***
Третий день моего "лечения" был финальным. Я чувствовал себя лучше прежнего. Буря в моём теле, как и буря на улице, исчезла. Лекарства и постоянная забота теперь мне были не нужны. Не смотря на столь приятную новость – я всё равно ничего не мог сделать. Мама и сёстры успели сделать всё за меня, оставив после себя никаких дел по дому. Даже возможность приготовить что-либо уходила в их руки, только она появлялась. Я мог только сидеть с сёстрами, играть с ними, болтать и попросту проводить с ними время всеми возможными способами... кроме "уединения". С этим спешить мне не стоило. Я грелся возле камина вместе с сёстрами, переваривая свой наивкуснейший обед. Наблюдал тем, как мои старшие сёстры играли в настольную игру, а младшие – читали что-то в ноутбуке, пока мама, сидящая рядом со мной на диване, положив ногу на ногу, попивала вино из бокала, подобно настоящей леди. Она уже устала тискать бедную Теал, отпустив её побегать на улице вместе с Фиолой, и лишь завлекала себя уютной атмосферой и короткими разговорами со мной. - «Что это ты носишь на своей шее, кстати? До сих пор не разобралась». Я видел, на чём был закреплен взгляд моей матери, вынув свой амулет наружу. Она не сразу узнала свой старый подарок – монетку, что помогала мне сделать выбор в трудную минуту - рассматривая его в своей ладони. «Элли решила продеть через неё верёвку и нацепить на меня, чтобы я не терял». - Она услышала моё объяснение, но не могла оторвать взгляда от монетки. Я даже мог услышать тихое, спокойное: «Как мило с её стороны», пока она продолжала оглядывать монетку внимательно и без остановки. Что-то заставило её задуматься, какая-то деталь, или же воспоминание, "скованное" в этом монетке. «Как же это странно… что по воле шанса, или же судьбы, ты встретился с этими чудесными красавицами». – Произнесла она тихо, поймав на себе взгляд услышавших её сестёр, что улыбались ей в знак благодарности за столь лестные слова. Однако она не была сильно довольна их улыбкам, и лишь улыбнулась им в ответ, на секунду, дабы поменяться в лице на следующей: – «Всё, о чём я сожалею… прямо преследует меня». Я мог много чего хотел сказать, или даже спросить её. Убедиться, что она в своём уме и не пьяна, показать волнение, или же что-то похожее на волнение… но промолчал, наблюдая за ней. Я был единственным, кто видел в ней скрытую борьбу. Пока она переводила свой взгляд от угла в угол, порою даже разглядывая своё отражение в полупустом бокале – в ней что-то закипало. «Я и знать не знал, кем на самом деле являюсь, пока ты не упомянула… мои глаза». – Я заговорил смиренно и уверенно со своей матерью, что разглядывала меня неспокойным взглядом, вслушиваясь в каждое моё слово. – «Что мне не стоит смотре-» «Я сделала это специально, мой мальчик». – Она прервала меня моментально своим признанием. Быстро, словно опасаясь моих дальнейших слов. – «Чтобы ты… узнал всё сам, и простил меня за годы молчания. Трудно ведь, небось, осознавать, что вся родная семья держала тебя в неведении два десятка лет». И после, признавшись мне в своём опасении и сожалении – замолкла. Взглянула вновь на своё едва заметное, алое отражение на поверхности вина, перед тем как выдохнуть, с силой и громкостью, и выпить всё содержимое бокала. «К чёрту всё!» – Тон моей матери, приобрётший внезапную громкость, не говоря уже про внезапный хлопок вылетевшей из горла бутылки пробки, заставили сестёр обернуться. Взглянуть на новый, более уверенный и серьёзный лик моей матери, что наливала себе очередную порцию вина. Она смирилась… с чем-то, собирая всех возле дивана. – «Мне стоит рассказать пару историй. Секреты о прошлом». Конечно, никто не понимал, что это всё значило, и о чём она хотела рассказать… но сёстры слушались её, поворачиваясь к ней и внимая каждому её дальнейшему слову. Единственным человеком, что был слегка взбудоражен её решением, был я: - «Секреты? Ты так просто хочешь рассказать что-то едва знакомым тебе де-» «Если я сейчас не вылью свою душу – в меня выльется алкоголь!» - Столь громкое заявление быстро поставило меня на место. Рэд, встревоженная столь странным поведением моей матери, села рядом со мной, и наблюдала, как моя мама успокаивалась, тихо извинившись за столь громкий тон. Сделав лёгкий глоток вина из бокала, она обратилась ко мне с довольно серьёзным вопросом: - «Ты ведь знаешь, кем являешься, мой мальчик? Кто ты есть?» Этот вопрос был простым… и странным. Я не знал, что она хотела услышать в качестве ответа, начав с малого: - «Я – Эдвард Грей. В настоящее время – единственный живой наследник в семье Грей. Третий Эдвард по счёту…» «Ты – единственный в своём роде! Единственный и неповторимый, живой сын в семье Грей! Таких, как ты, до твоего рождения – ещё никогда не было… и возможно не будет более». – Об этом я слышал уже не в первый раз. Каждый член семьи называл меня "особенным" и "настоящим чудом", без очевидных на то причин. Они не говорили мне, что именно они видели во мне особенного, и кем я являлся на самом деле. Всё время я подразумевал, что во всём были виноваты мои глаза, но сейчас… я и в этом начинал сомневаться. «Это из-за его глаз, верно?» - Догадка Ори была вполне очевидной, но неверной. Помотав головой, мама вновь обратилась ко мне с очередным, странным вопросом: - «Знаешь ли ты о самых первых Грей?». «Авраам и… Эсмеральда, верно? Мои… семнадцать раз прадедушка и прабабушка». - Это единственное, что я помнил о самых «корнях» моей семьи. Я не знал ничего о них, не говоря уже о нашем статусе и богатстве. Всё, что я знал о самых первых Греях – это их имена. «Верно, но кем они были в молодости?» - На этот вопрос я не мог ответить, не говоря уже про сестёр, завлечённых вопросами о моей семье. Я был не на столько стар, чтобы так хорошо знать их обоих. Мама, выпив очередной глоток вина, обратилась ко мне с ехидной ухмылкой, подсказав: - «Эсмеральда была самой первой суккубой в семье». Эта деталь была неожиданной, и интригующей. И она не была единственной. Наблюдая за заинтересованными взглядами сестёр, она желала рассказать нам довольно серьёзную историю, бегающую по корням нашей семьи долгие годы. Губы моей матери зашевелились, завлекая вернувшихся с улицы Фиолу и Теал своим приятным, тихим тоном. Каждая деталь истории проявлялась в моём воображении… только ей довелось сделать глоток вина:***
- «В те времена – разнообразная "нечисть" бродила по землям, а старина Авраам охотился на неё с членами своей гильдии. Вычищал всё, что не признавали "человеком". Гильдия его, может, и была мала по сравнению с шабашами и конгрегациямии в те времена, но работу свою он делал отменно. Его гильдия, как и он сам, медленно набирала известность и уважение после его незаменимой помощи в Васарабии – владениях Влада Басараба Третьего. Который Цепеш. Который Дракула». «Дракула? Он существовал?!» - Ори с трудом верила словам моей матери. Даже когда она кивнула ей в ответ – Ори считала её историю переслащенной байкой. – «Быть такого не может. Я читала о нём лишь в старом романе. Как такой известный человек мог быть вампиром из книги? Да и вообще… вампиры – это лишь выдумка!» «Тогда, если судить правду по книжкам – суккубы тоже выдумка, да?». – Мама, на моё удивление, быстро задалась этим вопросом, заставив свою слушательницу-скептика хорошенько задуматься. С этим Ори не могла поспорить, медленно опуская глаза в раздумьях, не в состоянии найти ответ, пока моя мама продолжала: – «Раньше существовали и вампиры, и оборотни, и гули. А наш, любящий сажать людей на колы, Господин Дракула – не являлся исключением. Пока его владениями царили хаос и террор - Влад спокойно сидел в своём замке и попивал кровушку. Конечно, исторически-верных документов, подтверждающих, что он был вампиром, нет, но когда Авраам покинул его владения – Влад был мёртв, а всевозможные демонические проказы прекратились. Одно такое совпадение, последовавшая за словами странствующих крестьян, сделала его гильдию знаменитой в Турции, после чего о ней узнали и в Европе. Только спустя годы, Гильдия охотников на нечисть стала самой уважаемой и известной в широких кругах по всему миру». «А что на счёт Эсмеральды? Её жены?» - Элли задалась вопросом, который быстро подхватила сидящая рядом Блю: - «Да! Как основатель гильдии… да и вообще люди в ней, не узнали, что жена Авраама является Суккубой и не убили её?» Моя мама засмеялась, но её смех быстро заглушили очередные, жадные глотки вина. Она ответила им на эту загадку, как только её бокал опустел: «В этом вся и фишка! Никто не знал об этом!» - Удивлённые вздохи на мгновение перебили её, пока она тянулась за бутылкой вина, повторно наполняя свой бокал. Её губы не закрывались, даже когда алая жидкость выливалась в стеклянный сосуд, прямо у неё перед глазами: - «Авраам узнал обо всём когда Эсмеральда уже носила в себе ребёнка… и убить её он не мог. Никто не мог! Она переспала с несколькими мужчинами, не скрывая своего предательства от своего мужа, и даже посмела убить одного из членов гильдии, но ни у кого не поднималась рука на столь обаятельную, красивую и… "беспомощную" женщину». Мама сделала паузу, аккуратно болтая вино в своём бокале, наблюдая, как алая жидкость плещется от края к краю. Улыбка становилась шире на её лице, пока она разглядывала свой любимый напиток, добавив к своей истории последнюю, главную деталь: - «Авраам, может, и пощадил её, но обращался он с ней не по «христиански». Опьянённый властью, он хотел себе сына – наследника особых кровей, обладающего не только человечностью, но и чертами суккуба. Если бы он сейчас воскрес, выкарабкался из своего гроба и взглянул на нашу семейку, то наверняка бы заорал: «Слава тебе Господь! С семнадцатого раза получилось таки!», и танцевал бы, не щадя костей своих». Засмеявшись вновь, она залпом выпила всё содержимое бокала, пока я, переваривая эту информацию, округлял глаза в удивлении и шоке. - «Значит я…» «Да, мой мальчик! Ты – самый настоящий полукровка». – Её радостный и громкий тон оглушил меня на мгновение, но от шока меня не отвёл. Я был так сильно поражён этой новостью, что рассматривал свои собственные вены на руках, словно желая увидеть разницу. Мама же не закрывала рта и, передав Рин свой пустой бокал, тут же подняла бутылку с вином, удерживая её за горлышко: - «Эдакий гибрид человека и суккуба. Половина того, и половина другого… теоретически говоря». Я, как и сёстры, не мог поверить её словам, коснувшись своего правого глаза. Это звучало, как какая-то легенда, или же пьяный бред… но она не лгала. Я видел это. Она не была такой женщиной, что начёт плести ерунду после трёх бокалов. Даже сейчас, глотая прямо из бутылки, она выглядела весёлой, бодрой. И её ясный взгляд не был затуманен алкоголем. Она ещё не показывала черты, присущие пьяным людям. «Что отличает человека от суккуба? В чём мы отличаемся от Эдварда?» - Рин задала очень хороший вопрос. Задала она его монотонным голосом, но она всё ещё показывала лёгкие капли интереса, что быстро исчезли за взглядом, полным отвращения, только она решила вдохнуть аромат вина и попробовать оставшиеся пару капель в бокале: - «И как вы вообще пьёте эту отраву…» Мама захихикала, тихо и сдержанно, покачивая полупустую бутылку в своих пальцах. Она рассматривала меня в ехидной улыбке, задумавшись над ответом. Вспоминала детали… «Это вполне... заметно, если знать все особенности простого Суккуба». – Мама коснулась моего плеча ладонью, продолжая удерживать бутылку с вином во второй. – «Вроде нашей вечно растущей жажды к "любви". Плотные трапезы, сладости… и алкоголь, конечно же… лишь притупят наш голод, но не утолят его. Ты же, мой мальчик, можешь питаться не только вкусными блюдами, но и, как и мы, «нектаром». Как женским, так и мужским. Естественно, в сперме вся вкусность… хотя какая тебе разница, чем набивать свой живот, верно?». Сёстры переглянулись между собой, ничего не произнося, пока я краснел от стыда. О столь пошлых вещах… Она говорила столь уверенно и без остановок. И ведь это было не всем, что отличало меня от сестёр: - «К тому же у нас довольно необычное, от простых людей, тело. Глаза, словно огни для мотылька, привлекают других суккуб своим светом. Засмотрись в них на пару минут, и влечение к их владельцу будет постепенно расти. Тела же наши не сравнятся силой с людскими, но вот красота, выносливость и обаятельность наших форм с лёгкостью затмевают этот… крохотный "минус". Мы созданы для любви, а не для сражений. У тебя же таких "минусов" нет, мальчик мой. Ты безупречен. Человеческая сила не затмит твою нечеловеческую красоту и обаяние, даже если ты решишь сделать себя слегка... рельефнее. А про отсутствие волос везде, кроме как на голове, даже упоминать не надо. Это все знают…». Последняя деталь заставила сестёр зашевелиться. Они ничего не знали об этом, удивлённо оглядывая свои руки, ноги, животы, и даже оттягивали края своих штанов и юбок, желая увидеть хоть один волосок в самых низах своих стройных животиков. Я же, в отличие от своих сестёр, не был удивлён этой новостью, поглаживая свой подбородок со слегка нарастающим… огорчением. Я всегда хотел увидеть себя с приятной, стриженной бородой… и я постепенно, невольно, давал своей давней мечте испариться за проявившимися линиями "невозможностей". «Значит… на моей нежной зоне… должны быть волосы?» - Теал стеснительно спросила мою маму, пока та пила вино из бутылки, не скрывая при этом своей довольной ухмылки. Естественно, на её сжатый и неуверенный тон она отреагировала с улыбкой. Мама подвела её к себе и, без капли стеснения, начала бегать пальцами по её животу, отвечая в улыбке: - «Моя маленькая дурнушка. Небольшая доля "лохматости" и "мохнатости" может украшать каждого человека. Особенно "та-ам"». Теал быстро отреагировала на действия и слова моей матери, быстро поджав свои ноги, укрывая их ладонями, словно ожидая, что шаловливые пальцы моей матери поползут именно туда. Столь милое сопротивление развеселило мою мать, но не остановило её. «Однако наши собственные желания и нужды являются нашей слабостью. Если я, к примеру, решу… "позабавиться" с милашкой Теал, или же начну облюбовывать, мацать и "играться" с ней...» - Теал боялась, что её слова станут реальностью, закрыв свои глаза и сжавшись в испуге, но мама лишь соскользнула с дивана к ней, аккуратно щекоча её оголённый животик. Не смотря на это, Теал не расслаблялась, стараясь сдерживать смех в искривлённой улыбке и сопротивляться. - «Ей будет сложно остановить меня… И в этом заключается её слабость. Наша слабость. Мы не сможем остановить себя, или своего партнёра, под покрывалом удовольствия. Только когда мы найдём конец… своевольно, или же потеряв сознание, рухнув от изнеможения - мы достигнем вечно ускользающей, финишной черты мании и азарта. Некоторые аж до смерти перепихиваются, чтоб вы знали…!» Эта деталь… Это всё объясняло! Что происходило во время длительного секса с сёстрами. Что двигало меня вперёд, заставляя меня, и их, желать большего. Это даже объяснило мне, почему я внезапно оказался прикован к дивану, пока остальные осаждали меня, немощного. Я был готов начать ставить для себя новые рамки и заборы, лишь бы уберечь себя, и остальных, от бед. Мама же, сделав ещё пару глотков вина, рассматривая полупустую бутылку, добавила напоследок: - «И… да - мы бесплодны… Если только не свяжем себя узами крови со своим любимым. Одна капля крови станет дверью в чужое удовольствие, а обоюдное согласие… эм-м… Я… уже говорила об этом, да?» Она замолчала, вновь окунувшись в бутылку. Ей никто не дал ответа, переглядываясь и перешёптываясь между собой, но мама всё равно решила промыть своё пересохшее горло остатками вина. Всё это… было сложно переварить. Особенно мне, кто жил простой, человеческой жизнью, не зная ничего про столь странные обычаи и законы совершенно иного вида. Тоже самое можно было сказать и про сестёр, если бы они… не были суккубами с самого рождения.***
Новые знания влекли моих сестёр. Заинтересованные деталями Ори и Теал выпрашивали у моей мамы подробности, записывая на салфетку всё, что она им говорила, пока остальные сидели на своих местах, порою переглядываясь в размышлениях и перешёптываясь с остальными. Один только я, сидя рядом с Рэд, переваривал всю новую информацию с закрытым ртом и прикрытыми глазами. Вопросы проявлялись как в моей голове, так и в головах сестёр. Вопросы вроде: «Откуда ей всё это известно?», и: «Почему мы об этом никогда не знали?». У нас просто не хватало духу задать их ей. Особенно когда она так жадно лезла в бутылку. «Это, наверное, самое настоящее чудо – родить столь чудесного и необычного человека». – Рэд аккуратно обратилась к моей матери, с комплиментом и тёплой улыбкой. Она наблюдала, вместе со мной, как моя подвыпившая мать, уголки губ у которой тянулись к ушам, а сами губы – к гладкому стеклу, разглядывала наши лица и слушала приятные слова Рэд… и как невероятно широкая улыбка на её лице медленно испарялась, по непонятной причине. – «Я, наверное, не испытаю подобного чувства гордости и счастья, если вдруг стану матерью». После слов Рэд – улыбка у моей матери исчезла вовсе. Стянулась, только ей довелось отвести от нас взгляд. С поникшим взглядом она разглядывала свои руки, что удерживали бутылку. Игру света на стеклянной поверхности, пляски пламени на нём, плеск алой жидкости внутри. Она задумалась, и думала о чём-то… не самом приятном. - «Я… что-то не то сказала?» «Нет-нет! Я польщена! Очень!» - Мама быстро отозвалась, закрепив на себе невольную улыбку, что исчезла вновь, только ей пришлось обратить свой взгляд обратно на бутылку. – «Я только… не согласна... с последним». Внимание всей нашей дружной компании вновь перенеслось на её лицо. На этот раз -печальное, задумчивое, заглядывающее в бутылку в поисках чего-то на самом дне. И то, как часто она желала поднять бутылку вина и сделать очередной жадный глоток, заставило меня вмешаться и остановить её, не дав губам коснуться прозрачно-красного, гладкого стекла. Я даже посмел предупредить, чтобы она: «Знала меру», а в ответ получил спокойное, незамедлительное: - «Это чтобы руки не дрожали». Её отмазка была предсказуемой, но эффективной. С недовольством я наблюдал за тем, как она наполняла себя ферментированным соком винограда, глоток за глотком, выдохнув в облегчении, только её губы оторвались от горлышка бутылки. «Хочешь… ещё один большой-большой секрет, мой мальчик? Я упомянула мимолётом, что твой несколько-раз-дедушка Авраам обращался с твой несколько-раз-бабушкой Эсмеральдой… «не по христиански»». - Я молчаливо кивнул, увидев очень усталый, опечаленный взгляд своей матери, обращённый в никуда, пока её губы лениво шевелились, произнося: – «Подобное обращение всегда является нормой. Бичом всей женской линии семьи Грей. Традиция семьи ксенофобов и садистов… вроде твоего отца». Зал накрыла мёртвая тишина, пока я и мои сёстры с тревогой наблюдали за моей матерью, вновь глотающей остатки вина. Мы не смели произнести и слова, пока она опустошала бутылку, не оставив ничего внутри спустя секунды. Сейчас, багровая отрава в стеклянной бутылке, было для моей матери топливом. Я и не думал, что на этом топливе она посмеет проехать по своему тёмному прошлому:***
- «Начну с того, что… Я не была частью семьи Грей изначально. У меня была своя семья, а родители мои - как и я, конечно же - были суккубами… какое-то время. На нас, как и на остальных Суккуб, охотились. С религиозным рвением и непоколебимой, чёрт его возьми, верой. И если в прошлом это была маленькая гильдия фанатиков, играющих в охотников за приведениями, то в будущем это – самая настоящая компания-призрак. ОПИН, или же: «Организация По Изничтожению Нечисти» - искрящаяся жемчужина семьи Грей, выкорчёвывающая «нечисть» из мира простых смертных. Меня забрали у родителей в лет… семь, с хреном. Поставили в ряд с остальными девочками-суккубами, пока Винсент - твой юный отец - осматривал нас, шагая от одной стены к другой и обратно. Представь только, как незнакомый тебе мальчик с серьёзным лицом, одетый в глаженные рубашку, штаны и жакет - монотонные, как чернила на бумаге - осуждающе разглядывает тебя, пока его папаша – директор компании – подгоняет грубым: «Выбирай любую». Нас выставили, как игрушки на прилавке, не обращая внимания на наш страх, сопротивление и мольбы сквозь кляп. Не знаю, каких богов я должна была благодарить в тот день, но Винсент выбрал именно меня. Даже решения своего не поменял, когда был на то была возможность. Я ушла с ним и его папашей, пока остальных унесли обратно, в клетки. После этого, бедняжки всю свою оставшуюся жизнь смотрели либо на бетонные потолки и решётки… либо на мокрую землю. В семье Грей я оказалась свежим приобретением. Очередным звеном в цепочке, вставленной насильно, с целью. Буду противиться – накажут. Сломаюсь – заменят. Им это не составляло труда. Мне пришлось привыкать и держаться на "доброй" стороне своей новой семьи. Если человеческая половина насмехалась надо мною и учила манерам своими жестокими способами – вторая, "нечеловеческая", учила терпению и повиновению. У меня существовала цель и предназначение, назначенная моими "хозяевами". Я должна была сдружиться с Винсентом – своим будущим мужем, и превратиться в безотказную, послушную и умелую жену-домохозяйку… Чем я и занималась всю дорогу до своего совершеннолетия. Винсент быстро привык к правильному "обращению" со мной спустя годы. Может, мы и нашли общий язык в процессе, и нашли пару общих интересов, но друзьями нас нельзя было назвать. Я всё равно была сравнима с утварью или декорацией, которую можно спокойно сломать и выбросить, заменив другой. Мы были врагами друг для друга, любящими сквозь силу и ненависть. Это виднелось чётче спустя время, особенно когда Винсенту передали эстафету, сделав директором ОПИНа. Он не спускался со своих новых вершин, когда я ожидала от него ребёнка. Он насильно... "сроднился" со мной и заставил меня вынашивать его будущего наследника. А после – забыл про меня. Даже не спускался со своих вершин, думая лишь о себе любимом… пока из меня всё же не вышло четыре килограмма новой жизни. Это... было не тем, что хотел увидеть Винсент. Он увидел девочку с серыми глазками, не знающую усталости и смирения с самого момента своего появления на этот свет. Недовольный, взбешённый, он забрался обратно на своё кресло, оставив меня с моей дочерью наедине… перед тем как заставить её "исчезнуть" через несколько дней, отрицая её существование. Для меня это было… мучительнее, чем роды. Хуже, чем побои и боль, которые я терпела всю свою жизнь. Мне было настолько… хреново… что я даже не получала удовольствия от секса с ним, начиная всё "по новой", по его указанию и команде. Вторые роды я провела в постоянном страхе показать свою очередную "ошибку" мужу. Он не успел появиться вовремя, дабы увидеть… настоящее чудо во плоти: мальчика с глазами двух разных цветов. Три килограмма и тридцать шесть граммов… пуповину которого я резала сама, своими собственными, дрожащими руками. Пока остальные остатки семьи Грей, пылящиеся и скрипящие, прыгали от радости, не щадя своих старых костей – Винсент оставался недовольным. Он не видел в своём сыне… "человека". «Я вижу в нём дьявола, нежели человека». – Вот, что он сказал мне. Винсент срал с высокой колокольни на все "желания" и "мечты" своей любимой семьи. Он хотел… настоящего сына. "Чистого", без единого оттенка "меня" в нём. Мне пришлось кровью плакать, лишь бы он пощадил нас обоих. Молила часами не умолкая, и смогла, с помощью очередного чуда, убедить его оставить нас. С его позволения, я дала своему «благословлённому» мальчику имя. Отдавала всё своё внимание и силы. Растила так тщательно, с таким рвением и усердием, какой только позволительно растить матери своё чадо. Укрывая не только своё место в его семье, но и его «нечестивую половину», от него самого. А потом… ты… начал расти. Меняться. Я боялась, что твой отец…»***
«Остановись, мам. Этого… достаточно». - Я не желал слышать продолжения. Я знал, что шло дальше, лёгким касанием руки остановив свою мать, что держалась на последних своих нервах и болтала пустой бутылкой, словно желая призвать винных богов. Произнести что-либо в такой момент было сложно. Сёстры держали молчание, опуская свои головы в сожалении, а некоторые пытались сидеть смирно и сдерживать слёзы. Прошлое моей матери… было кошмарным. «Это… ужасно… знать, что чья-то жизнь была намного хуже нашей… но зачем говорить нам о таких чувствительных вещах? О вашей жизни, об Эдварде… Мы ведь - незнакомки с улиц. Не знаем друг друга толком и… членами вашей семьи не являемся». – Из всех сестёр – только Блю показывала лёгкое замешательство. Сквозь слегка слезящиеся глаза, она пыталась держать на своём лице серьёзность, а в голосе – спокойствие. «Всё как раз наоборот». – Голос моей матери, в котором ещё играла лёгкая дрожь, теплел, пока она выпускала пустую бутылку из своих рук, положив её меж своих ног. Может ей и не хватало сил растянуть на себе улыбку, но она и грусти не показывала, обращаясь к Блю спокойно и тихо: - «Я очень хорошо тебя знаю. Всех вас… знаю. Особенно тебя, Рэд, моя сахарная». «Вы м-меня с кем-то путаете. Мы с вами знакомы не больше недели». – Рэд заикнулась на короткий миг, показав лёгкие оттенки смущения. Я чувствовал, как её тело аккуратно дрожало, пока она сидела позади меня, не отрывая своих глаз от моей матери, играя с ней в "гляделки". «Или же… ты не помнишь меня? И Эдварда тоже? Я помню, он назвал твои глаза красивыми тогда…» - Мама начинала переходить совершенно иные горизонты. Воспоминания столь далёкие, что даже мне было сложно их вспомнить. Одно лишь упоминание того, что я уже встречался с Рэд в прошлом, заставило моё сердце забиться сильнее от волнения и… неверия. Я даже переглянулся с Рэд, что широко раскрыла свои глаза, начиная медленно отстранятся от меня и моей матери, двигаясь к краю дивана. - «Эл-лизабет… вы пьяны! Откуда-» «Мой разум не затмить одной бутылкой дерьмового дерьма!» - На её громкий тон мама ответила взаимностью. Тело моей матери внезапно поднялось с дивана, а бутылка, что лежала на ногах, быстро упала на ковёр с глухим звоном, укатившись к ногам сидящей рядом Фиолы. – «Знай, моя дорогая, что мне нет причины выдумывать для тебя какие-то там… байки и мифы! Это не сказка про хрустальную туфельку, и принцессу я из тебя вырисовывать не собираюсь! У меня была веская причина встретиться с тобой и твоими сёстрами, которые и не сёстры тебе вовсе!» Она сболтнула лишнее, но осознала это слишком поздно. И… она не жалела об этом. Пока Элизабет - моя родная мать - принимала на себя шокированные взгляды и единогласные вздохи удивления – она продолжала стоять на месте. Собирала себя в руки и успокаивалась, принимая свою ошибку: - «Простите меня… Но это так. Блю и Рэд – единственные двойняшки, родившиеся от одной матери. Вы... не одной крови... кроме них двоих». Никто в комнате не верил ей, но… Так просто лгать она бы не стала, никогда. Весь мир перевернулся для Рэд и Блю, не говоря уже про остальных сестёр, разглядывающих своих соседок с лёгким горем в глазах. А как ещё они должны были смотреть на девушку, которую они называли своей сестрой всю свою жизнь? Рин не сказав и слова, убежала на кухню, пока остальные двигались ближе к своим соседкам, успокаивая их тихими обещаниями. «Я… не понимаю…» - Множество вопросов росло в наших головах, но первыми они вылетели именно из моих губ. И вылетели быстро, очередью, с долей серьёзности и неуверенности. – «Откуда ты это знаешь? Почему я только сейчас узнаю, что я уже видел Рэд раньше? Ладно Рэд… но остальные?» Она была уверена в своём ответе… на секунду. Только она раскрыла рот, и её недовольный, громкий тон, показал своё отчётливое звучание, подобно мелодии – она затихла. Затихла моментально, только ей довелось повернуться ко мне. Вновь на её лице начала проявляться печальная мина, а взгляд задумчиво обратился вниз, на сидящих сестёр. А после, и на ковёр под её ногами. «Обстоятельства». – Ответила она тихо, но всё ещё отчётливо, медленно отстраняясь от дивана. Она желала оставить нас. Остановиться с рассказами и секретами, слетающих с её, не знающего места во рту, языка. Размышляя здраво, трезво… пока она ещё могла, и решила оставить нас, закончив рассказ на столь странной, громкой ноте: - «Это лучше… оставить на потом. Я и так наболтала лишнего…» Мама, как и я, видела исчезнувший блеск счастья и радости на лицах сестёр. Она не хотела портить их настроение ещё сильнее, особенно после всего, чем она поделилась с ними. Вот только сёстры… они не желали отпускать её. - «Прошу вас, расскажите обо всём». - «Я ничего не помню из прошлого». - «Вы знали мою маму? У меня была мама?» Их голоса начали сливаться воедино. Вопросы становились неразборчивыми, громкими, пока одна сестра пыталась перекричать другую. Эти девушки – беспризорницы из заброшенного паба – всеми силами желали удержать в руках единственную, известную им, нитку, ведущую к их загадочному прошлому. Даже когда я смог, с великим трудом, угомонить их всех и огородить от своей матери, оглушённой и шокированной их возгласами – сёстры продолжали тихо, со сложенными руками, молить её остаться и… рассказать обо всём, о чём только можно рассказать. Последней соломинкой, склонившей мою упёртую, подвыпившую мать, оказалась Рин, вернувшейся обратно в зал с бутылкой вина. «Расскажите. Пожалуйста». – С этими словами она протянула слегка запотевшую бутылку ей, неумело открытую, с кусочками пробки плавающими внутри. Мама же… У неё были свои стандарты. Она могла спокойно отказывать всем и каждому, но вот алкоголю она отказать не могла. Ей пришлось поддаться. Забрать бутылку из рук Рин и смириться со своим выбором, сделав первые, жадные глотки. «Вам это не понравится… Ох, как не понравится…» - Очередная порция алкоголя ударила ей в голову, пока она потирала переносицу пальцами, собирая в своей голове остатки, нужных сёстрам, воспоминаний. Довольно понятным жестом руки, она вела сестёр за собой, на кухню, где она и остановилась, прихватив свою наплечную сумку по дороге. А после, бесцеремонно забрав ноутбук из рук Элли, она рухнула задницей на стул, Её вежливый, аккуратный характер, испарился в ней. С неуверенным, но серьёзным взглядом, она оглядывала сестёр, садящихся за стол. Даже глядя на меня, стоящего напротив, опирающегося о спинку стула руками - мама не скрывала своей серьёзности и... усталости. Тут либо алкоголь забирал её силы и волю, либо же… тайна, известная ей. «Не буду бегать вокруг да около и… эх-х… да простит меня господь за это». – Я впервые видел, как моя мать крестилась. Как она отодвинула бутылку с вином, закрывая своё лицо ладонями, сжимая свои же собственные волосы и опираясь локтями о стол. И пока её руки укрывали от нас все её чувства, разгорающиеся внутри – слова, спокойно и смиренно, вылетали из её слегка сжатых губ. – «Вы были сиротами…»***
- «У меня была подруга, владевшая домом сирот. Суккуба, как я и вы, скрывающая свою истинную натуру за "добрым делом". Днём она присматривала, ухаживала, и растила малышей-суккуб, как настоящая святая дева, а ночью - развратничала и пьянствовала, прыгая на всё продолговатое, кожаное, движущееся… под алкоголем или нет. Блю с Рэд появились на свет благодаря двум бездарям и этой дуре, что натягивали её прямо в доме сирот, пока остальные малыши спали… или же смотрели на свою распущенную "тётю", прыгающую на двух, простите за "французкий", хуях. Она спокойно заключила пакт с обоими прямо там. Дала им прокусить мочки своих ушей и поступила аналогично в ответ, нахрен отключив свой мозг, пока двое мужчин лезли в её влагалище вместе и одновременно. Они исчезли вскоре, даже писем ей не отправляя. А уже потом, спустя ещё пару-тройку месяцев, родились две малышки-двойняшки, которых она растила и воспитывала вместе с остальными детьми из приюта. А имена… я… Я не помню, как она вас называла. Господь простит меня, и вы меня простите. Я была её самой близкой… и единственной её подругой. Познакомившись со мной в небольшом, скажем так, "кружке по интересам", она поставила перед собой довольно сложную, но очень великую цель – уберечь детей от ОПИНа. Она принимала под своё крыло детей, родители которых желали им лучшего будущего. И я, зная её план, помогала ей со всем, чем только можно, пока мой сын сидел в детском саду, а муж – Винсент – сидел на своём троне в самой верхушке ОПИНа. Всё, о чём знал он, было частично известно и мне. Один раз я была так уверенна в своей информации, что посмела принести своего пятилетнего карапуза в дом сирот и помочь своей подруге немного, пока Эдвард и Рэд бегали по холмику рядом, резвясь с остальными. Хотя… это был не совсем холмик… и не совсем, скажем так, "рядом"… не суть. С того момента успело пройти примерно девять спокойных лет. В компанию к пятерым милашкам-сироткам - Элли, Рин, Ори, Блю и Рэд – присоединилась Теал, который было на тот момент…. Если я правильно помню, лет десять. А после неё появилась и Фиола, которой исполнилось ровно девять годиков в момент прибытия. Никто ничего не подозревал, опасность приливала и отплывала, а количество "друзей" у меня постепенно росло в числе... пока дерьмо всё же не попало в фен. Всё плохое, что могло произойти – произошло, как только Винсент узнал о приюте. Не знаю как, и от кого, но узнал. Когда до меня дошли её крики через трубку – ОПИН уже ломились в двери. Мы, с "друзьями", выехали к ней на помощь по первому же зову, а когда добрались, пытаясь перебить оперативников… Дом сирот был охвачен пламенем. Таким ярким, что даже ночь казалась серединой дня. ОПИН не нашли детей внутри, и решили спалить всё… по приказу Винсента. По приказу нечестивого ублюдка, куска дерьма, отраханого во все щели членами его поганой семьи… и моего "любимого" мужа. Самая дальняя комната, в которой лежало бездушное тело моей бедной подружки, вместе с двумя детьми… Там всё обратилось в угли. Вместе с ними. Даже если бы успели вовремя, ей мы… мало чем… могли бы помочь. Всё, что она успела сделать, перед тем как с ней "разобрались" оперативники ОПИНа – это спрятать вас, пока на то было время. Нам, вчетвером, пришлось выносить перепуганных и задыхающихся детей из горящего здания и рассаживать вас по машинам. Вы все… видели. Что произошло с вашей "тётей", вашими "братиками" и "сестрёнками", и как огонь охватывал их тела. Двух мальчиков мы увезли в одной машине, пока вас семерых, брыкающихся и кричащих в панике, девочек, пытались усадить в другой. Кто-то пал без сознания от шока, а кто-то из вас продолжал кричать аж до хрипа, пытаться убежать к горящему дому, и реветь, не жалея слёз и воздуха. Ну и… вас, пепельных и грязных, навеки изувеченных сей кошмарной картиной, пришлось отвезти в один заброшенный паб. У меня даже язык не поворачивался назвать его вашим "новым домом", но у нас… не было других вариантов. Лучше уж так, нежели на улице».***
«Но я вас не помню! Совсем!» - Рэд высказалась моментально, только моя мама решила отвлечься, поднимая свою наплечную сумку с пола. Сёстры же, после её громких слов, начали кивать в подтверждение, наблюдая за моей матерью в ожидании ответа. «Я не могла с вами остаться. Всё, что я успела сделать за одну неделю – это помочь вашей новой "тёте"». – Столь простым и коротким был её ответ, и я понимал причину, по которой она так поступила. Она скрывала свои действия от отца. Если бы он узнал, чем занимается моя мать – я бы не увидел Рэд и остальных. Покопавшись в своей сумке, мама вытащила крохотный флэш-диск, подключив его к ноутбуку и выискивая что-то на экране глазами. И как только это "что-то" всё же нашлось – она развернула ноутбук экраном к сёстрам, показав нам… электронный документ. Точнее, персональные данные женщины с именем Риза, детально расписанные и разложенные "по полочкам". Её фотографию в самом углу документа сёстры нашли… интересным… и знакомым до боли. Спустя секунды, я заметил, как Фиола, произнеся негромкое: «Тётя Ри», задрожала прямо на стуле, начиная лить слёзы. Она, как и остальные, знала, кого видела на фотографии. Пока Элли успокаивала свою сестрёнку, прижимая её лицо к своей груди – мама продолжила с долей горечи в голосе: - «Она… чудесная женщина. Смогла вернуть вас семерых в норму и помогла забыть… тот кошмар, который застрял у вас в головах на полгода с лишним. Да, она заставила вас забыть, кем вы были, и что вы увидели, но тут лучше навеки забыть ужасное прошлое, нежели жить им. Если бы не она – вы бы навеки остались психически… нездоровыми». Сёстры не отрывали лиц от экрана ноутбука. Пытались прочесть всё, что было известно об этой женщине, пока моя мама вновь лезла в бутылку за очередной долей "храбрости". «Она просидела с вами… три… четыре, что ли, года?». – Продолжила она вскоре, развернув ноутбук обратно к себе, набирая что-то на клавиатуре, умело и быстро. – «Растила и присматривала за вами, научила вас "кушать" и жить самостоятельно, пока Рэд и Блю не исполнилось восемнадцать. Вроде… сказала, что хочет: «Навестить подругу», и не вернулась». На глазах Рэд и Блю начинали появляться слёзы. Они вспоминали тот день с лёгкой дрожью, прижимая свои руки к груди, словно пытаясь удержать свои бьющиеся сердца, полные тревоги, внутри, пока из их дрожащих уст выходило: - «Она… в порядке»? «Вы читать умеете? Нет?» - Недовольный взгляд и тон моей матери заставил сестёр подпрыгнуть. – «Конечно она в порядке, чёрт вас дери! И это не смотря на то, что она потратила на вас все свои силы и сбережения! У неё не было ни семьи, ни дома, и для неё вы были - как родные дети. Если бы вы продолжали висеть у неё на шее – умерли бы от голода, вместе с ней. Это было единственным и последним способом научить вас тому, чем вы являетесь в этом мире, и как нужно выживать в нём». Горечь правды терзала не только мою мать, но и сестёр. Им было сложно воспринимать это, как истину. Что их оставили в одиночестве… дважды, за всю их жизнь. Причины, по которым они забыли своё прошлое, стали ясны, но не возвращались в их памяти… к их счастью. Атмосфера в комнате сменилась на мрачную и грустную, ибо даже я менялся в лице от одной лишь мысли, что мой отец был самым настоящим злодеем в их истории. Что я был сыном не человека… но дьявола. И что он не считал меня своим сыном… «Никогда бы не подумал, что мой отец будет таким… таким… мерзавцем. Я знал, что он был не самым добрым человеком, но чтобы он поступал вот так…». – Все мои свежие впечатления о своём отце были обращены в сторону матери, что вновь поднимала дно бутылки, не отвлекаясь на мои громкие высказывания. - «Я даже не знаю, что сделаю с ним, когда он вернётся». Я ожидал услышать ответ, или же увидеть реакцию матери… но она не решилась повернуться в мою сторону. Даже когда её губы оторвались от горлышка бутылки, а руки выискивали что-то в своём кармане – она не поворачивалась, и даже не смотрела на меня. Одно лёгкое движение кистью, и маленький железный ключ проехался по столу, резко врезавшись в мою, расслабленную на самом краю стола, ладонь. Мама даже не дала мне времени вспомнить знакомые очертания этого ключа, вставая из-за стола с опечаленным ликом, устремлённым в пол, пока она, с сожалением, произносила: - «Надеюсь, ты простишь меня. Не будешь называть меня «чудовищем»… или чем-то в этом роде». Моё сердце остановилось на мгновение… лишь из-за её слов. Я не думал… нет! Я даже представлять не смел, о чём хотела признаться мне моя родная мать, моментально схватив ключ со стола и выбежав наружу.***
Этот маленький ключ, который я сжимал в кулаке, был от погреба. От двери, что так странно сливалась со стенами дома. Одно лишь знание того, насколько сложно было найти эту дверь незнакомому человеку, усиливало моё чувство тревоги, пока я пытался найти её. И пока я раскапывал снег голыми руками, не желая тратить время на поиск лопаты – мама стояла рядом, возле двери, тихо наблюдая за мной со слезами на глазах, ожидая момента, когда я войду внутрь. Даже когда я с невероятной силой открыл дверь в погреб, не скрывая своей накапливающейся злости – она не осмелилась остановить меня. Как только я спустился в погреб, ступив на древнюю каменную кладку – в нос ударил противный запах сырости, смешанный с опьяняющим ароматом вина, что хранился здесь веками. Если я раньше, в детстве, останавливался и кривил рожу от столь отвратного запаха, то сейчас я совершенно не желал отвлекаться, поспешно двигаясь вперёд, меж множественных полок и бочек. Я уже осознавал, что должно было попасться мне на глаза, помимо винных бутылок и бочек… и нашёл то, что искал. Скелет человека, в знакомой, пыльной одежде, лежавший в самом дальнем углу погреба с разбитой бутылкой рядом. На нём всё ещё виднелись тёмные, гнилые куски плоти, а в пустых глазницах, порою, можно было увидеть насекомых и червей, нашедших пристанище внутри его пустого черепа. Весь мой недавний ужин моментально вышел наружу. Глаза слезились, а горло горело, пока из моего рта выливалась розовато-оранжевая желчь, смешанная с частично переваренными остатками мяса. Даже с закрытыми от боли глазами, пав на колени… я продолжал видеть очертания этого гниющего скелета. Своего пропавшего… отца... или то, что от него осталось на этот момент. «Ему поручили заказ… на нас с тобой. Лично». – Дрожащий голос матери эхом летал по погребу, пока она стояла за моей спиной, в не скольких шагах, подобрав бутылку с вином и оттряхивая её от паутины и пыли. – «Я была первой в его списке и… я воспользовалась этим, заманив его в подвал. Хотела выпить с ним напоследок, как в старые добрые. Без потрахушек и ласк». Рассматривая свою же собственную рвоту, я начал вставать на ноги. Набираться сил и гнева, осматривая краем глаза свою тихо льющую слёзы мать, что рассматривала пыльную бутылку и вдыхая едкий аромат древнего, как этот погреб, вина. «Я подмешала яд чёрной розы в его бутылку». – Её признание, вышедшее из его уст с горечью и дрожью, заставило меня развернуться к ней всем телом, пока мои глаза раскрывались от шока, медленно слезясь. – «Выпила с ним на брудершафт и… наблюдала как он задыхался. Пьяный и парализованный. Он смотрел на меня с таким гневом, что-» Бутылка вина быстро улетела в стену, окрасив её в тускло-пурпурный. Моя ярость переполняла меня, прямо как вино в той бутылке, пока я наблюдал за страхом и ужасом в глазах моей матери. Со слезами, она ожидала от меня… чего-то. Возможно удара, или же громких слов… «Почему… так?» - Я не сделал ничего из этого. Я был так зол и, одновременно, опечален, что дрожал, как овечий хвост. Начал лить слёзы вместе со своей матерью, не отрывая от неё своих глаз, полных ненависти к ней, пока дрожь моего теле отзывалась в моём голосе: - «Поч-чему… не погов-ворить? Убежать… Почему прос-сто не запереть в этом гнилом, сука, подвале! Почему ТАК?!» Как бы громко я не кричал на свою мать – ответ был известен мне с самого начала. Отец был не стал сдерживаться. Он не дал бы бежать ей… и мне. Но моя собственная ярость, переполняющая меня, не давала мне думать здраво. Я не мог простить того, что моя мать... моя *родная* мать... решила опуститься на одну планку с моим отцом, если не ниже. Я был готов сделать глупость и сорваться в любой момент, схватив бутылку из её рук… но остановился, не зная, как поступить. Я чувствовал на себе чужой взгляд. Рэд наблюдала за мной из-за угла, пока моя мама, закрыв глаза руками, моментально напрягла своё тело, готовясь к возможному удару, или же очередному броску бутылки. Звон стекла заставил её вздрогнуть, а после – взглянуть на меня, жадно глотающего вино из разбитого горлышка, захлёбываясь в неприятном мне напитке. Мне не нравился горьковатый, полусладкий вкус вина, но я продолжать пить его, словно пытаясь доказать что-то. И как только бутылка опустела, и последние капли вина начали капать с острых краёв – я выпустил её из рук, позволив разбиться об каменный пол, тихо направив себя в сторону выхода. Я не хотел, чтобы Рэд видела меня… таким. Разбитым, плачущим, с отуманенным гневом рассудком. Ноги автоматически понесли меня знакомой дорогой в мою комнату, пока держался на последних своих нервах. И как только дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной, а моё тело рухнуло на постель – я… разрыдался. Заревел, подобно зверю, избивая кулаком подушку и сжимая бельё, словно стараясь разорвать на крохотные куски. Я пытался успокоиться. Взять себя в руки, вытереть слёзы, думать здраво… но не мог. Я не был выше себя самого, не говоря уже про очевидную, ужасную правду. И печалило меня не это. Не смерть моего отца, и не его останки в подвале. Я просто… не мог понять, как он мог позволить себе столь спокойно назвать меня... «демоном, нежели сыном». Человека, что называл его своим отцом, с уважением и любовью? Как он мог столь спокойно поднимать руку на мою мать – свою жену - или же согласиться убить её, как и остальных Суккуб? Как он позволил себе столь спокойно… умереть? Под весом своих же вопросов, я уснул, даже не заметив этого. Уснул с лицом, зарытым в подушку. Мне ничего не слышал, не видел снов. Единственное, что я видел – это пустоту. Черноту. Темноту безграничную. Бездонную чёрную дыру, без конца и края. Я видел… ничего. Абсолютное ничего.***
Пробуждение моё было медленным и болезненным. Моя голова раскалывалась, словно её били об наковальню, пока я пытался раскрыть свои веки. Вместе с этой болью я чувствовал… нечто ещё. Странное тепло, обволакивающее моё тело, и едва заметную тяжесть, сковывающую мои движения. Причиной всему этого была моя мать. Женщина, что лежала рядом со мной в одном нижнем белье, закинув на мои ноги свою и крепко обнимая меня своими нежными руками. Её грудь упиралась в мою спину, как и лицо, с зарытым в моих волосах носом. Каждое её дыхания я не только чувствовал, но и слышал. Громкое, чёткое сопение, с едва заметной ноткой стонов, выходящих из её губ. Только я посмел дёрнуться, пытаясь едва заметно выбраться из её крепкой хватки – её руки сжали меня сильнее, а на самом кончике уха, по которому ударила лёгкая волна тепла, проявлялась неприятная боль. Она держала этот кончик в зубах, лениво покусывая его, пока тихие смешки переливались из её губ к моим барабанным перепонкам. «Солнышко уже поднялось… но моему – ещё рано». – Мягкий голос моей матери летал в моей голове лёгким эхом, и в шею моментально устремился лёгкий поцелуй. Я слышал, насколько пьяной она была. Это было заметно по одному лишь только смеха. Тихому, счастливому… Она даже обнимала меня с такой, не присущей ей, силой, что её состояние становилось слишком очевидным. И я лежал, бездвижно, пока она дышала мне в плечо и обнимала, подобно плюшевому мишке. «Когда ты перестал плакать и уснул – я тихо проскочила в твою комнатку и легла рядышком. Правда я хитрая, м-м?» - Она шептала прямо в ухо, голосом пьяной женщины, игривой и счастливой. Она вела себя так, словно все мои глупости и слова, вышедшие из меня часами раннее, попросту не существовали для неё. Словно она ничего из этого не видела и не слышала. – «Ты был весь в слёзках. И подушка была вся мокренькая. Я накрыла тебя одеялком, но тебе не понравилось, и ты утоптал её к ногам». Я не понимал… как у неё это получалось. Как она говорила мне это так тепло, словно ребёнку, после всего, что я сделал вчера? И почему я хотел… плакать от этого? «Ты ведь… знаешь, что я очень-очень люблю тебя? Сильно-пресильно? Больше всего на свете?» - Она вновь прижалась ко мне, пока её руки поглаживали мои плечи, а её сладкий шёпот проникал в мои уши, заставив моё сердце ёкнуть. - «Даже если ты назовёшь меня плохой мамой – я не перестану любить моего мальчика. Ты ведь не обижаешься? Я любую глупость для тебя сделаю, лишь бы ты не обижался. Если хочешь… пообижаемся вместе. М-м?». «Н-нет мам. Я не обижаюсь… больше». – Я пытался не плакать. Всё, что говорила моя мать, заставляло моё сердце забыть, как правильно биться. Оно то тормозило, то билось в спешке, не попадая в ритм. И я… изначально не держал на неё обиды. Лишь… растерялся слегка. Вот и всё. – «Мам, я…» Из губ моей матери выползло лёгкое мычание, пока она ожидала моих слов. Однако мне было сложно одновременно успокоиться и.. признаться ей, от чистого сердца, что… - «Я люблю тебя, мам». Её реакция была внезапной и очень яркой. Тихие хихиканья стали громче, а её объятья – сильнее. Вскоре она навалилась на меня всем телом, легонько укусив кончик моего носа и разглядывая меня в пьяной улыбке. «Глупышка. Меня нельзя не любить». – Её руки игриво бегали по моим богам, щекоча их, сбивая любые мои попытки проронить слезу. И это становилось сложнее с каждой секундой, пока я осознавал, что смотрел на свою собственную мать, полуголую, сидящую на моих ногах и щекочущую меня с, затуманенным алкоголем, взглядом и разумом. «Если хочешь, я могу позвать к тебе твоих сестричек. Они с тобой полежат, помурчат тебе в ушко… покажут тебе свои "мокренькие кисочки"». – Слышать о подобных вещах от своей матери я не желал. Наоборот, мне было противно представлять это, ибо подобные мысли выходили не от "кого-то", а от моей родной матери. Но моё сопротивление, в любой форме, лишь заставляло её сжимать меня крепче, продолжая нашёптывать свои извращённые фантазии и хихикать от умиления в моё ухо: - «Если хочешь, они разбудят тебя минетиком. Поёрзают попочкой. А завтрак в постель принесут на малютке Фиоле, которая будет звать своего любимого братика к себе и возбуждённо визжать, пока ты будешь слизывать с неё ещё тёплый бекон и яичницу…» «Мам! Просто… дай мне поспать». – Она различила лёгкое недовольство в моём голосе, улыбнувшись мне тепло и ласково. А после – сползла обратно, на край кровати, вновь вжавшись в мою спину, прошептав тихо: - «Хорошо… мой милый…». Она не оставила меня одного. Лежала рядом, вдыхая мои волосы, пока я пытался заснуть вновь. Я лишь надеялся, что она придёт в норму, когда наступит день… или же уснёт так крепко, что я смогу выскользнуть из её объятий. В любом случае, она не мешала мне спать. Наоборот, с ней… мой сон был крепче обычного и спал я, как младенец.***
Много чего успело проявиться для нас вчера. Сёстры, как и я, вылили из себя все слёзы. Пока я спал – они просматривали все данные о своих родителях, которые смогла найти моя мама. Лица тех, кто дал им жизнь… и кого им уже не найти… Они оплакивали каждого перед экраном монитора, даже если эти люди были им совершенно незнакомы. Сёстры узнавали в их лицах свои черты и тихо называли своими "папой" или "мамой". Они вылили достаточно слёз, поминая незнакомцев с найденных мамой документов. Однако… это было вчера. Сёстры успели оставить горечь потери в своём сердце, вместе со "сказками" о своём прошлом. Они были ведомы лишь одной мыслью, заставляющей их улыбаться мне: - «Пока братик с нами рядом – всё будет хорошо». Их прошлое, как и ужасы, о которых они забыли – не было релевантным более. Они наслаждались настоящим… и мечтали о будущем. Со мной рядом. А отец… Я принял его смерть, как и его деяния, со спокойным лицом. Но даже если он был настоящим ублюдком и убийцей – я не мог оставить его тело гнить в погребе. Все его останки мне пришлось закопать в самом далёком углу лабиринта. В самой глубокой дыре, которую я только мог выкопать. Сегодня, вместе со своими сёстрами, я получил очень важный урок, который я не скоро забуду… И урок этот вышел из уст моей матери, решившей опохмелиться и успокоить свою головную боль парой глотков вина: - «Лучше уж выпить двухлитровую бутылку сладкой лжи, нежели горькую стопку правды».