Прошлой ночью в Нью-Йорке

Эмме Свон тридцать. Ей кажется, что с годами количество ошибок стремительно несется к бесконечности. Ей бы радоваться: опыта должно быть в два раза больше, но почему-то геометрическая прогрессия ломаной неправильной линией выстраивает числа не в том порядке. Опыта — ноль, ошибок — число, что калькулятор сокращает в три цифры. Эмма на ошибках не учится. Она последние два года ходит по городу с опаской, вдыхая запахи настороженно, оборачиваясь на любой пронзительный взгляд, а от оттенков лазури ей становится плохо. Ей приходится признать полное и безоговорочное поражение. Киллиан Джонс всегда рядом с ней, где бы он ни был. Даже в её сыне от другого мужчины. В конце концов, Джонс когда-то хотел назвать их сына Лиамом в честь его погибшего в Ираке брата. Эмма так назвала своего сына, и до сих пор понять не может, наказывает она так себя или дает надежду. Эмма, как всегда, задерживается на работе, подготавливая бумаги к очередному процессу. Она покидает рабочее место, лишь когда часы показывают половину первого, глаза слипаются, а в автомате заканчивается кофе. Так легче. Не придется снова видеть осуждающий взгляд Джеффа. Когда Эмма отдает ключи охраннику и направляется к прозрачным дверям партнерства, она что-то улавливает. Что-то... что скорее чувствуешь, чем видишь. Она поднимает глаза и замирает. Звон её каблуков по мрамору еще эхом отдается от стен, но ей кажется, что это колокол звенит в её голове. Он стоит на улице, напротив выхода, засунув руки в черное дизайнерское пальто, укутавшись темно-синим шарфом. Он смотрит на неё ясно, тепло, без раздражения и осуждения во взгляде. Киллиан Джонс всё так же улыбается глазами, лишь сапфировые смешинки пляшут в лазури аквамарина. Эмма толкает дверь, подходит к нему, чуть дрожа. Ей хочется дотронуться, ощутить колючесть щетины, бархат кожи, но она одергивает себя. Он давно и прочно женат. Как и она, собственно. — Прости меня, — выдыхает он. Его голос хриплый, но всё такой же пронизывающий, окутывающий, словно те самые ментоловые клубы дыма от его сигарет. — Это ты меня прости, — вторит ему. Она всё глядит на него, стараясь запомнить черты. Ведь сейчас расстанутся и теперь уж точно навсегда. — Я каждый вечер наблюдал, как ты идешь с работы... Каждый вечер в течение двух лет. После того, как Белл сказала мне... что ты... Я сразу понял, что это ты. До сих пор у окна пахнет твоими лавандовыми духами. А может, мне кажется? — Киллиан устало трет глаза, вздыхает. — Я всё хотел подойти к тебе. Все пытался... Не получалось. Не знал, что скажу и... Только сегодня. Даже не знаю, зачем... Они смотрят друг на друга пронзительно долго, отвечая на все вопросы одновременно и задавая миллион других. — Может... посидим где-нибудь? Эмма лишь кивает. Говорить она не в состоянии. Знает, что если начнет, то расплачется прямо здесь, а он обнимет... А потом назад пути уже не будет. Они приходят в одно из круглосуточных кафе, где подают ужасный кофе с подгоревшим омлетом. Им остается только втягивать терпкий аромат и греть ладони о старые чашки. — Ты замужем, — констатирует, не спрашивает. — Белл замечательная, — преграждает путь, ставит заслоны. — Да, она такая. Мне кажется, я её не достоин, — хрипло, на выдохе. — Ты Киллиан Джонс. — Эмма улыбается слабо, наверное, впервые за два года. — Кто достоин, если не ты. — А твой муж? — Он прячет глаза, стараясь спрятать эмоции. Проблема в том, что они слишком хорошо друг друга знают — спрятаться не получится. — Джефферсон Хаттер. Он архитектор. Мне тоже порой кажется, что я его не достойна. — Эмма вздыхает. Она видит, как его ладонь тянется к её, но на полпути он будто одергивает себя, тут же возвращая руку в исходное положение. Слишком опасно: можно обжечься. — Ты Эмма Свон. Кто достоин, если не ты, — парирует он, и она усмехается. — Я... мы... — Эмма сглатывает и смотрит ему в глаза. — Мы так и не поговорили, после того как... — Это лишнее, — он прерывает её холодно. — Я всё понял. — Нет. Я должна была поговорить с тобой, а не бросаться обвинениями, — перебивает его Эмма, говоря чуть громче, чем хотела. — Сейчас уже неважно. — Для меня важно. Киллиан сталкивается с её взглядом, и она уверена, что он видит измученную годами душу, поэтому лишь кивает. — Я хотела этого ребенка, Киллиан, — голос Эммы начинает дрожать, и она сглатывает. — Мне было плевать на возраст и на всё остальное... И... Я хотела его так сильно, что, когда потеряла... вдруг подумала, что это я виновата. Я хотела слишком многого... и тебя, и его. Всё получить нельзя, верно? — Эмма... — Я была молодой, но не глупой. И я тебя любила, я должна была сказать, объяснить, а не кричать и рвать всё на части... — Ты потеряла ребенка, ты была... разбита, Эмма. Я был уверен, что ты больше не захочешь меня видеть. — Но и ты потерял ребенка... В конце концов, оказалось, что единственным, кого я хотела видеть, был ты... Ей кажется, эта самая длинная тирада в её повседневной жизни, которую она себе позволяла. В суде Эмма могла говорить часами, дома с мужем не могла проронить и пары слов, а сейчас... Эмма чувствует слезы на щеках и смахивает их сердито, слегка морщась. — Тебе не стоит стыдиться слез при мне, Эмма... — говорит он нежно, мягко, и Эмма не выдерживает — плачет. — Обещай, что никому не скажешь. — Никогда... — шепотом отдается его голос в её голове. Она впервые за долгое время позволяет себе плакать открыто. Эмма чувствует его дыхание в волосах, тепло его рук на талии, сердцебиение в голове. Он обнимает её мягко, осторожно, аккуратно, и Эмма плачет тихо, безмолвно. Ей даже кажется, что это слезы не только об их потерянном ребенке... Это слезы по их потерянной жизни... *** Они встречаются регулярно, практически каждый день, лишь иногда пропуская свои ежедневные разговоры из-за её процессов или его экстренных совещаний в его судоходной компании, занимающейся импортом-экспортом. Он богат, он входит в совет директоров и работает примерно так же много, как и Эмма. Поэтому их ночные встречи остаются незамеченными. Только после третьей встречи Эмма понимает, что он изменился: стал более вдумчивым, напряженным, а её когда-то любимая улыбка на его губах практически не появляется. Ей хочется думать, что это из-за огромного груза ответственности на работе, а возможно, из-за семьи. Она с болью признается сама себе, что это из-за неё. Нет, они не спят вместе. Даже не прикасаются друг к другу. Лишь разговаривают. Но Эмме почему-то отчетливо кажется, что она всё равно изменяет мужу. Они встречаются после работы. Он неизменно ждет её около выхода, и они идут в ближайшую кофейню (не в ту ужасную забегаловку, куда они попали в первый раз). Они пьют кофе. Она — неизменный мокко с шоколадной стружкой. Он — слишком черный, без сахара. Они разговаривают. Долго, по душам и спокойно. Эмме становится после таких разговоров легче. Ей кажется, она заново может дышать. Они говорят обо всем и ни о чем. С ним как всегда легко и беззаботно. Она видит, он чувствует то же. Два часа пролетают незаметно (время, что они негласно установили для себя), и Киллиан провожает её до дома. Почти. Квартал они обычно не доходят, всегда замирая между «прости» и «нельзя». Ей все кажется, что вот сегодня он поцелует её на прощание. Как раньше — слишком горячо, слишком страстно, а сейчас — еще и абсолютно неправильно, но он лишь скользит горячими губами по щеке и неизменно желает «доброй ночи». У Эммы всё время ноги подкашиваются, но она лишь сглатывает, молчит. Просто Эмма знает, что, если они поддадутся порыву страсти, пути назад не будет. Они больше никогда не смогут быть вместе. Это разрушит свет, на котором держатся их отношения. Эмма больше не сможет смотреть в глаза мужу и сыну, он — жене и дочери, а их общее «мы» так и канет в бесконечность. Эмма знает, но не думать об этом не может. Он всегда слишком близко, но в то же время преступно далеко. Ей практически хватает его хрипловатого голоса, теплого смеха и легких поцелуев в щеку перед прощанием. Ей практически хватает. И с этим можно жить. Это случается спустя полгода после начала их встреч. Эмма не находит его взглядом около работы, отмечая про себя, что, наверное, у него снова экстренное совещание. Она идет одна по ночному Нью-Йорку, а звон каблуков по асфальту отлетает от зданий. Эмма останавливается на пересечении 42-й улицы и 5-й авеню — здесь они обычно прощались. Отсюда ровно квартал до её дома. — Эмма! — его голос разрывает ночную тишину резко, и она вздрагивает, оборачиваясь. На улице осень, промозгло, а на нем легкое пальто, расстегнутое на все пуговицы. Он дышит часто, отрывисто: видимо, бежал слишком долго. — Переговоры затянулись, — выдыхает тихо Киллиан, и Эмме кажется, что она последний человек на планете, перед которым он должен оправдываться. — Киллиан... Он целует её порывисто, отчаянно, до боли сжимая в объятиях, выбивая из её легких весь воздух. Эмма реагирует мгновенно, выдыхая ему в губы рвано, зарываясь пальцами в бархатную смоль волос. Его дыхание обжигает, а губы слишком сладкие, слишком давно знакомые и слишком запретные. Ей бы остановиться, оттолкнуть, но она знает, что его оттолкнуть не сможет. Киллиан отстраняется первым, переводя дыхание, прижимаясь лбом к её лбу. Он ведет большим пальцем по её губам, чуть ниже, очерчивая подбородок. Слишком интимно. До боли знакомо. Эмма прикрывает глаза, концентрируясь на ощущениях, впитывая его прикосновения. — Прости... — выдыхает он тихо. — Я ждал этого девять с половиной лет. — Я тоже... — Эмма встречает взгляд его потемневших от желания глаз открыто, легко, без тени сомнения, и он тут же делает шаг назад. В тонкой аквамариновой радужке мелькает страх, и Эмма хмурится. Вот сейчас они были близки... Слишком близки от падения. Она чувствует это кожей, и ей вдруг становится невероятно стыдно. — Я люблю тебя, Эмма, — шепчет он, смазанно целуя её в лоб. — Всегда любил и всегда буду любить. Он запахивает пальто и быстрым шагом удаляется от Эммы. Она немного потеряна, абсолютно ошарашена и сбита с толку. У неё руки дрожат, пальцы пахнут его терпким парфюмом, а губы саднит от его поцелуя. Эмма касается губ легко, неуловимо, прикрывая глаза. Число ошибок превысило бесконечность. *** Он пропадает. После поцелуя Джонс больше не ждет её после работы, не отправляет смс, не провожает её домой. От недостатка его в её жизни Хаттер снова становится закрытой, замкнутой, молчаливой. Она сама не замечала, как общение с Киллианом сделало её более живой, улыбчивой. Она стала обнимать чаще сына, чаще смеяться. Эмма снова теряет себя в отсутствии Киллиана Джонса. Теперь она старается заканчивать пораньше, убегая с работы ровно в семь, чтобы не чувствовать ноющее чувство досады, что знакомая фигура не ждет её около дверей партнерства. Ей кажется это ненормальным — практически болезненная зависимость от человека, который ей никогда принадлежать не будет, но она ничего не может поделать с собой. — Мамочка, я сделал домашнюю работу, проверишь? — Лиам кладет перед Эммой тетрадь с уравнениями, и она улыбается, целуя его мягко в щеку. — Сейчас проверю, солнышко. — Мам, ты чем-то расстроена? — Лиам запрыгивает на стол, болтая ногами, смотря на мать пронзительно. Она обычно спихивает его со стола, ругая за то, что он сидит на том, на чем обычно едят, но тут замирает. — С чего ты взял, милый? — Ты раньше приходишь с работы и практически не спишь... А еще меньше стала улыбаться, — констатирует он, и Эмма опускает глаза. Ребенка обмануть нельзя. Ей стыдно. Она всегда знала, что никогда в жизни не потянет награду «Мать года», но все кажется, что награда «Худшая мать года» точно достанется ей. — Нет, что ты. — Эмма проводит по русым волосам мальчика и улыбается натянуто. — Я в порядке, дорогой. Кое-какие проблемы на работе, но я в порядке. Лиам кивает неуверенно, а потом целует её в щеку, убегая в свою комнату. — Почему я тебе не верю? — голос Джефферсона заставляет Эмму вздрогнуть и резко выпрямиться. — Никогда так не подкрадывайся, — шипит она, медленно выдыхая. — Ты изменилась за последние полгода. — Джефферсон придвигает стул и садится напротив неё, скользя по жене взглядом. — Немного рассеянная, улыбчивая. Я стал чаще слышать твой смех. Твой искренний смех. А еще эти вечные задержки на работе до глубокой ночи... Не знай я тебя, подумал бы, что у тебя появился любовник. Эмма вздрагивает и резко поднимает взгляд на мужа. Он смотрит на неё изучающе, слегка прищурившись. — Но потом понял, что ты на такое не способна. За последние две недели ты вернулась в то состояние, в котором была последние восемь лет. Даже не знаю, какие мне делать выводы... — Дело во мне, Джефф... — Эмма устало трет переносицу и хочет сказать, что все наладится, когда он её опережает: — Мне неважно, что у тебя произошло. Главное, что ты с нами. Я не самый лучший муж, я знаю... Но я стараюсь и... — Джефф, я... — Не надо, — он снова перебивает её, и Эмма хмурится. — Просто пообещай мне то, что когда-то я пообещал тебе по твоей же просьбе. — Он смотрит на неё внимательно, и она чувствует, как мурашки бегут по позвоночнику. Эмма чувствует: сейчас решается их судьба. — Обещаю. В ту ночь она впервые за три года занимается с мужем любовью. Слишком отчаянно, слишком отстраненно. Он засыпает быстро, дыша ровно и спокойно. Эмма же обнимает подушку покрепче, утыкаясь в неё лицом, чтобы заглушить собственные рыдания. Впервые в жизни она представляла на месте мужа другого мужчину, и это добивает её окончательно.