу иглы. Хотел участливо цокнуть языком, вместо этого неожиданно для самого себя положил руку на плечо раскачивающегося из стороны в сторону Уилсона. Ждал окрика, оправданий… Чего угодно, но не слов благодарности. Сказанных шёпотом, с усилием и чуть ли не сквозь зубы, однако сказанных вслух. Не про себя. — Спасибо, Пеппер, — зябко поёжившись, алхимик вытащил из кармана повязку и кое-как завязал её. Не с первого раза: пальцы дрогнули, и тёмно-зелёная тряпка упала в траву. Пришлось наклоняться и доставать её самому. Дрожащий от холода и шока, Уилсон попросту не смог нагнуться. Сел прямо, как статуя, слепо щурясь. — Без тебя я бы не справился. Спасибо, — он повторил это так безнадёжно, что Пеппер засомневался в искренности его слов. Не справился бы? Глупость. Единственное, для чего он пригодился — для рюкзака. В остальном… В остальном человек бы справился и сам. Не задержался бы возле Портала, не подставился бы под зубы гончей. Да и мальчика наверняка не стал бы убивать, придумал бы что-то другое. Или нет? Он впервые задумался об этом, абстрагировавшись от ругани Перси. И, задумавшись, вдруг с ужасом констатировал: нерушимая аксиома — люди помогают себе подобным — дала трещину. Уилсон не помогал своим сородичам. Никому из них. Ни светловолосой хрупкой девочке, ни одичавшему мужчине, ни молящему о помощи мальчику. Он просто убивал их. Из милосердия? Хотелось верить в это. Хотелось. Но не верилось. Милосердие, вершимое алхимиком, выглядело… неправильно, и от одной мысли об этом становилось страшно. Не так, как в лесу. И не так, как возле Портала. Действительно страшно. Перси мог сравнить это со страхом перед чем-то сверхъестественным, Пеппер сравнивал со страхом смерти. От человека веяло чем-то потусторонне-жестоким, и мириться с этим фактом уже не получалось. Слишком многое было оставлено позади: сгоревшая деревня, без вести пропавший призрак, предупреждения демона. И особенно амулет. Амулет, о котором Пеппер старался не вспоминать, но который всё равно видел перед собой, закрывая глаза. Пульсирующий кристалл, отражение девочки в гранях. И зловещий шёпот. Может, не зря, умирая, Уилсон умолял не использовать его? При всём жизнелюбии, при всех отчаянных попытках вдохнуть ещё раз — умолял. А потом ни разу не вспомнил, словно вычеркнул из памяти ту жуткую ночь. Вместе с Перси, вместе с девочкой. Со всем, что теперь не представляло для него интереса. Множество вещей. Рисование, постройка необычных механизмов, вычисления, «дистилляция» и масса других непонятных, но чарующих занятий… Что-то странное и пугающее пустило корни в душе человека, и это что-то изменило его до неузнаваемости за одну ночь. Если поначалу Уилсон выказывал признаки человечности, то теперь… Теперь, наблюдая за ним, Пеппер не мог поверить: когда-то этот человек ничем не отличался от других. Когда-то у него были привычки, предпочтения, прошлое. Сейчас не осталось ничего. Он перестал чистить одежду, перестал латать дырки, перестал причёсываться. Заносчивый, болезненно чистоплотный франт уступил место кому-то незнакомому. И этому незнакомому Пеппер оказался не рад. Наверное, поэтому, придвинувшись к костру, вполголоса предложил: — У моя есть нитки. Твоя чинить? Напрасно. Уилсон лишь покачал головой и, поморщившись, сделал глоток из фляги. Сначала один, несмелый, потом — другой, глубокий. Удивлённый, захваченный врасплох, Пеппер не успел его остановить: прежде чем сумел выдавить из себя что-либо, алхимик осушил фляжку полностью. На бледных щеках расцвел румянец, судорожно сжатые пальцы чуть расслабились. Выдохнув, он на миг стал похож на себя прежнего. Такого, каким его помнил двойник: невозмутимый, бесстрашный и самонадеянный джентльмен. Не тень. Не жалкое подобие. А тот, кем Пеппер когда-то втайне восторгался, следя из-за приоткрытых ставен. — Наверное, не стоило так налегать, — извиняюще улыбнувшись, Уилсон поворошил палкой угли и с нескрываемым удовольствием потянулся. — Я быстро пьянею и… И, в общем-то, не пил с университета. Здешние места будут явно похуже магистратуры, но… Но спиваться — не вариант. Хотя бы потому, что ещё один перегоночный аппарат я не соберу, хе-хе, — улыбка из извиняющейся превратилась в лукавую, и Пеппер в который раз за вечер почувствовал себя неловко. Попробовал отстраниться и уйти под предлогом поиска дров, но неожиданно наткнулся на сопротивление оттуда, откуда не ждал. Перси чуть ли не силой заставил его сесть обратно, шикнув. Точно так же, как тогда, при разговоре с демоном. «Ну ты даёшь, Второй! Уходить, когда начинается веселье. Если я пропущу пьяные исповеди, всю жизнь винить буду. Ну-ка ротик на замочек и дай мне насладиться… м-м-м, видом издалека. Поверь мне, как Уилсону со стажем, ему есть что скрывать. И есть чем делиться». Поразительное злорадство. Порой Пеппер не понимал его, пытаясь осознать: каково это — ненавидеть себя самого? Причём так сильно, что готов очернить, выставить идиотом перед другими. Порой с неприсущей ему мудростью догадывался: хоть Уилсон и не походит на того, кто будет самоуничижаться в душе или на публике, его мучительная гордость — ширма. Страшный человек знает это. Перси знает. Девочка наверняка знала. Этот факт неочевиден, прикопан, как те разорённые могилы, что он находил неподалёку от деревни. Но под определённым углом кидается в глаза. Достаточно узнать о существовании Перси. Чем бы тот ни являлся: фрагментом разума, воспоминанием или тенью, обретшей худшие черты Уилсона, — своими колкостями, своей нескрываемой неприязнью он буквально кричит о скрытых сторонах оригинала. Иногда ненамеренно. — Знаешь, — закрутив крышку, Уилсон повесил фляжку на пояс и взялся за нож. Покрутил его в пальцах, примеряясь, и принялся вырезать что-то из куска коры. Удивительно ловко и сноровисто, как для того, у кого ещё минуту назад тряслись и не слушались руки, — я не могу перестать думать о том миме. Я неправильно поступил, да? В смысле, я знаю, что это глупо, спрашивать о таком свинью, но уж прости, буду списывать всё на алкоголь. Он развязывает язык. Или… — он помедлил, вырезая на деревяшке чьё-то лицо, — или даёт возможность высказаться, прикрываясь опьянением. В любом случае, я к чему… Как ты считаешь, как мне следовало поступить? Может… может, стоило оставить его в живых? Чтобы он стоял в окружении статуй ещё не одно десятилетие? Пеппер не рискнул озвучить свои мысли, но активно замотал головой, изображая тупую, не понимающую вопроса свинью. К счастью, особо прикидываться не пришлось — без помощи Перси он по-прежнему путался в словах и окончаниях. — Если честно, я начинаю понимать Максвелла, — вздохнув, Уилсон отложил фигурку и снова поворошил угли. — В этом мире невозможно оставаться человеком. Даже жаль становится, что мы враги. Не то чтобы я стремился к дружбе, но… Здесь не особо много мыслящих существ. «Ох, звёзды и атомы! Скажи, пожалуйста-пожалуйста, скажи ту цитату! Ну из Библии. Про не возлежи с мужчиной и всё такое! Спорим, он оценит», — на этот раз проигнорировать Перси не вышло, тот впился в разум, как пиранья, требуя своего. Громко и капризно. С настойчивостью ребёнка. — Он ведь не всегда был таким, — Уилсон словно не заметил метаний, спокойно продолжил монолог. Так, будто не нуждался в ответах. — Сначала даже помогал. Это потом, после ситуации с пауками, всё испортилось. Я стал зачем-то нужен кошмарам, и он попытался отделаться от меня. Грязно. Не знаю, что не позволило просто убить… наверное, тени. Но он решил свести меня с ума. Что ж, способ надёжный, сам видел. Но, увы, — и без того тихий, голос стал похож на шелест волн о гальку, — не повезло. Мы… мы, вроде как, соединились разумами, начали переживать ощущения друг друга и… — поморщившись, он потёр переносицу и взялся за фигурку. — И я опять прошёл через ад. Боль, страх, утраченные воспоминания… Видишь ли, Пеппер, у меня много скелетов в шкафах, от которых я никак не избавлюсь. И мне удалось забыть о них лишь благодаря ему. Он заставил меня снова сражаться, он заставил принимать решения и нести за них ответственность. И знаешь, что забавно? Я ненавижу его за это. Что бы ни произошло с тем чёртовым дневником, мне… мне по-своему нравилось блуждать в своём разуме с ним. Потому что… не пойми меня неправильно, — очередной вздох и удар ножа о дерево. — Хотя как ты поймёшь, ты же свинья… Неважно… Я к чему. К тому, что мне нравилось проводить время с кем-то разумным. Неважно где. Мне нравилось видеть привычные пейзажи. И эти чёртовы фантомы… Я им в глубине души радовался. Парадокс, да? Очередной мотание головой. Оно далось тяжелее: то ли из-за того, что сгущающиеся тучи закрыли солнце и захотелось спать, то ли из-за того, что Перси опять загудел, как пойманная пчела. Нечто тёмное, отделившее его от Уилсона, проснулось. И теперь оно требовало крови. — Ладно, — хрустнув суставами, Уилсон поднялся и оглянулся. Смешно. Как сова: до предела выворачивая шею, чтобы разглядеть предметы в слепой зоне. — Пожаловался и хватит. Надеюсь, сказанное останется между нами? — от постановки вопроса, нарочито чопорной и вежливой, Пеппер чуть не рассмеялся, но всё же сдержался. Только довольно хрюкнул, радуясь тому, что человек обращается к нему, как равному. Кажется, ещё пара миров, и они станут закадычными друзьями. «Боюсь, Уилсону столько не выпить». Ехидный шёпоток Перси он проигнорировал. Вместо этого постарался сосредоточиться на речи Уилсона — не путанной, но слегка заторможенной. Получилось не сразу. Почему-то все мысли вращались вокруг путешествия, а взгляд то и дело притягивала разложенная на земле карта: выведенные углём деревья с лохматыми ветками, зеркальные озерца и расползающиеся по папирусу коконы с ощерившимися пауками в центре. Больше художественные, чем схематические, картинки. Они отвлекали. Ещё больше отвлекал нарисованный в углу портрет оборотня в украшенной цветами юбочке. Обрамляющий картинку текст читался с трудом из-за мелких, как бусинки, буковок, но что-то подсказывало: там написано о превращении. Вряд ли с хорошей стороны. — Нам нужен план, — поймав его взгляд, Уилсон наклонился к карте и ножом вырезал крестик на разрисованной карандашом роще. — Здесь находится первая деталь. Спросишь, откуда я это знаю? Ну, скажем так… пока Максвелл упивался своей властью, я времени зря не терял. И вот, что выяснил, — он помедлил, пальцем втирая уголь в карту. — Те миры, которые для меня «приключенческие», для других когда-то были стартовыми. Всё зависит от наличия Двери: если она есть, значит, мир стартовый. Если нет… ну сам понимаешь. Загвоздка в том, что в предыдущем мире я нашёл Дверь. И не одну. Так встретились мы с Венди, так, возможно, встречались другие марионетки. Не знаю, случайно или по воле… теней. Последнее слово он произнёс так неуверенно, что Пеппер и без помощи Перси догадался: алхимик собирался назвать имя страшного человека. Однако не назвал. Переложил вину на кошмары. Почему? Догадка свину не понравилась — он мог объяснить такое поведение лишь симпатией к демону. Не той, о которой издевательски твердил двойник, нет. Обычной человеческой симпатией. Это не имело смысла. Не имело вдвойне после пережитого. «Подобное тянется к подобному, — хоть он и ждал от двойника колкости, шутить Перси не стал. — Уилсон и Максвелл слишком похожи. И они оба это понимают. Разница в том, что один готов признать сходство, другой пойдёт на всё, чтобы его скрыть». Правда. Как бы ни кичились люди своей ненавистью, как бы не соревновались в остроумии, убить друг друга всё же не могли. Порой им мешали тени, порой… Порой решения принимали они сами. Не будь чужак хоть сколечко дорог демону, просил бы тот добить его быстро и безболезненно? Вряд ли. А не будь его, того разговора, вдруг всё закончилось бы по-другому? Может, тяга к разрушению в итоге взяла бы верх, и милосердие приобрело бы другую форму? Разве не пошло бы это на благо деревне? Разве не пошло бы на благо привидениям? Мальчику-миму? Оборотню, о котором, содрогаясь, рассказывал Перси? Кто знает. Теперь уже и не угадаешь. Одно ясно: в глубине души демон не хотел убивать своего врага. Не хотел настолько, что позволил загнать себя в сети. То же позже сделал и Уилсон — пожертвовал возможностью умереть, выгнав противника из своего разума. А мог оставить всё, как есть. Мог в кои-то веки выйти из заколдованного круга. Мог, но не вышел. Вопреки мольбам Перси. Вопреки требованиям теней. Почему-то от этого странного самопожертвования по коже бежали мурашки. — Хорошо… — хоть взгляд здорового глаза и остался расфокусированным и осоловевшим, поднялся Уилсон вполне уверенно. — В этом мире постоянная зима, так что нам придётся разделиться, чтобы быстрее найти детали. Держать карту ты своими копытцам вряд ли сможешь, поэтому предлагаю нарисовать её у тебя на руке. Ты ведь сможешь ориентироваться? Думаю, сможешь. Крестиком я отмечу места, где, скорее всего, находятся детали. Большим красным кругом — место, где мы встретимся. Хорошо? Не дожидаясь ответа, он наклонился к спрятанному в снегу сундуку и с явным неудовольствием вытащил из него смешную шапку с помпоном. Минуту рассматривал её, вертя в руках, потом бросил обратно. — Меняем план, Пеппер. Ты когда-нибудь убивал бифало?