Осколки

С каждым новым днем ощущение крепких, не видимых простому взгляду нитей становилось всё реальнее. Они опутывали, тянули, сдавливали шею, мешали дышать. Их тяжесть бесила, заставляя бессильно скрежетать зубами и до истощения тренироваться, выжимать себя до капли ради мнимой надежды, что вот-вот, и сил будет достаточно... что невидимые путы лопнут, обвиснут оборванными, ненужными цепями, связавшими не те судьбы. Но они лишь крепли, цепляли всё разрастающимися канатами, натягивались, будто невидимый кукловод безжалостно дергал на себя, а иногда - некоторые рвались... Давая надежду, шанс... выпутаться из бесконечной паутины, выплетаемой несговорчивой судьбой. Нити отслаивались, опадали, растягивались, истончаясь, лопались, сменяли друг друга… кроме одной. Той, что хотелось рвануть больше других: коснуться, сжать в руке, обжечь огненной струей Катона. Мечталось перерубить поющей сталью. Она вспарывала грудь, обхватывала, казалось, само сердце, связывала руки в запястьях, тянула и бесконтрольно дергала... Жглась, с каждым новым днем вибрируя все сильнее... находя отклик. Было болезненно-горько почти видеть ее, чувствовать, прижимая ладонь к грудной клетке, раздраженно выкидывать из головы отголоски проходящих через нее чувств… До белых точек зажмуриваться и все равно видеть бескрайнее небо нахальных глаз и огромное поле ржаных волос, а потом возвращаться и видеть её. Красную, нерушимую… Не нить - промасленный, жесткий канат, вибрирующий в такт чувствам отрицаемым этим сердцем. Обжигающе горячий, радостно-трепетный, медленно подтачивающий упертое нежелание видеть… каждым отзвуком, выматывая, непрекращающейся пульсацией, день за днем стучащей в ушах в ритме единственного слова: Сас-ке. Он будто звал за собой, но Учиха продолжал упрямо идти по пути из пепла, задыхаясь от сковывающих чувств… отрицая само их существование.

***

- Саске! - громкий, врезавшийся в память с детских лет голос пронизывает насквозь, и ты уже не замечаешь, как тело взвивается в воздух, а ноги уводят все быстрее вперед. От эмоций, от воспоминаний, от боли... Ты бежишь на пределе сил, но все равно слышишь громкий зов. Он спешит следом, кричит, рвется, бесконечно преследует и надоедает... потому что задевает сердце. Чертову уставшую мышцу, что сейчас работает на износ, которая стонет и плачет, дергает назад болью, грозит вот-вот остановиться. Ту самую, что своим бешеным стуком, вторящим громкому зову позади, взывает к чему-то светлому и живому, еще не погребенному под удушающим пеплом тьмы и жажды мести. - Саске! Хочется остановиться, встретиться лицом к лицу. Ударить! Бить, пока не иссякнут силы. Видеть успокаивающе-алую кровь. Причинять боль за те страдания, через которые заставляет проходить сейчас. Но перед внутренним взором навязчиво стоят светлые волосы, упертый взгляд цвета неба и яркая, широкая улыбка, от которой всё внутри падает куда-то вниз и противный комок встает в горле. Усталые глаза щиплет от подкатывающих, но так и не пролившихся, слез. Будь ты проклят за то, что не умеешь сдаваться, чертов добе. Будь ты проклят.

***

Нет сил - нет решимости жить. Легкость в теле, и сожженная дотла душа. Пустота... которая так манит своей недостижимостью. Хочется просто лечь и не двигаться, застыть. Не дышать, пока существование не пройдет, не выветрится из тела последнее дыхание жизни. Но сильные, жестокие руки снова тянут за волосы, ласкают затылок. Горячие, обветренные губы - с въевшимся вкусом рамена - обжигают шею. Метят раскаленным клеймом. Жгут. Заставляют отринуть покой, дернуться навстречу, выгнуться. Не застывать замороженной статуей. Будят горячий отклик где-то там - на самом дне присыпанной пеплом бесконечных потерь и ошибок души. Светлые волосы щекочут щеки, раздражают глаза, заставляя ресницы набухать солеными каплями… Больно. И обманывать себя, и верить в то, что жизнь больше ничего не значит. Рядом с ним безумно, остро, колото, резано… больно. Не тогда, когда широко распахнутые, полные надежды глаза смотрят в самую душу и видят там что-то. Что сам "Саске..." давно уже не видит в себе, не чувствует. Отрицает всем своим искалеченным бесконечной борьбой сердцем. А Наруто все смотрит, жжет, распекает взглядом тот почти потухший костерок, засыпанный пыльными хлопьями удушливого пепла, потому что видит, чувствует, знает… Человек с мокрыми от едва сдерживаемых слез глазами просто не может быть мертв. Потому что для него Он, как в детстве, несмотря на все маски и глубоко въевшееся отрицания, бесконечно жив.