Драбблы по сериалу Hannibal NBC

Для нее становится неожиданностью, что в подвале есть место живым кроме нее. Но это объясняет, почему она переехала в кабинет. Их взгляды встречаются и полчеловека на каталке пораженно обращается к ней: — Мисс Хоббс? Должен признаться, среди всего виденного в этом доме, вы для меня наиболее неожиданны. Приятно неожиданны. — Он действительно смотрит на нее с какой-то странной сдержанной симпатией. — Как встретить Алису, попав в Страну Чудес. — Откуда вы меня знаете? — О, вас знают все. Окружной суд Балтимора позаботился об этом. Понимаете, вы считаетесь в некотором роде мертвой. Радостно видеть, что эти слухи оказались сильно преувеличены. У него знакомый ехидный и холодный взгляд и он заставляет Эбигейл вспомнить, что она уже видела это лицо — на разворотах газет и в выпусках новостей. — Я тоже вас знаю, Гидеон. Вы маньяк. — Эбигейл непроизвольно кривит губы и морщит нос: читая об убийстве той медсестры, она чувствовала страх и отвращение даже не из-за способа, которым с ней разделались, а потому, что ублюдку просто захотелось ее убить. — Тот самый, который плохо притворялся Потрошителем, — она делает ударение на «плохо», ведь Фредди Лаундс как-то говорила ей, что серийные убийцы тщеславны. Гидеон вздыхает, медленно моргает, и произносит: — Если вы поэтому боитесь подойти ближе, то уверяю: сейчас я не в состоянии причинить вам вред, даже если бы у меня было такое намерение. Нет, она не подходит, потому что не знает, можно ли ей вести этот разговор... но — «боитесь»! — тем не менее, просто не может промолчать: Эбигейл скрещивает руки на груди, задирает подбородок и выплевывает: — С чего мне вас бояться? Сейчас вы всего лишь ужин. — Она демонстративно проходит мимо его инвалидной коляски с капельницей и так же демонстративно открывает холодильник, отыскивая ту рыбу (нет, правда рыбу), которую Ганнибал велел ей разморозить: — Видите? Я освобождаю для вас место в морозилке. Удивительно, но он кивает, мимоходом поправляя ее: — Да, я ужин. Но не «всего лишь». — Он переводит взгляд на пустоту на месте ее уха, стыдливо прикрытую распущенными волосами. — Вы позволили ему это с собой сделать или у вас, как у меня, не было права голоса? — Это не ваше дело, но если вы еще не поняли: я здесь не мясо. Я та, кто помогает его готовить. — Значит, позволили, но у вас не было права голоса. — Вы ничего обо мне не знаете, — почему сколько бы она не пыталась атаковать, она всегда — не думать о Нике Бойле — защищается? Гидеон примирительно разводит руками. — Ну разумеется. Что я вообще могу знать о вас? Не так давно я даже не знал, кто я сам. Единственное, что можно сказать с уверенностью — кто хозяин всех ужинов. Эбигейл взвешивает его выразительное молчание, отворачивается и уходит наверх, сжимая в пальцах обледенелое филе. Принимать сочувствие от какого говорящего обрубка? Вот еще. Ей делается злорадно от мысли о том, что Ганнибал разделает эту любопытную тушу на эскалопы. И даже угостит ее. Впрочем, от этой перспективы у нее пропадает аппетит на весь день.

***

Уже во вторую их встречу ей перестает хотеться увидеть его сервированным, как индейка на Рождество, но при этом не сказать, что она сочувствует ему. После всех его бессмысленных, жестоких убийств, каждое из которых было резней, Гидеон не заслуживает снисхождения. Но это не значит, что общаться с ним ей не занятно. И дело не только в том, что за полгода Эбигейл устала от разговоров с одним только Ганнибалом, каким бы искусным, образованным собеседником он ни был. Просто общаясь с Гидеоном она чувствует себя нормальной. Не призраком. Алисой, которая оказалась в Стране Чудес, в мире наизнанку, и ей пришлось приспособиться к нему. Пару раз им с Гидеоном даже весело вместе. Например, когда они спорят о том, что было бы вероятнее, существуй в этикете правило не разговаривать с едой: перестал бы Ганнибал есть людей или же быть джентельменом? Сам Ганнибал, конечно же, прекрасно знает про их общение: все в нем говорит об этом, когда он рассказывает про блюда, когда он подает ей тарелку. Видимо, он гордится тем, что ее почти совсем не мутит — разве что чуть-чуть, после первого куска того, что было правой ногой еще пару часов назад. Эбигейл просто притворяется, что названное иначе — мясо перестает быть человечиной. Как когда-то давно с отцом в другом доме, другой жизни. И Эбигейл довольно легко притворяться, что от Гидеона вовсе не остается все меньше и меньше. Тем более, что он ни разу не говорит ей, что она могла бы спасти их. Ну или почти ни разу. Она тогда не знает, что это их последний разговор, хотя можно было бы догадаться. Ведь, как наверное сказал бы сам Гидеон, у него остается все более ограниченное количество конечностей. Может, она просто не хочет признавать. Он серьезнее и задумчивее обычного, когда говорит куда-то в пространство: — В какой-то момент слушать Дьявола становится элементарно легче, чем сопротивляться ему. Но что бы он не обещал — сделка никогда не будет честной. А потом он смотрит прямо на нее и произносит тише и мягче: — Вы можете не верить, но вы сильнее, чем вы думаете и даже чем думает он. Выход есть и он этажом выше. А у вас есть ноги, чтобы идти, ma chère. Эбигейл сжимает руки в кулаки и избегает зрительного контакта, подыскивая достаточно честный ответ. — Вы как-то сравнивали меня с Алисой. Вы не правы. Потому что все это не сон. Ничего не изменится, если я выйду отсюда. Не для меня. На следующий день Гидеон исчезает из дома, а Эбигейл зачем-то находит в библиотеке на втором этаже Льюиса Кэролла. Она не отказывается от ужина.