Прошлой ночью в Нью-Йорке

Киллиан теряет счет рюмкам, но продолжает их считать, хотя ему кажется, что цифра двадцать восемь повторялась уже трижды. Или дважды... Он постукивает пустой рюмкой по барной стойке, а бармен лишь хмурится, но наливает еще рома. В конце концов, кто платит, тот и заказывает музыку. Хотя в данном случае выпивку. Киллиан зажмуривается до цветных пятен перед глазами, пытаясь забыть встречу с Эммой в парке, но память — коварная штука... Он помнит всё. У него гребанное чувство дежавю. Четырнадцать лет назад он точно так же сидел в баре и запивал разбитое сердце и чувство бесконечной потери. Пустота внутри от каждой выпитой рюмки лишь росла. Легче почему-то не становилось. Хотя кого он обманывает. Легче так и не стало. Четырнадцать лет назад он всё мог себе объяснить: потеря ребенка похожа на собственную смерть. Только, говорят, после собственной становится легче, а тогда сознание крошилось на осколки, беспощадно разрезая его на куски. Он мог понять Эмму тогда... Сейчас... Сейчас ему и объяснять ничего не надо, он всё понимает... Понимает даже лучше, чем четырнадцать лет назад. Осознание того, что не отступи он тогда — забери её, захвати, обними и не отпускай ни на секунду — этой сегодняшней ситуации никогда бы не было. Возможно, они бы сидели сейчас на веранде общего дома и воспитывали двух... нет, лучше трех ребятишек. Эмма бы ворчала, что он их балует, а Киллиан бы целовал её в шею, успокаивая, гася недовольство, возбуждая желание... Джонс встряхивает головой. Картинка слишком яркая, слишком четкая, очень реальная... Он знает, его реальность давно разбита на куски. Киллиан усмехается горько, отчаянно. Ведь он прекрасно знает, что если она появится через пару мгновений или через сто тысяч лет, он снова примет её. И так каждый раз... Снова и снова. Пока он дышит, пока он живет... *** Белл смотрит на него спокойно, стараясь сдержать слезы, но потом все-таки они ровными дорожками стекают по щекам. — Прости меня, Белл... — Киллиан присаживается перед ней на корточки и осторожно берет её ладони в свои. Он практически уверен, что она выдернет их и оттолкнет его. Жена плачет безмолвно минуту, а Киллиан тихо ждет её слов — яростных? беспощадных? ненавистных? А получает тихое: «Я догадывалась, Киллиан». Он поднимает на неё глаза, а она лишь освобождает одну ладошку, вытирая свои слезы. — Я... я... лишь... хорошо, что у тебя хватило... Я бы не выдержала, если бы ты... не сказал мне. — Белл встает медленно, подходя к окну, касаясь губ. — Я рада, что ты рассказал. Она замолкает, а Джонс чувствует себя последней свиньей. Хотя он уже десять лет чувствует себя последним подонком — ему не привыкать. — Я не хочу больше причинять тебе боль... Тебе и Эми. Изабелл кивает, а потом со страхом в глазах оборачивается к нему. — Ты сказал Эми? Киллиан кивает, видя в её глазах панику, смешанную с ужасом. — Ты ведь знаешь нашу Эми. Она — мудрая и понимающая. Похожа на свою маму. — Киллиан улыбается вымученно, устало. Два разговора за день выворачивают его душу наизнанку. Ему кажется, что он рушит стены, сжигает мосты. Ему кажется, что он проливает кровь реками, захлебываясь в них сам. — Иди к ней, — кивает Белл уверенно, спокойно. — Иди. Ты ведь знаешь, Киллиан. Я всегда желала тебе счастья. Киллиан целует её в лоб мягко и улыбается с благодарностью, с облегчением. Когда он идет по парку, его сердце бьется где-то в глотке. Он последний раз так нервничал, когда устроил вечеринку в доме родителей, а утром они обнаружили его в груде пластмассовых стаканчиков, находя пьяных друзей по всем углам. Хотя нет — сейчас он нервничает больше. Он видит её фигуру издалека и начинает улыбаться автоматически. Он чуть ускоряет шаг, когда сталкивается с её холодным взглядом. У неё глаза — изумрудная замерзшая лава. Вроде бы можно обжечься, но холодом веет так, что хочется укутаться в пуховик. — Эмма... — Он понимает раньше, чем она начинает говорить. — Я не могу, Киллиан. Он знает её слишком хорошо. Он видит, она себя сдерживает, дрессирует, практически заставляет казаться безразличной. — Нет, — он чеканит слова громко. — Не ври мне, Эмма. Мне ты врать не можешь... — Я уезжаю в Чикаго. С мужем и сыном. — Эмма прикрывает глаза, и он видит, как её руки бьет мелкая дрожь. — И ты этого хочешь? — Не заставляй меня, прошу... — Ответь мне, черт возьми! - он повышает голос, удивляясь самому себе, отворачиваясь от неё, вдыхая прохладный ночной воздух жадными глотками: слишком тяжело дышать. — Я не могу по-другому! — её голос срывается, и он видит, как в глазах блестят слезы. — Ты себе представить не можешь, как мне тяжело, Киллиан... Но это ради Лиама... Он... он достоин того, чтобы вырасти в нормальной семье, а не в той, что рос на протяжении этих двенадцати лет. Киллиан стирает большим пальцем её слезы, обнимает её нежно, чувствуя, как её тело вздрагивает в его объятиях. — Тише, любовь моя, я рядом... — шепчет он, чувствуя, как по щеке скатывается слеза. — Мне так больно, Киллиан... Я так хочу быть с тобой... — Её слова тонут где-то в его изгибе шеи, а горячее дыхание согревает кожу, посылая мурашки. — Я так хочу быть с тобой... Но я не могу... Не могу не воспользоваться шансом, понимаешь? Вдруг у меня получится стать хорошей матерью? — Ты уже прекрасная мать, Эмма. — Киллиан чуть отстраняет её от себя, заключая её лицо в свои ладони. — Плохая мать не воспитала бы сына, который защищал бы других детей от нападок хулиганов. Эмма всхлипывает, покрывает его щеки поцелуями и снова плачет, чуть громче, чем прежде. — Я так сильно тебя люблю, Киллиан Джонс, — улыбается она, обхватывая его лицо своими ладонями, касаясь его лба своим. — И я тебя люблю и всегда буду любить. — Киллиан целует её сначала мягко, едва касаясь, а потом чуть глубже, отчаяннее, прощаясь. Ему кажется, что навсегда. Ей кажется, что навечно. *** Киллиан вспоминает их встречу, легко ухмыляясь, обвиняя себя в излишнем рыцарстве, в ненужной мягкости, пытаясь найти выход из безвыходной ситуации. Он вспоминает, как познакомился с Белл в том же баре, что и с Эммой. Он-то и познакомился с ней только потому, что ему показалось, будто это Свон. Четырнадцать лет назад он впервые увидел Эмму... Шесть лет назад он почувствовал её лавандовые духи в своей квартире... Пять лет назад он снова услышал её голос после девяти лет разлуки... Ему порой кажется, что их с Эммой история сплошная математика, где цифры складываются в сложные уравнения, которые без докторской степени по точным наукам не решить. Цифры прыгают, графики исчезают в бесконечности. Он уверен, они как параллельные прямые — не пересекутся никогда. Теперь он знает наверняка, у судьбы хреновое чувство юмора.