Один, два, три

Надежда. Упрямое создание. Самое упрямое на свете, атлант, держащий небо каждого человека. Сегодня его небо стало чуть выше. И он с любопытством оглядывается вокруг себя, впервые желая увидеть. Снова сияет день – беспечный и яркий. Он бродит по пустой башне, словно экскурсант: тут всё удобно, красиво и немножко непонятно. Кто её создавал только? То ли сибарит, то ли технический гений. А Стив как тут живёт? Привык, наверное. Он пытается это представить, но не выходит – слишком велика между ними пропасть, и трудно стало понять, что на душе у человека, который раньше был ближе брата, плотью от плоти, костью от кости. Но надежда... Надежда. Бегущие лестницы и стеклянные пролёты – снаружи башни бушует зелень и яркие краски. И хочется вдохнуть полной грудью и шагнуть туда, в это живое, взбалмошное, летящее... Шагнуть вместе со Стивом. И будь что будет. Интересно, а где все? Работают, наверное – должны же быть у них какие-то дела? Он идёт всё уверенней, запоминая планировку, забираясь всё выше и выше. И вдруг слышит звуки... Там за стеной, кажется, люди? В этом коридоре свет приглушён, он тянет на себя ручку двери... За ней темно. Но это темнота не ночи, а скорее пещеры Али-Бабы. Он продвигается вперёд осторожно, почти крадётся наощупь... Вокруг нагромождение непонятных механизмов и станков, а сумрачное пространство освещено призрачным светом голубых и оранжевых символов, парящих в воздухе... Посреди помещения он видит Тони и замирает, распахнув глаза, до того прекрасным кажется зрелище. Фигура Тони выступает из тьмы, подсвеченная алым, словно кипящей лавой, и сейчас он уже не похож на пирата, он – волшебник, сказочный мастер, строгий и таинственный. Он внимательно и цепко всматривается в какую-то схему, сияющую перед его лицом. Небрежный взмах руки, и она раскрывается, расцветает каббалистикой цифр и графиков... и через несколько секунд рассыпается ворохом гаснущих искр. А Тони уже склоняется над чем-то непонятным, стоящим на столе, – внимательный, сосредоточенный, – и кажется, что в руках у него бьётся пламя. Здесь, в этой комнате, ощутимо пахнет железом. Но это не кислый запах железа войны, перемешанный с гарью и порохом, нет, это добротный густой дух разогретого металла, канифоли и масла – запах честного труда и мира. Глаза привыкают к темноте, а Тони всё колдует над какой-то машиной, чуть хмурится, мягко придерживает её рукой, и глаза его блестят от удовольствия. – Вот так, детка... – приговаривает он и щурится, внимательно вглядываясь во что-то видимое только ему. И тут раздаётся долгий мягкий вздох, идущий откуда-то сбоку... ...там, едва заметный в кофейных сумерках мастерской, пристроившись на каком-то верстаке, сидит Стив. И смотрит на Тони с улыбкой. ...А? Что?.. Стив тут? Зачем? О, нет, нет... И снова оживают, вспыхивают жалящим пламенем давние подозрения. И больно, больно! Неужели? Ой, нет, не надо! Они... Сердце разгоняется в отчаянный галоп, он начинает задыхаться. Хотя нет! Постой! Может быть ещё ничего? Он ошибся! Конечно, он ошибся!.. ...– Ты чего, кэп? – спрашивает тем временем Тони, чуть ли не с головой влезая в потроха механизма. – Ты с ней, прямо как с женой обращаешься, – тихо смеётся Стив, и этот смех тёплый, интимный, любящий... – Ну что ты... – Тони выныривает и критически оглядывает свою работу. – Это, друг мой, не жена. Он вскидывает голову и лукаво смотрит на собеседника. – Моя жена это Щ.И.Т., понимаешь? Всякие обязательства, долги, выходы на публику, фотосессии. Да-да, не ожидал от крутого плейбоя? А техника... – и Тони нежно ведёт рукой по боку механизма, – это любовница, Стив. Самая прекрасная, самая верная. Глаза его мерцают во мраке комнаты, он смотрит на Стива со странной жаждой. – Любовница? – переспрашивает тот, голос его едва заметно ломается, и Тони вдруг подаётся к нему, всматриваясь в лицо, словно никогда не видел. – Конечно. Это смысл жизни и её радость. Не парадная картинка, а настоящее... Когда не можешь больше ни о чём думать, не ешь, не спишь, мчишься на свидание через пять минут после разлуки, – Тони тихо смеётся. – Всю жизнь рядом, всегда, навсегда, это самое верное, удивительное, бесконечное... Сколько нового она мне открыла, жизнь перевернула, спасла и... чуть не угробила, – он с улыбкой качает головой. – Понимаешь, если знаешь что-то всю жизнь, это не значит, что оно надоедает, есть такие вещи. И такие люди, – Стив почти испуганно вскидывается. – Не истираются, не становятся обыденными, наоборот: всегда меняются, бросают вызов, заставляют идти вперёд, бежать, лететь... Делаться больше, чем был. Я не могу жить без этого, Стив, никогда не смогу! Это часть меня, как дыхание, как сердце. Моё всё здесь. Вот оно! Я нашёл главное, своё, то, что будет со мной до конца жизни. Он смущённо пожимает плечами. – Собственно, это и есть жизнь. Знаешь, иногда хочется разгромить тут всё, плюнуть, отступиться, потому что трудно же... Иногда думаешь, что всё зря, напрасно надеешься, ты не сможешь, не справишься, ведь ты такой... маленький. Слабый, – и он улыбается, глядя в потрясённые глаза кэпа. – Но я не могу. Я ведь тоже упрямый. И я всю жизнь буду гнаться за невозможным. А вот сумею ли догнать... Он поднимает руку, тянется к Стиву, и Стив... Стив накрывает его ладонь своею, сплетает их пальцы, крепко, неразрывно... И соскальзывает с верстака навстречу. – Ты уже догнал. Тони коротко вздыхает, словно вспыхивает радостью и светом, и на мгновение они замирают лицом к лицу, глаза в глаза, губы напротив губ... ...– Педики!!! Голос срывается на петушиный крик. Господи, как же это? А он-то дурак... Дурак!!! Вспыхивает яркий свет, он отворачивается, мучительно щурится... – Баки! – Стив торопливо пробирается к нему, спотыкаясь о какие-то детали. А физиономия-то какая встревоженная! – Урод! – выплёвывает он ему в лицо, и Стив вздрагивает. – Не смей! – Тони идёт следом, сердито сверкая глазами. – Я понимаю, ветеран, что ты болен, но всему есть предел! Он отступает, сдавленно хохочет, трясётся, закидывая голову. – Ишь ты, как всполошились! Голубочки сраные! Да не ссыте, мне сто раз плевать, что вы долбитесь в жопу! Желчь, жёлтая, зелёная, ядовитая, захлёстывает, переполняет, вот-вот пойдёт горлом. Она сжигает, словно кислота, проедает уродливые дыры в непрочной ткани реальности. Ничего не будет тебе, ничего!!! И не было, всё обман! Собачка ему комнатная была нужна, игрушка карманная, удобненький экспонат для музея! Чтобы показывать всем и красоваться, вот, мол, у меня всё как у людей! О, проклятый кретин, как он мог хоть на секунду ему поверить! Он рычит и плачет, и грозит: – Не подходи! И руки нет, блядь!!! Заманили, спеленали, душу вынули. Сволочи! Он хватается за какую-то длинную трубу. – Баки, нет! Успокойся! – Стив выставляет перед собой пустые ладони. – Всё в порядке, тебя никто не тронет! Но Тони тревожно хмурится и неуловимым жестом вскидывает руку, и она на глазах начинает одеваться блестящей бронёй. – Сука! – отчаянно воет он и швыряет своё «копьё» в пирата. Оно врезается машину, стоящую на столе. – Нет! – Баки! Он вырывается за дверь и мчится прочь, прочь, прочь! Мелькают цветные пятна: лестницы, коридоры, площадки, картины, пролёты, лифт, твою мать! Звенит, весь такой элегантный! Он бьётся о зеркальные стены, пугаясь всклокоченного дикого отражения и закрытого пространства, вываливается наружу – взмокший, дезориентированный. Вон отсюда, из этого лживого воздуха, из плена, господи, как он мог так повестись! Мечется, пытаясь сообразить, где тут выход, снова обрушивается вниз, дробя грубым топотом хрустальную тишину. – Мистер Барнс, я могу вам чем-то помочь? На секунду он приседает, озираясь – где враги, где? – Это Джарвис, сэр. Вам что-нибудь нужно? – Заткнись! Ковры, стекло, дерево, мягкий свет, панели, двери, снова лестница – мимо, мимо... Наконец он выскакивает в огромный холл. Выход! Огромные стеклянные двери манят свободой. – Сэр, я должен предупредить мистера Роджерса, что вы хотите выйти. – А-а-а-а-а-а-а-а-а! Кресло! Хорошее, со стальными ногами! Он подхватывает его и высаживает сияющее стекло. Истерично ржёт – смотри-ка, силы ещё есть! И вылетает наружу.