Прошлой ночью в Нью-Йорке

У Эммы Свон всё идет по плану: Лиам остается у матери Джефферсона, которая перед тем, как захлопнуть перед её носом дверь, лишь недовольно фыркает, когда Эмма утверждает, что все выходные проведет за работой. В глазах свекрови мелькает неприкрытая неприязнь, но к этому Эмма привыкла. В конце концов, её свекровь с самого дня свадьбы её сына считала, что Эмма губит его жизнь. В какой-то степени она была права. Эмма принимает душ с гелем от Chanel, который пахнет пряно, сладко. Она меняет белье четыре раза и всё время морщится. Одно ей кажется слишком прямолинейным. Другое подходит для института благородных девиц, а третье слишком откровенное. Она устало сдается, выбирая легкий шелковый комплект от Victoria’s Secret нежного бирюзового оттенка, отбрасывая мысль, что подбирает белье под цвет его глаз. Эмма бреет ноги, правда, решаясь на это после трех часов раздумий, красится так, словно собирается не на встречу со старым другом, а на первое свидание. Ей кажется, что она так не готовилась даже на собственную свадьбу, и ей становится стыдно. Она садится на кровать, взлохмачивая высохшие локоны, хмурясь, стараясь решить для себя, что именно она ожидает от сегодняшнего вечера. А главный вопрос — какого именно завершения она ждет? И что будет делать с последствиями... Хаттер отбрасывает сомнения, выбирает наряд с седьмого раза, останавливаясь на шелковом изумрудном платье, чуть ниже колена, открывающее вид на точеные лопатки, и надевает шпильки, идеально сидящие на ноге. Она смотрит перед выходом на себя в зеркало — на часах практически семь — и не узнает собственное отражение. У женщины в зеркальной глади глаза горят неестественным изумрудным огнем, так кстати подчеркнутым насыщенным оттенком платья. Женщина в отражении мягкая, утонченная и... счастливая... Эмма не помнит, когда она последний раз так выглядела. Где-то между парковкой и нулевым этажом она вспоминает, что чувствовала себя так ровно тринадцать лет назад, когда они с Джонсом шли в фешенебельный ресторан в Лондоне. Он бронировал столик за три недели, и они чувствовали себя немного опьяненными роскошью, которой было пропитано то место. Киллиан стоит, опершись спиной о машину, негромко разговаривая по телефону, когда поднимает взгляд и замечает Эмму. Она видит в его глазах восхищение, обожание, легкую искру гордости. Так он смотрел на неё раньше, когда по-собственнически притягивал за талию, стараясь показать людям, как сильно он любит женщину, которая находится рядом с ним. Эмма вспоминает это ощущение, чувствуя, как тепло разливается по позвоночнику. — Ты выглядишь... сногшибательно, Свон, — его голос чуть ниже, а глаза чуть темнее, и Эмма улыбается смущенно, опуская глаза. Киллиан одет с иголочки в деловой темно-синий костюм и белоснежную сорочку, выгодно подчеркивающую смуглую кожу. — Ты выглядишь... — начинает Эмма, когда он поднимает ладонь, заставляя её замолчать: — Я знаю. Эмма смеется тихо, но искренне, и Киллиан любуется ею с легкой улыбкой. Ей кажется, он тоже вспоминает, что тринадцать лет назад всё было намного проще... *** Эмма последний раз была в «Ритце» на жутком корпоративе, где было много шампанского и пьяных мужчин, хоть это и не помешало ей насладиться видом с сорок второго этажа на ночной Нью-Йорк. Как раз на этом этаже и находится ресторан, в котором должна состояться встреча Киллиана и Грэма. У неё пальцы подрагивают: ей всё кажется, что сейчас какой-нибудь знакомый подбежит к ней и радостно начнет трясти ладонь. Но этого не случается. Она видит за столиком Грэма, который с легкой улыбкой что-то рассказывает высокой брюнетке, которая сидит к ним спиной. Грэм Хантер изменился: кудряшки исчезли, оставив место легким волнистым прядям, которые теперь ложатся в идеальную прическу. Чуть больше щетины, чуть больше жесткости во взгляде. Эмма помнит Хантера как веселого и заводного паренька, который жил сегодняшним днем, а о завтрашнем не думал вовсе. Девушка напротив него — обладательница прекрасной фигуры и длинных волнистых темных волос. Когда она оборачивается, Эмма замирает, не веря своим глазам. Руби. После выпуска Эмма оборвала все связи с однокурсниками. Ей думалось, что так будет легче забыть Киллиана Джонса. Естественно, она оказалась не права. — Боже мой, Эмма! — охает Руби, вставая. На ней облегающее платье (практически такой же фасон, какой она любила носить в студенческие годы, только чуть элегантнее, мягче), подчеркивающее достоинства фигуры и скрывающее недостатки. Её макияж больше не кричащий, будто бы все цвета радуги решили сыграть в калейдоскоп на её коже, а спокойный, легкий, но подчеркивающий глубину глаз. — Моя любимая Эмма! — Руби обнимает подругу порывисто, всхлипывая. — Как же я по тебе соскучилась, соседка. — Руби... — выдыхает виновато Эмма, но Руби лишь крепче сжимает её пальцы и мягко улыбается. Лукас была единственной, кто знала о ребенке Эммы и Киллиана. Ведь это Руби обнимала рыдающую Эмму после того, как она выгнала Киллиана с криками из её комнаты. — Какая ты красотка, Свон! — Её губы изгибаются в привычной ей улыбке. — Годы тебе определенно к лицу. — Как и тебе. — Эмма улыбается искренне и с благодарностью сжимает ладони подруги. — Эмма Свон... — слышит она легкий голос Хантера. — Сто лет тебя не видел, состарился, а ты так и остаешься молодой. Эмма усмехается, слыша легкий смешок Джонса. Руби обнимает Киллиана, а Грэм — Эмму. Ей впервые за долгое время уютно в компании людей. Она так долго воздвигала стены и заслоны вокруг себя, что отвыкла быть в коллективе, в обществе, которое сосредоточено не только на работе, а на обычной болтовне. Эмма узнает, что Руби и Грэм женаты уже четырнадцать лет. Грэм с гордостью показывает им старшего сына и двух дочек — средняя уже ходит во второй класс, младшенькой только недавно исполнилось пять. Эмма смотрит на них с легкой завистью. Она понимает: на их месте могли бы быть они с Киллианом. Джонс смеется часто, искренне, периодически сжимая ладонь Эммы, расслабленно лежащую на столе. Она понимает, он делает это чисто инстинктивно, не желая кого-то обидеть или кому-то что-то доказать. Грэм и Руби безумно тактичны. Они ничего не спрашивают о жене Киллиана и о жизни Эммы, наверное, и без вопросов прекрасно все понимая. В их глазах Эмма видит принятие, спокойствие, теплое счастье за друзей и ни капли осуждения. От этого Эмме становится чуть легче. Если давно забытые ею друзья могут её простить, то сама себя простить она тоже сможет. Она замечает, что тоже смеется часто, громко, порой автоматически вытирая соус с губ Джонса салфеткой. Она тоже это делает чисто инстинктивно, не стараясь привлечь чье-либо внимание или разжечь в нем желание. Они оба это понимают на молекулярном уровне и от этого выглядят даже бóльшей семейной парой, чем их друзья. — Пошли покурим, Джонс! — бросает Грэм, когда у них заканчивается четвертая бутылка вина. Эмма понимает, что ей достаточно, ощущая теплый румянец на щеках и острое желание прикасаться к Киллиану чаще, чем позволяют приличия. — Я ведь бросил, — усмехается Джонс, подзывая официанта. — Кофе, пожалуйста. Мне крепкий, черный, без сахара. Моей даме мокко с шоколадной стружкой. Эмма теряется в его теплых словах, где-то между «любовь моя», «красавица», «милая» и «моя дама». Ей кажется, что она не достойна такого обращения. Эмма улыбается, когда вспоминает, как Киллиан звал её «миледи». Она тогда смеялась и спрашивала: «Миледи? Серьезно? Из какого ты века?» А он, пытаясь сделать серьезный вид, игриво вскидывая бровь, отвечал: «Из того, где коварные пираты соблазняют нежных принцесс». Она вспоминает, как он прижимал её к себе крепко, целовал шею, ключицы, забирался горячими руками под хлопковые футболки. Эмма вздрагивает, когда слышит голос Грэма: — Черт, точно! — Ты бросил? — приподнимает бровь Эмма, и он кивает. В полумраке зала его глаза сияют легким лазурным блеском, отчего у Эммы слегка кружится голова. Или это все-таки излишек вина в её организме? — Да, давно уже. — Лет шесть тому назад, — кидает Грэм, выходя на балкон с видом на ночной город. Эмма чуть хмурится. Шесть лет назад?.. Ровно столько прошло с момента, когда она впервые попала в квартиру, где он живет. Она поднимает на него вопросительный взгляд, а он лишь кивает, безмолвно давая ответ. В его глазах поражение, усталость, печаль. В его глазах — раскрытая грудная клетка — вот, бери сердце и делай с ним, что хочешь. У Эммы ком застревает в горле, и она резко встает из-за стола, извиняясь и выходя вслед за Грэмом на балкон. Прохладный воздух холодит кожу, и Эмма вдыхает глубоко, стараясь сморгнуть слезы. — Я думал, он умрет, — слышит она глухой голос Грэма и вскидывает на него глаза, полные непролитых слез. — Прошу, не надо... — шепчет Эмма сдавленно. — Ты должна знать, как сильно он тебя любит. — Я знаю. — Тогда ты должна дать ему шанс. — Он опирается локтями о перила рядом с ней, делая глубокую затяжку. — Ты хоть раз видел, как он смотрит на свою дочь? — шепчет Эмма, уже не стыдясь дорожек слез, что стекают по её щекам. — А ты хоть раз видела, как его дочь смотрит на него? — бросает Грэм, ни на секунду не смутившись. — Что? — Она теряется. — Они с Эми любят друг друга одинаково. Она всё поймет. Главное, чтобы папочка был счастлив. — Грэм выдыхает дым через нос и смотрит на Нью-Йорк, который мерцает всеми огнями в ночи. Эмма смотрит на него ошарашенно, удивленно. — Ребенок не должен расти без отца. — А он и не будет расти без отца. Эми не станет хуже, если её отец наконец-то получит то, чего заслуживает. Эмма хмурится, впервые осознавая, что вот сейчас Грэм буквально подвел её к черте. Ей вдруг кажется, что он хочет исказить границы, изменить её понятия, поэтому встряхивает головой. — Вопрос только в том, готова ли ты рискнуть своей семьей ради него? — Грэм слегка прищуривается, и она впервые за вечер видит в его глазах недоверие. Грэм видел, как было больно Киллиану после их расставания. Он имеет права на осуждение, поэтому Эмма встречает его взгляд открыто. — Ты разбила ему сердце. — Он прикрывает глаза. — Ты изменила его так, что я не смог даже провести грань, когда Киллиан перестал быть Киллианом и стал этим человеком. Более замкнутым, чуть вспыльчивым, менее улыбчивым. Я знаю, у вас своя история, и я никогда туда не лез... В конце концов, кто я такой, чтобы кого-то осуждать. Он замолкает ненадолго, а потом смотрит на Эмму внимательно. — Ты любишь его. Я вижу... Но ты чего-то боишься, — он замолкает, выбрасывая недокуренную сигарету в урну. — Наверное, он прав. Он так и не смог сломать все твои стены. Эмма закусывает губу, оборачиваясь и смотря в зал через стеклянную стену на смеющегося Киллиана и Руби, которая ему что-то с увлечением рассказывает. Ей кажется, что он всё такой же. Только морщинок стало чуть больше и боль в глазах зеркальным отражением повторяет её собственную. Она знает, обманывать себя она научилась в совершенстве. — У меня к тебе будет только одна просьба. — Грэм ободряюще сжимает её предплечье и снова смотрит в её глаза пронзительно. — Если ты знаешь, что ничего не получится, то закончи это сейчас. От второго удара он не оправится. Грэм выходит в зал, а Эмма так и остается стоять на балконе, ощущая, как холод крадется по обнаженным лопаткам, пропитывает кости изморозью, замораживая сердце. Второго удара она тоже не выдержит. *** Они решают снять номер в отеле. Даже неизвестно, чего в них больше преобладает — стыда или желания спрятаться от всего мира. Эмма ходит босиком по ковровому покрытию номера, касаясь красивых картин и мягкой обивки дивана. Она старательно избегает смотреть на вход в спальню, слушая биение собственного сердца. Киллиан сидит на диване, расслабленно откинувшись на мягкую спинку, наблюдая за ней сквозь полуприкрытые веки. Они молчат, но их тишина никогда не смущала. Она садится рядом с ним, чуть поодаль, смотря на него с неприкрытой нежностью. Киллиан улыбается мягко, тянет её ноги на себя, укладывая их на свои колени, массируя лодыжки. — Ненавижу шпильки, — бросает устало Эмма, прикрывая глаза от удовольствия от его теплых и приятных прикосновений к коже. Киллиан всегда знал её тело намного лучше, чем она сама. Он смотрит на неё потемневшими глазами, и Эмма этот взгляд встречает с готовностью, шепча спасительное: — Ты ведь знаешь, что мы не можем... Он вздыхает спокойно, смиренно, тут же опуская глаза. — Знаю. Его длинные пальцы касаются кожи ног нежно, вычерчивая огненные узоры. Он касается её бедер мягко, невесомо, не настаивая, слегка приподнимается и целует её страстно, глубоко, желанно, но очень медленно, будто бы хочет запомнить этот момент на всю жизнь. Эмма тихо стонет, когда их языки сплетаются, её руки тут же скользят по его волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Его ладони обжигают её ребра, ведут горячий след по ключицам, запутываясь в белокурых локонах. Они отрываются друг от друга чуть резче, чем следует. Киллиан дышит часто, прерывисто, утыкаясь ей в ключицу, опаляя кожу горячим дыханием. Эмма дышит рвано, осторожно перебирая пряди его волос, стараясь успокоить его и успокоиться самой. — Никогда не думал, что стану таким, — шепчет он тихо, глухо, всё еще посылая волну мурашек своим дыханием по её телу. — Мы всегда такими были, — отвечает ему эхом Эмма. — Иначе не полюбили бы друг друга. Киллиан садится на диван, выпуская её тело из своих объятий с явной неохотой, потом вздыхает, встает и исчезает за дверью спальни. — Иди сюда, Эмма, — зовет он её, и она знает, что точку невозврата они прошли. Они смогли выдержать тест. Она опирается о дверной косяк виском и смотрит на Киллиана с теплотой. — Иди ко мне. — Киллиан лежит на нерасправленной кровати, в одежде, лишь скинув пиджак. Эмма ложится рядом, устраивая свою голову на его плече, вдыхая аромат его терпкого парфюма и нежась от ощущений безопасности и тепла. — Расскажи мне о сыне. Эмма рассказывает о Лиаме всё: о его странном поведении, о её промахах и ошибках и удушающем чувстве вины. Эмма рассказывает о своей работе, об отсутствии друзей и незаполняемой пустоте в её душе. Она рассказывает о его подарке, о её радости и о том, что ей пришлось сделать, чтобы сохранить его. Киллиан обещает больше не делать такого, чтобы не компрометировать её. Она просит повторять такое снова и снова, ведь это одна из тех вещей, что заставляют её чувствовать его близость к ней. Она показывает ему серебряный кулон, который она специально надела на вечер, а Киллиан лишь перехватывает её пальцы, мягко целуя фаланги. Киллиан рассказывает об Эмилии и о том, что, впервые взяв её на руки, он представил, что это их дочь. Он рассказывает, как ему стало стыдно перед Белл за такие мысли, и он старался своими дальнейшими поступками создать для неё и для дочери лучшую жизнь, чтобы они никогда не ощущали себя обделенными. Киллиан говорит, что Изабелл чувствует, знает, что он любит другую женщину, только слишком тактична, чтобы заговорить об этом. Они делят свое чувство вины пополам, и им становится чуть легче, чуть терпимее. Они засыпают в объятиях друг друга, когда лучи солнца касаются крыш небоскребов, купая их в золотом сиянии.