Прощение значит прощание

Сеанс у психотерапевта был назначен на сегодня. Волнению Альфреда не было предела: он не хотел, чтобы болезненные наваждения повторялись. При малейшем воспоминании о них, его словно пронзали тысячи иголок, которые, застревая в теле, бешено вращались. Каждый раз переживая это, американец был готов сделать все, что угодно - даже продать душу демонам, которых вызывал Англия - лишь бы избавиться от этих ощущений. Артур беспокоился не меньше брата, можно даже сказать – опасался. Вдруг после сеансов со специалистом нежеланная правда всплывет наружу? Эта мысль не давала англичанину заснуть всю ночь: даже мягкий теплый плед казался ему неуютным. Впрочем, на этот счет у мужчины уже была заготовлена убедительная речь для врача, после которой сеансы прекратятся, а наваждения окажутся «не серьезнее ночных кошмаров». Пока Англия сидел в кресле и напряженно барабанил пальцами по деревянному подлокотнику, Америка нервно ходил по коридору из стороны в сторону, сложив руки за спиной, что было очень не похоже на него. Ожидание казалось мучительным, как для заключенного, приговоренного к смертной казни, которому достался медлительный палач (или, может, он специально оттягивает момент наказания, чтобы публика успела насладиться терзаниями узника?). Артур прикрыл глаза в полудреме, а Альфред неугомонно считал секунды, наивно полагая, что от этого время будет идти быстрее. Наконец, послышался скрип двери кабинета, и доктор, не показываясь полностью, сделал рукой пригласительный жест. Альфред чуть ли не подскочил от радости, что его наконец-то примут и, возможно, вылечат. Он сразу же вошел, широко раскрыв дверь. Англия только строго покачал головой: никаких манер; американец, что с него взять. Артур хотел было пройти за ним – нужно проконтролировать процесс, вдруг случится что-то непредвиденное? – но специалист не разрешил, сказав, что это сеанс для пациента, и никто, кроме него и врача, не должен присутствовать. Керкленд тяжело вздохнул, пытаясь сдержать свое негодование. Его зеленые глаза на минуту блеснули холодным изумрудным пламенем, и он отошел к окну в коридоре. На улице была отвратительно хорошая погода. Все эти минуты, пока он ждал Америку, его сердце быстро билось, и каждый удар гулко отдавался во всем теле. Тем временем Альфред уже улегся на кушетку, нетерпеливо ожидая начала сеанса. Доктор решил не заставлять пациента ждать еще больше и незамедлительно приступил к работе. – Здравствуйте. Я ваш врач, доктор Хэйли. Что вас беспокоит? Джонс непроизвольно вжался в мягкую обивку кушетки: было неприятно вспоминать то, что с ним происходило. Психотерапевт решил дать Америке время собраться с мыслями и пока что достал диктофон, чтобы записать жалобы больного. Америка глухо и как-то безжизненно ответил: – Наваждения. Каждый божий день меня внезапно охватывает нечто похожее на воспоминания из прошлой жизни. Знаете, как будто я уже жил когда-то в том же возрасте! Вот только все было совсем по-другому. Доктор Хэйли нахмурился. Он, как житель Штатов, сразу понял, о чем идет речь. Любой бы, переживший это, понял. Мужчина помнил ужасы Третьей Мировой, но он не знал, куда потом пропал Джонс. Те, кто искали следы былого Америки, заявляли, что в стране не значилось никого с таким именем, однако Белый Дом в Вашингтоне по-прежнему был занят жильцами. Теперь, увидев своего пациента, он на минуту простил предательство Англии: ведь, судя по всему, именно Керкленд вернул Альфреда к здоровому состоянию. –Хм. Интересно. Как вы себя чувствуете во время этих приступов? –Мне плохо, трясет, и я чувствую, что больше не выдержу всего этого… Доктор, избавьте меня от этих кошмаров! В небесно-голубых глазах Америки отражался неподдельный ужас. Несомненно, это было именно то, о чем подумал Хэйли. Но мог ли он сразу выложить всю правду своему пациенту? Ведь это может закончиться психологической травмой. "Нет, этого определенно нельзя делать, как бы мне ни хотелось. Клятва Гиппократа..." Психотерапевт решил раскручивать ленту памяти Альфреда постепенно, с помощью гипноза. Он достал серебряный шарик-маятник из кармана белого халата и произнес спокойным бархатным голосом: –Хорошо. Расслабьтесь и смотрите на покачивания этого маятника. Плохие мысли отступают. Все хорошо. Вам тепло и спокойно. Вы чувствуете себя в безопасности. Через несколько минут взгляд Джонса затуманился, он полностью расслабился. Через несколько минут молодого человека можно было принять за куклу: таким пустым и безжизненным сделал его облик гипноз. Теперь доктор мог задавать вопросы о воспоминаниях Америки. Для записи ответов мужчина взял отдельную кассету, чтобы потом отдать ее своему пациенту. –Расскажите мне, как проходило ваше детство? Погруженный в транс Альфред незамедлительно ответил: –Я жил среди прекрасных земель, плодородных и солнечных. Но я был совсем один, пока не пришли европейцы - странные люди со странными традициями. Но я был даже рад: мне хотелось, чтобы кто-то был рядом. Особенно много внимания мне уделяли Франция и Англия. Франциск, светловолосый синеглазый мужчина в ярком камзоле, угощал меня разными блюдами и говорил, что сделает мне самую модную прическу. Я тогда совсем не понимал его слов, да и не хотел понимать. Ведь ближе всех мне был Англия, такой же лохматый, как я: он редко улыбался, только когда смотрел на меня. Он всегда был так заботлив, читал мне сказки о гномах, эльфах и единорогах. У него даже был один! Мне тоже хотелось заботиться о нем, поэтому я брал его за руку, чтобы он не потерялся. И защищал его от буйвола… Ведь я считал его старшим братом, хотя он просил его так не называть. Он сам делал мне солдатиков, которыми я так любил играть. Возможно, я бы даже был благодарен ему за счастливое детство, если бы не одно Но. Мне казалось, что так будет всегда, но потом я понял, что не был нужен брату: он постоянно был в этой своей Европе или в морях, на судне. Когда я подрос, а он так и не приехал на мое пятнадцатилетие, я окончательно убедился в том, что был для него лишь очередной игрушкой. Названием в списке его колоний, которым он пытался навязать свои обычаи, будто у них не было своей жизни. Как же это злило меня! Ведь я был не просто названием! Я настоящий, живой! И я скучал по нему, как человек, а не как плюшевая игрушка, пылившаяся на полке мальчика, который уже вырос… Три года я работал над собой и решил показать ему, что смогу прожить и без него, что мне не нужна его лживая опека, что я смогу быть самостоятельным. Когда мне исполнилось 18, я взял в руки мушкет и оказал братцу такой прием, которого он заслуживал. Как смешно вспоминать его перекошенное лицо... Сам Англия упал передо мной на колени в самую грязь! Я только не могу понять, почему он не смог выстрелить: мне казалось, он и не такое может сделать с теми, кто его ослушается. Так закончилось мое детство и началась сладкая свобода. Во время рассказа Америка дрожал, его голова слегка подрагивала, словно он, будучи парализованным, пытался расстроенно покачать головой. Его голос был лишен всяких эмоций. Такой непривычно равнодушный, пустой и бесцветный, что, казалось, с тобой разговаривает не живой человек, а мертвец. Было странно видеть Америку таким. Хэйли решил, что для первого раза этого было достаточно. Он приготовил успокоительный чай и разбудил пациента тремя щелчками пальцев. Когда Джонс очнулся, он не помнил ничего из того, что говорил. И хотя на его лбу выступила испарина, чувствовал он себя намного лучше. Оживленный, он охотно взял чашку и осушил ее тремя глотками. –Спасибо, доктор! Мне намного лучше! Что вы такого сделали? Хэйли постарался сохранять спокойствие, мягко улыбнулся и произнес: –Ничего особенного. Приходите завтра вечером на повторный прием. Американец не заставил ждать своего ответа: –Конечно, обязательно приду! Когда Альфред уже был в дверях, психотерапевт, слегка поколебавшись, остановил его и протянул кассету из диктофона. Америка вопросительно посмотрел на доктора. –Послушайте это. Но только тогда, когда приступ повторится. А до этого незачем забивать себе голову лишней информацией. До завтра!