Скайримская рапсодия

Когда сэра Лларен Тирано воображал, как пройдёт первый день их дороги в Маркарт, он представлял всё немного иначе. Меньше растраченного попусту времени. Меньше возможностей любоваться паскудной рожей Марция Стального Кулака. И куда меньше тощих босмерских пацанов, вопящих о том, как омерзительны тёмные эльфы… Да, даже одного было более чем достаточно. Впрочем, начиналось всё довольно обыденно. В четвёртом часу одиннадцатого Руки дождя данмеры (а вместе с ними – и остальные девять голов наёмной охраны) встретились с Хёгни у западных ворот. К тому моменту, как внутренние ллареновы часы показали четыре часа и примерно шестнадцать с половиной минут, они добрались до Марция и повозок, что ждали в укромном месте за городскими стенами: Кулаки не хотели поднимать вокруг своего отъезда больше шума, чем было необходимо. Конечно, подобное предприятие никак нельзя удержать в секрете, но осторожность лишней никогда не бывает. И чем меньше меров, людей и прочих условно-разумных обитателей Тамриэля знали о грузе, следующем в Маркарт, тем ниже делались шансы, что кто-то попробует его перехватить. Но этим, на лларенов взгляд, предусмотрительность их заказчиков и ограничивалась. Почему они решили отправиться в путь так поздно, мимоходом просрав большую часть дневного света, оставалось для него загадкой. Десятого Руки дождя солнце зашло где-то в восемь часов шесть минут, и нынче Лларен рассчитывал на закат примерно в восемь часов и восемь минут. Практически день пути ушёл в жопу… хотя, конечно, это было совсем не его дело. Его делом было смотреть по сторонам, изображая бдительность, и трястись в седле. И как бы он ни относился к Потеме, Лларен отчасти был даже рад, что сегодня трястись в седле приходится значительно меньше. Чему он не радовался, так это поразительной натыкаемости Марция Стального Кулака: его вялая, кислая рожа постоянно попадалась данмеру на глаза. Лларен не знал, на чём сидит его наниматель, но это его не особенно волновало. Больше, чем те, кто наркоту жрал, злили его только те, кто наркотой барыжил. Остальные спутники Лларена не слишком-то раздражали: Хёгни, мальчишка-слуга; пятеро нордов, считая магичку и братьев Эйнарссонов; двое имперцев, считая Валориана; один бретон, один босмер… Новые имена Лларен привычно пропустил мимо ушей — Кер, если что, напомнит, — и первым делом принялся наблюдать за Халльфрид из Рорикстеда. Ничего интересного, впрочем, он за ней не увидел. Обычная девка: не уродина, не красавица, и, не будь она единственной бабой на даэдрову дюжину мужиков, Лларен вряд ли бы уделил ей столько внимания. Остриженные по плечи чёрные волосы, тёмные глаза… не самый распространённый у нордов раскрас, но невеликое диво. Впрочем, ему всё равно виделась в Халльфрид примесь бретонской крови. Рорикстед, да? Рядом с Пределом подобное – вовсе не редкость. Но самой заметной у Халльфрид из Рорикстеда чертой был рот, широкий и пухлогубый, — и несмываемая улыбка. Вид её ровных белых зубов внушал Лларену странное, липкое беспокойство. Он любил весёлых девиц и ничего не имел против крупного женского рта: порой это приходилось как нельзя кстати! Но где-то на сорок девятой минуте пути Лларену стало казаться, что стоит ему хоть чуть-чуть зазеваться, и Халльфрид из Рорикстеда непременно откусит ему голову — и чувство это было не из приятных. Он достаточно быстро решил, что с магичкой надо держать ухо востро, а в подобных делах сэра Тирано редко когда ошибался. Но Халльфрид из Рорикстеда была не единственной из сотоварищей, кому надолго удалось завладеть ллареновым вниманием. Следующим стал бретон — Этьен Тибо, который, по-видимому, действительно оказался тем самым «Тибо, мастером посоха, что когда-то жил в Нарсисе». По крайней мере, на дело он отправился именно с посохом, а ещё – со смазливым босмерским пареньком, не отходящим от него ни на шаг. У босмера, впрочем, своего посоха не было, и в учениках у Тибо он числился вряд ли. И пусть Лларен очень старательно убеждал себя, что их предпочтения – вовсе не его дело, но шутки про посохи, копья и порицаемую на родине практику пронзания Второго Отверстия [1] так и просились ему на язык, и сдержаться было невероятно сложно… Да, что бы там Кер ни думал, но Лларен и правда старался запоминать всё, что тот ему рассказывал, — даже вивекианскую хренотень! — и без нужды не нарываться на неприятности. Получалось это у сэры Тирано с переменным успехом, однако нынче его усилия были растрачены впустую. Мелкий босмер — хотя для народа, что жрёт одно мясо, босмеры вообще мелкие, — казалось, невзлюбил Лларена ещё до того, как тот успел открыть рот. Он всё зыркал на него своими чёрными злыми глазищами, и надувал исполосованные чудными татуировками щёки, и постоянно кривился, будто всю дорогу хлебал уксус. Однако на девяносто восьмой минуте пути Лларен наконец-то заметил, что пацан пытается убить взглядом не только его, но и Кера — и немного успокоился. К предубеждению против данмеров он давно привык, пусть даже чаще этим грешили люди, а не другие меры. Однако всё окажется много сложнее, чем представлялось ему поначалу. Лагерь они разбили где-то в семь часов и пятьдесят три минуты, примерно за пятнадцать минут до очень точно предсказанного Ллареном заката. Хёгни увёл их куда-то к югу от тракта, в холмы — к известному Кулакам месту, где можно было бы встать на ночлег, не опасаясь попасться на глаза другим путешественникам. В отличие от Кера, привычного рано ложиться и рано вставать, Лларен по природе своей был полуночником. И пусть нужда и усталость нередко помогала ему заснуть где и когда угодно, сегодня он строил иные планы: было бы неплохо затянуть кого-нибудь после «ужина» поиграть в карты. Без всякого намеренья выиграть деньги и, упаси АльмСиВи, не в «Чёрного Чонси» [2] — во что-нибудь лёгкое, быстрое и без крупных ставок. В конце концов, игра – не только прекрасный источник заработка, но и проверенный способ узнать своих новых знакомцев поближе. Увлечённость, помноженная на азарт, прекрасно развязывает язык — или, словами Кера, «обнажает душу», — а подобное никогда не бывает лишним. Однажды, два месяца восемь дней и примерно двадцать три с половиной часа назад, Лларен всерьёз взялся научить приятеля «кочерге». Тот всё отнекивался и твердил, что с картами не в ладах, но сэра Тирано был настойчив и непреклонен. В итоге выяснилось, что Кер и правила прекрасно знает, и блефует, как бог, и Лларен, проиграв ему четыре раздачи подряд, был вполне собой доволен. И, верно, выпитый эль был тому виной, но только к пятой раздаче он наконец-то почуял неладное. Да, рыжий прохвост и правда дурил товарищу голову хлеще Князя Интриг… но каждый раз ему в руку шло такое дерьмо, что более неподходящих карт было трудно себе представить. «Я не врал тебе, Лларен Тирано, когда говорил, что я – далеко не самый везучий мер, – усмехался довольный собой индорилец. – Но решил, что наглядная демонстрация станет убедительней всяких слов». И Лларен сдался: Кер и карты и правда сочетались между собой так же славно, как дом Телванни и верность Империи. Поэтому после трапезы данмеры, коротко перехлестнувшись, разошлись по своим делам. Лларен прекрасно знал, что рыжий ни за что не упустит возможность поговорить с «одним из лучших мастеров посоха в Тамриэле», но сам он планировал собрать за игрой как можно больше голов… Однако одиннадцатого Руки дождя в карты Лларену так и не довелось сыграть. В его планы ворвался сердитый окрик, прозвучавший невдалеке, а следом – обрывки слов, с трудом различимые, но оттого не менее понятные. Это был босмерский пиздюк — и он явно напрашивался на хороший такой индорильский кулак. Им удалось завладеть всеобщим вниманием. Напрочь забыла о картах троица новичков, которых Лларен собрал для своей игры. Подтянулись поближе и братья Эйнарссоны, что готовились к первому караулу. Обернулся на шум и Валориан, возившийся со своим арбалетом. Кончили спорить вполголоса Хёгни и Марций, и перестал вычёсывать лошадей их мальчик-слуга. А Халльфрид из Рорикстеда на середине движения передумала трогать лютню, притороченную к седлу, и сложила на груди руки. Сэра Тирано наскоро спрятал колоду в карман и арбалетным болтом метнулся к тому уголку их лагеря, где растерянно-окаменевший Тибо метался взглядом меж Кером и своим брызгающим слюной дружком. Впрочем, выхватить Лларену удалось только что-то там об «омерзительном»: когда он оказался в первых рядах, босмер уже заткнулся, и над лагерем повисла густая, напряжённая тишина. Семь долгих секунд спустя Кер, склонив голову к правому плечу, бесстрастно и ровно проговорил: – Вы имеете что-то против моей расы, сэра? Лларен вздрогнул — резко, всем телом. Перед ним стоял вовсе не тот Кериан Индри, что с блеском во взгляде пересказывал любимые книги и никогда не скупился на слова утешения и поддержки — отзывчивый, по-детски любопытный, немного застенчивый даже. Нет, то был мер с болезненно-ровной спиной и до костей прожигающими глазами, мер, что с пугающей лёгкостью разбирал на части чужие мотивы и посреди разговора засаживал собеседнику в глаз кинжал… Потому что край этого мира сделан из мечей, и небес так просто достигнуть насилием! Лларен бы ни за какие шиши не хотел оказаться сейчас на месте болтливого босмера. Но тот был глух к нависшей над ним угрозе и только, фыркнув как кот, прошипел сердито: – Подлецы, убийцы, работорговцы… Гниль, серая плесень всего Тамриэля, вот она, твоя раса! – Подлость непросто измерить и много труднее – сравнить, так что трогать её я не буду, – протянул Кер, не спуская с мелкого взгляда. – Что до убийств, то мерам и людям нашего ремесла без них обойтись достаточно сложно. «Да ты сам впервые убил неполных двенадцать недель назад, Индорил! – вдруг подумалось Лларену. – Даже в сравнении с кем-то вроде меня…» Но Кер между тем продолжал говорить. – А что касается рабовладения или работорговли… то в этих делах мы с товарищем точно никак не замешаны. Меры, владеющие рабами, вряд ли возьмутся охранять караваны в Скайриме. Возможно, мои соплеменники вас обидели, госпожа, однако мы не имеем к этому отношения, – мягко, но в то же время решительно произнёс индорилец. – Разве справедливо было бы вас осуждать за все преступления, что когда-либо совершали хаджиты? – спросил он, с укором качнув головой. Лларен моргнул, не совсем понимая, что сейчас услыхал. Но босмера было непросто сбить с толку. – Ты не задуришь Шавии голову, тёмный эльф! – зло прозвучало в ответ. – Быть может, ты сам слишком беден, чтобы владеть другими. Но такие, как вы, прекрасно знают цену чужой свободы… С вашего молчаливого одобрения существует на свете рабство! Ну же, скажи же, сколько же стоит чужая воля на ваших рынках? В какую цену можно купить раба? «Ну у тебя и вопросы!» – подумал, закатив глаза, Лларен. – Ха, будто бывает какой-нибудь средний раб! Цена зависит от многих признаков: возраста, пола, расы, умений, хара… И тут, обжегшись о чёрные злые глазища, он проглотил остатки последнего слова и наконец-то понял три очень важные вещи. Пункт первый: весь разговор Кер перепрыгивал с сиродиильского на данмерский и обратно, и босмерский пацан, Лларену под стать, не обращал на это никакого внимания. Пункт второй: по всему видать, что босмерский пацан оказался вовсе не босмером и даже не пацаном. Пункт третий: не-босмерский не-пацан вознамерился, кажется, выцарапать Лларену глаза — потому что тот, верный своим привычкам и принципам, в самый неподходящий момент ляпнул самые неподходящие слова. Лларен шарахнулся назад и не думая потянулся к ножнам, но сэра Этьен Тибо, наконец отмерев, ухватил своего компаньона за руку и удержал того от рывка. – А твой друг не слишком-то помогает делу, – сказал он, обращаясь к Керу. Обстановка определённо стала ещё более напряжённой, но на этот раз в центре внимания очутился Лларен — и ему страстно захотелось оказаться сейчас где-нибудь этак на островах Саммерсет. Но Кер, не отрывая взгляда от Тибо и его спутницы, — плоская, как доска, но это всё-таки была девка… — вдруг спросил у него: – Лларен, сколько в Крагенмуре стоит отрез ткани? – Смотря какой ткани… – не сдержавшись, он снова закатил глаза. – Хлопок, лён, шерсть, шёлк? Гладкокрашенная, набивная? Фактура? Плетение? Размер отреза, в конце концов? Назначение? – А большие ножницы? Из тех, что подешевле? – Можно сторговать за септим. – Бутылка мацта? – Десятку. – Один крупный лист хакльлоу? – Тридцать, если он целый. – Плетёная корзина? – Пятёрка. – Даэдрический кинжал? – Если настоящий, то тысяч десять, но тут и покупателя, и продавца хрен найдёшь. – Большое алебастровое блюдо? – Шесть с половиной сотен, я бы сказал… Хэй, Индорил, какого ты… – начал было Лларен; однако приятель договорить ему не позволил. – А небольшая глиняная тарелка? – спросил он снова. – Пять, хотя с простаков всё время стараются содрать больше. Заговаривают им зубы: мол, синие тарелки красивые, но коричневые прослужат дольше… Лларен осёкся: бешеная девка вдруг фыркнула, тряхнула остриженной головой и чудным образом перестала выглядеть диким зверем, жаждущим его крови. Неловко поведя плечом, он наскоро огляделся вокруг: весь лагерь, от суки Марция до зубастой Халльфрид, пялился на них во все глаза. Тибо отпустил наконец руку своей подружки; Кер, придавив их обоих тяжёлым и тёмным взглядом, проговорил неспешно: – Думаю, на бакалейщика мой товарищ похож даже меньше, чем на работорговца. Однако он прекрасно запоминает такие вещи, чем выгодно отличается от, скажем, меня. Но, впрочем, вас подобное не волнует, не так ли, сэра Шавия? Вы ничего о нас не знаете, кроме цвета кожи и формы ушей — но ничего другого вам знать и не требуется. Мы все ведь для вас одинаковые, все – подлецы, и убийцы, и работорговцы… Так чем же вы лучше тех моих соотечественников, что, руководствуясь вашей же логикой, развешивают на ближних бирки с ценой? При этих словах она дёрнулась, как от удара — но промолчала, и спутник-бретон опустил на её худое плечо свою руку. А Кер продолжал, забивая слова, как гвозди, и голос его, глубокий и звучный, гнал из гудящей ллареновой головы все прочие мысли. – Нас вы по этой же мерке уже оценили, и взвесили, и приписали на счёт молчаливое одобрение, разве не так? Быть может, по вашему мнению, мы с сэрой Тирано и сами давно заслужили рабский ошейник? Молчаливое одобрение… – он хмыкнул, дёрнул щекой в подобии невесёлой улыбки и пять холодных секунд спустя снова взялся хлестать девчонку своими словами. – Мы для вас все одинаковые, и моё мнение, верно, не слишком интересует вас, сэра, – говорил он медленно и тягуче, – но вам всё равно доведётся его услышать. Я осуждаю рабство в родной провинции. Не потому только, что оно аморально и неэтично, хотя и этого должно быть достаточно… было бы достаточно — в лучшем мире, чем наш. Но я осуждаю рабство и потому, что оно разъедает Морровинд изнутри. Оно губит экономику: крупные латифундии душат мелких землевладельцев и фермеров, а дешёвый рабский труд вытесняет свободных ремесленников с рынка. Богатые всё богатеют, бедные всё беднеют, и пропасть между ними всё ширится — и ширятся противоречия, и множатся раздоры… и даже голодные бунты трёхсот девяностых растут из этого корня, а не только из-за взметнувшихся вверх акцизов. Но рабство также уродует нравы, приучая нас к повседневной, бездумной жестокости. И рабство с лёгкостью сделают casus belli [3], если Морровинд вздумает вдруг отбиться от рук. Поддерживаю ли я рабство? Нет. Борюсь с ним? Нет, мне это не по силам и не по мужеству... Но ведь и вы — не боретесь! Так что можете ненавидеть нас сколько угодно, но только не заблуждайтесь: беды, выпавшие на вашу долю, ещё не дают вам морального превосходства. Он замолчал. Погасло тёмное пламя в глазах, — и в зрячем, и в искусственном, замаскированном чарами, — и схлынула злость, и все вокруг пялились на него, словно у Кера вдруг выросла вторая голова. А Лларен... Лларен к такому уже привык и вовсе не удивился, что злоязыкая девка, красная, точно варёный рак, шепнула что-то бретону и бросилась прочь, к стреноженным лошадям. Полоски татуировок на её щеках смутно напоминали кошачьи усы. – Пусть даже Шави нынче не возражает, но мы всё равно не смогли бы устроить подобный спарринг, – непринуждённо заметил Тибо, возвращаясь к неведомому и не до конца понятному для Лларена разговору. – Нам, кажется, не найти здесь второго посоха. Кер улыбнулся, сверкнув в полумраке костров зубами, и почти что пропел в ответ: – А это – меньшая из ваших проблем, мутсэра. И следом в две с половиной секунды слились широко разведённые руки, шёпот на грани слуха — и даэдрический посох, что взвился в воздух и готов был обрушиться сэре Тибо на голову. Однако бретон ускользнул: шарахнулся в сторону и, припав к земле, метнулся к собственному оружию. Посох Кера, поцеловав землю, рванул наискось и вверх — и налетел на посох противника. Сэра Этьен Тибо принял вызов, а Лларен... Лларен знал, что таким заклинанием Кер выжег практически весь свой резерв: в чарах, упрятанных на его ладонях, были одни лишь кинжал и копье, и для всего остального оружия магию он тянул на живую. Он знал и о том, что индорилец был много привычней к клинку, чем к посоху или иному дробящему — и что призванное оружие будет гостить в их плане не больше ста двадцати секунд. Лларен знал эти вещи, но Лларен о них не думал, ведь сэра Этьен Тибо принял вызов, и всё остальное утратило следом важность. Кер мог часами на все лады воспевать величие битвы и то, как она вырывает нас из оков срединного мира, освобождая от повседневных забот, очищая разум от лишних мыслей и помогая постигать суть вещей. Он с упоением говорил о поэтичности и красоте смертоносных движений — и красоте мастерства, которой по силам заполнить собой и облагородить собой даже самые непритязательные сосуды. Но чаще всего Лларен был глух к этой песне… или же просто не мог её слушать и слышать. Когда он тренировался с приятелем, то прикладывал все усилия, чтобы не облажаться, и ни на что другое его не хватало. Смотреть же, как Кер упражняется в одиночестве, всегда было немного неловко, словно Лларен в замочную скважину наблюдал за тем, что для чужих очей не предназначено — за слишком личным, слишком значительным… Но нынче нужно было бы быть мертвее лежалого мертвеца, чтобы не слышать той песни. Черствее, чем собранный Храмом для нищих хлеб, чтобы не видеть – танца. Они и правда словно бы танцевали друг с другом, эти бойцы, столь несхожие между собой. Впрочем, вплотную подступившая к ним темнота превращала обоих — и рыжего мера, и человека с нитями седины в каштановых волосах — в две одинаково серые тени. И, как и заведено вести себя сумеречным теням, они, невесомые, скользили по земле, не принимая в расчёт предметы срединного мира. Лёгкие, ловкие, быстрые… Быстрые, они были настолько быстрые, что у Лларена закрутило живот. Сплетались в единое целое нападение и защита, и почти невозможно было определить, где и когда одно перетекало в другое. Вот делает выпад тень-которая-Кер — один, другой, третий, быстрее, чем Лларен бы мог достать из ножен свой меч, — в горло, в живот, в ноги! Тень-Тибо отбивает каждый, и посох в его руках вращается, как лопасти мельницы. Тень-Тибо отбивает каждый, но будто бы отступает назад под этим напором — и тут же в могучем прыжке обрушивает свой шест противнику на голову. Кер успевает парировать, встретить посохом посох на полпути — и отвести вторую атаку, и замахнуться бретону в открывшееся плечо. Только вместо плеча он встречает вражеское оружие — краем прильнув к даэдрику, оно крадёт у удара силу и изменяет его направление. Второй конец посоха хлещет Кера по рёбрам. Лларен – не самый хороший боец, но индорилец его прекрасно вымуштровал. Нынче он научился не только смотреть, но и видеть, и Лларен видит, что Кер – быстрее, сильнее, напористей, но бретон… бретон – искуснее, и посох в его руках вытворяет невероятные, немыслимые вещи. Он не играет и не даёт поблажек, и данмер достойно держится — но именно держится, пусть даже, верный себе, Кер беспрестанно, решительно, яростно атакует. Он атакует, и мощным ударом он рубит воздух, но вместо вражеской плоти даэдрик встречает одно только дерево. Бретон, сбив в сторону встречным ударом его удар, нападает сам. И Кер успевает принять защитную стойку… вот только посох исчез из его ладоней. Его две минуты, его сто двадцать секунд – истекли. В каком-то немыслимом полупрыжке-полурывке он успевает уйти влево — так быстро, что Лларен толком не разглядел ничего. Этьену Тибо повезло меньше: он, потеряв равновесие, падает, чудом не угодив в один из костров. На ноги, впрочем, он возвращается через неполные две секунды — и смеётся, счастливый, словно ребёнок. И всё заканчивается. Краем сознания Лларен осознавал, что подле него гудят потревоженным роем спутники, но в их слова он и не думал вслушиваться. Нет, данмер немного опасливо зашагал вперёд — туда, где странно довольный Этьен Тибо заговаривал его приятелю зубы. Бретон дышал часто и тяжело, но это ни капельки не умерило его пыла. – Льщу? Нет, кому бы то ни было льстить… честно скажу, не в моих это правилах, сэра, – разглагольствовал он на данмерском. – С техникой вы не особо в ладах, спорить не буду… И, я бы сказал, слишком много черпаете из копейного боя и длинных клинков… Но дальше пренебрегать посохом было бы для вас преступлением. То, что вы показали… – Что вы, мутсэра, – перебил его снова невозмутимый Кер. – Я вас едва сдерживал. От этих слов бретон только отмахнулся: – Полноте, не ломайте комедию, сэра. Вы сами знаете, как было дело. Мне сорок три года… и, что бы там ни говорила Шави, в ближайший десяток лет я точно не собираюсь завязывать с воинским ремеслом и доживать свои дни каким-нибудь там владельцем трактира. Но лукавить не буду: долго поддерживать такой сумасшедший темп я уже не в силах — иначе бы так не ошибся, не пропахал бы лицом… Бурление за спиной меж тем набирало силу, и Лларен всё-таки обернулся — и напоролся взглядом на крайне кислого Марция. – Давайте, бездельники, расходитесь, – прикрикнул он, суетливо взмахнув руками. – Кто не дежурит сейчас, харэ ротозейничать! Нам засветло подниматься, идите уж спать! Один из безымянных пока для Лларена нордов буркнул было, что сам решает, когда и сколько нужно подрыхнуть, и нянька ему не требуется. Но, правильно рассудив, что теперь смотреть уже не на что, отряд большей частью спорить не стал, и все потихоньку принялись разбредаться по лагерю. – Никакого с вами веселья, Марций, – с укором отозвалась Халльфрид — не отрывая, впрочем, смеющихся наглых глаз от лларенова приятеля. Тибо по-прежнему забалтывал Кера, и ядрёный бретонский акцент делал его трескотню почти что неразличимой: «Ей бы пошло на пользу… с удовольствием посмотрел… лет через пять… если даже сейчас, в таком юном…» – Устроили тут балаган, блядские скоморохи, – негромко проговорил Марций. Сплюнув под ноги, он развернулся к мерам спиной, зашагал к своему до странного безучастному братцу и, к сожалению, не услышал лларенова прощального напутствия. – У хоркера отсоси, завидущая рукожопая пиздоблядь, – с широкой улыбкой пожелал ему данмер. Ради этой фразы Лларену пришлось поднапрячься и в кучку собрать все свои скудные знания нордского языка — но дело того стоило. Загоготали товарищи, и встревоженно обернулся Марций, и Гисли Эйнарссон, хлопнув Лларена по спине, с добродушной усмешкой назвал его языкастым засранцем. Марция не любила, наверное, даже родная мать, и общая нелюбовь прекрасно объединяла тех, кто находился под его началом. И Лларену, привыкшему за последние годы — два года семь месяцев и примерно четыре дня — держаться ото всех наособицу, чувствовать эту связь оказалось на удивление приятно. – …Старик, пойдём уже спать, а то завтра совсем развалишься, – раздалось у него за спиной. Он обернулся: незаметно подобравшаяся к ним Шавия, не отрывая глаз от земли, тянула Тибо за рукав. – Вот маленькая стерва! – воскликнул тот, как бы оправдываясь — без злости, с какой-то отечески-снисходительной нежностью. И Лларен, отчаявшись разобраться, что же на самом деле связало этих двух чудиков, воспользовался девкиным примером и потащил Кера прочь. Впрочем, где-то девять с четвертью минут спустя, когда данмеры успели уже раскатать свои тюфяки и улечься спать, он всё же не выдержал и снова принялся ворошить это дело. – Да кто она вообще такая? – шепнул он, едва шевельнув губами, но нисколько не сомневаясь, что Кер его непременно услышит — и непременно поймёт, что имелось в виду. – Ты говорил, хаджит? – Да… омс, кажется, – три с половиной секунды спустя отозвался он — тоже шёпотом и даже не шелохнувшись. – Я читал, что они рождаются при полной Секунде и новом Массере — и внешне практически неотличимы от босмеров. Но глаза у нашей попутчицы пусть и тёмные, но совсем не-босмерские… да и узоры на её щеках оказались достаточно красноречивы. – Омс, надо же! Какой только хрени не бывает на свете! – Тише, – шикнул на него Кер. Но через восемь полных секунд он уже сам нарушил молчание: – Намного больше меня интересует другое. Известный боец, что долгое время жил в Нарсисе, оказывается в Скайриме, в компании бывшей рабыни… – Угу, язык рядом с ними я постараюсь не распускать, – согласился с невысказанным предупреждением Лларен. Он уж задумался было, шершавый ли у девчонки… у Шавии… язычок, — каким он обычно бывает у более нормальных хаджиток, — и что там вообще у неё под одеждой… но Кер перебил ему все эти интересные мысли. – Мне нужно перед тобой извиниться, – сказал он вдруг. – Ну и за что же на этот раз? – с привычно разыгранным раздражением отозвался Лларен. – Я… я втянул тебя в свой «блядский балаган», не спросив разрешения. Я не имел на это никакого права, но... «такие как я»... Я вспылил и поддался злости... прости меня. Лларен шумно вздохнул и, не удержавшись, опять закатил глаза, пусть даже этого жеста никто не увидел. – О, всеблагие АльмСиВи, нашёл, в чём покаяться, Индорил! Всё, всё, никаких обид, спи уже! Хватит страдать хернёй! – …Надеюсь, ты в самом деле никогда не занимался работорговлей? – Нет… – Замечательно. Доброй ночи, Лларен. – Угу. И вот на этом одиннадцатое Руки дождя для Лларена наконец завершилось. Он заснул, и он бродил по славному Нарсису, Нарсису-Где-Все-Ревностно-Чтят-Пророка-Велота [4] и где Лларену доводилось побывать шесть раз. Во сне запускал камни-блинчики с пологого берега озера Хлаалу — в городе, что был не только столицей Великого дома, но и столицей... И после этого поворота ласковый сон превратился в кошмар, и прямая светлая улица вывела его вдруг во чрево нижнего Крагенмура, прямо к дверям старой базы «никс-гончих». В воздухе пахло кровью, в воздухе пахло смертью, в воздухе пахло мукой, от которой заледенела бы кровь и показалась желанной – смерть. И Лларен... Лларен прекрасно знал, что ждёт его за этими дверьми, но тело двигалось вопреки его воле, наперекор его страху. Шаг, шаг, шаг, шаг... но Лларен почувствовал вдруг его, у себя за спиной — и сумел обернуться. И позади оказался друг, и друг протянул ему руку, и этот простой, незначительный жест неожиданно наделил его неодолимой силой. Лларен остановился, и развернулся, и встретился с ним глазами... Его ладонь опустилась на ллареново плечо, а его голос проговорил: – Проснись... И Лларен проснулся. Он проснулся, разбуженный ровно в пять часов двадцать восемь минут двенадцатого Руки дождя, и длиннопалая узкая рука Кера лежала у него на плече. – Что?.. – выдавил он из себя, с трудом разодрав глаза. – Марций пропал, – коротко проговорил индорилец. И вот тогда-то остатки сна слетели с Лларена окончательно. Конечно, сама по себе участь Марция сэру Тирано мало заботила. Но вот то, что паскудный норд посреди ночи исчез из охраняемого лагеря, действительно внушало ему тревогу. Как оказалось, когда Уле и Хадвар (две трети малознакомых Лларену нордов) досиживали конец своей стражи, Марций вроде бы ломанулся посрать и скрылся за ближним холмиком. Вот только имперцам, своим преемникам на посту, горе-стражи об этой отлучке рассказать позабыли. Хёгни хватился братца только к утру. Он явственно не питал к пропаданцу особой любви и сказал в его адрес немало неласковых нордских слов, которые Лларен очень постарался запомнить. «Этого гада не любит, наверное, даже родная мамаша!» – шепнул он потом Керу, удачно ввернув придуманную вчера шутку. Приятель, впрочем, юмора не оценил: только нахмурился и с равнодушием в голосе заявил, что родственников не выбирают. На этом беседа увяла, толком и не начавшись, и данмеры вместе со всеми другими спутниками отправились прочёсывать окрестности. Но Марций как в воду канул: его следы и правда вели за один из окрестных холмов, но потом неожиданно обрывались. А между тем груз был в целости и сохранности — как и личные вещи пропавшего норда. Ни одного хорошего следопыта в отряде не оказалось, и время стремительно ускользало сквозь пальцы. Лларен бы не удивился, если бы оказалось, что ночью Марций таки довякался, и его труп прикопали где-нибудь у дороги… Но пропажа кузена и компаньона, пусть даже такого паскудного, не могла не встревожить Хёгни. Конечно, Стальной Кулак старался выглядеть уверенно и спокойно, но во время поисков он всё время затравленно озирался и бормотал что-то про несчастливые числа и упущенные часы. В восемь часов и примерно семнадцать с третью минут, когда их поисковые группы не только прочесали всю округу, но уже практически дошли до Вайтрана, терпение Хёгни подошло к концу. Собрав вокруг себя весь свой разномастный отряд, он сложил на груди руки и заявил, устало и мрачно: – Больше времени мы потерять не можем. Если не успеем до срока попасть в Маркарт, то вся поездка лишается смысла, а вы – лишитесь доли от прибыли, – слова эти были встречены осторожным согласием, но резким взмахом руки Хёгни заставил всех замолчать. – Однако бросить родича я не имею права, – припечатал он, – как бы выгодно мне это ни казалось. Поэтому мы поступим так: трое останутся здесь ещё на день, чтобы разыскивать Марция — или дождаться его возвращения. Если к завтрашнему утру он так и не объявится, то кто-то один вернётся в Вайтран, сообщить о его пропаже страже. Остальные отправятся догонять караван… А ежели эта сволочь найдётся раньше, то тут и без лишних слов всё ясно — отправитесь догонять, и без проволочек. План Хёгни всем показался разумным — ровно до той поры, пока не пришлось искать троицу добровольцев. Никто не хотел оставаться в этом скамповом месте на лишний день, и уж подавно – сделаться тем бедолагой, которому придётся возвращаться в Вайтран, а потом в одиночку скакать до Маркарта. – Тогда жребий, – подытожил Хёгни. – Ульв, – обратился он к мальчишке-слуге, – найди им каких-нибудь щепок, пусть тянут себе, раз сами определиться не могут. Такому вот повороту сэра Тирано совсем не обрадовался: когда твой компаньон чудовищно невезуч, жеребьёвка не сулит ничего хорошего. Но, как это часто случается в жизни, мысли у двух умных меров чудесно сошлись. – Я согласен стать одним из добровольцев, – заявил, услыхав о жребии, индорилец. Он мельком глянул на Лларена, и приятель понял его без слов: чем гадать, разобьёт ли их жеребьёвка, лучше уж задержаться здесь, но зато — вдвоём. Если надолго оставить рыжего без присмотра, тот непременно вляпается в какие-нибудь неприятности. – Я тоже останусь. Вместе мы лучше работаем, чем поодиночке. – А сразу вы вызваться не могли? К чему время-то так тянули? – с раздражением откликнулся Хёгни. – Эльфы, что б вас всех… Ещё залежалые добровольцы имеются? Или будем… – Пожалуй, не надо жребия, – отозвалась вдруг на этот призыв Халльфрид из Рорикстеда, – я буду третьей. А если господин Марций попал в беду, и нам удастся его отыскать… Помощь мага, я думаю, лишней не будет. Предложение Халльфрид их нанимателю явственно не понравилось, и Лларен его понимал. Отпускать на такое дело штатного мага сам крагенмурец бы ни за что не стал: мало ли, что поджидает отряд по дороге? Но Хёгни, видимо, слишком устал от споров и проволочек, так что на Халльфрид с её затеями он махнул рукой и приказал остальным выдвигаться в дорогу. Улыбка, широкая торжествующая улыбка магички, заставила Лларена нервно сглотнуть и невольно потянуться за кинжалом. Эта миловидная молодая женщина чем-то неизъяснимо его тревожила… Хёгни достаточно быстро сумел собрать своих подчинённых. Пусть даже все они были придавлены этим не слишком удачным началом пути, но общая настороженность заставляла их действовать споро и слаженно, и даже склочная хаджитка-омс вела себя образцово. Примерно за двадцать секунд до половины девятого телеги и конники скрылись среди холмов и должны были вскорости выйти к тракту. А Лларен в компании Кера, и Халльфрид, и троицы стреноженных лошадей остался пасти сгинувшего незнамо куда Марция. И пусть по природе своей он был полуночником, но ради того, чтобы поменьше тут задержаться, Лларен был готов пуститься в дорогу хоть в пять утра! Осталось всего лишь перетерпеть ближайшие двадцать с половиной часов… Сэра Тирано пока абсолютно не подозревал, насколько стремительным станет его двенадцатое Руки дождя — и какие волны пойдут от брошенного сегодня камня. После «завтрака» Кер, не изменяя своим индорильским привычкам, предложил разделиться и ещё раз добросовестно прочесать окрестности. Но Лларена было не обмануть: он знал, что приятель просто хочет набегать свои ежедневные четыре-пять миль, ведь тренировка выносливости жизненно необходима любому бойцу! И пусть в одиночку шляться здесь было немного жутко, спорить с товарищем Лларен не стал, как не стала спорить и Халльфрид. Троица разошлась в разные стороны, но через каких-то десять минут он и думать забыл о таинственном исчезновении Марция. Холмы, поросшие невысокой густой травой, и синее-синее небо, и солнце над головой… Лларен улыбнулся: будь рядом Кер, он бы по случаю обязательно выдал что-нибудь этакое, поэтично-метафоричное. Два месяца четыре дня и примерно пятнадцать с половиной часов назад индорилец взялся ему объяснить, что такое метафора — и ожидаемо преуспел. – Смотри, – говорил он, размахивая руками, – когда ты произносишь что-то вроде «ебать тебя тёсаным бревном», ты ведь совсем не стремишься схватить бревно и воплотить своё пожелание в жизнь? Нет, на самом деле ты хочешь только того, чтобы твой собеседник испытывал унижения и страдания — сравнимой силы, пусть даже другого корня. И на основе такого сходства, такого сродства… ты переносишь признаки одного явления на другое — и речь становится более выразительной, а угрозы – более действенными. И Лларен тогда с удивлением осознал, что он, оказывается, очень метафорично ругается, и в первый раз услыхал, как ругается Кер. Крепкие выражения тот позволял себе только тогда, когда повторял чужие слова или кого-нибудь — и чаще всего этим «кем-то» оказывался Лларен — передразнивал, и поэтому каждый случай прочно врезался в память. Блядский балаган… У Лларена была толстая шкура, и никакие оскорбления его особо не трогали. Но спокойно сносить, как кто-то рыпается на Кера, он просто не мог: того обидеть – как насрать прямо в душу! Кер был последним из всех знакомых Лларену меров, кто заслуживал хоть одного недоброго слова (кроме тех слов, что сэра Тирано отвешивал рыжему самостоятельно — исключительно из приязни и ради его же блага!). Кериан Индри смотрел на Лларена Тирано и видел не отребье с не раз переломанным носом, а мера с удивительными способностями и острым умом, которому следовало бы заняться торговлей. И пусть даже Лларен и сам не верил в такого себя, эти слова согревали его, как бутылка бренди. А что бы сделал этот несуществующий Лларен Тирано, окажись он в Маркарте? Если мир не утратит прочность, и ричмены выйдут на местные рынки, то чем они примутся торговать? Они всегда славились как хорошие охотники, стоит ли ждать притока мехов? И если в городе цены на них упадут… а где-нибудь в Сиродииле или в Хай Роке, где роскошь всегда в цене… К лагерю Лларен вернулся к полудню — в двенадцать часов и примерно четыре минуты, если быть точным. Кер и Халльфрид были уже на месте и успели наново развести один из костров, и девка даже что-то на нём готовила. Лларен застал их двоих посреди ну очень странного разговора. – Как мне лучше тебя называть? – спросила она у Кера. – Что, прости? – удивился тот. Лларена он, конечно, заметил — услышал — издали и чуть заметно кивнул ему головой. Однако Халльфрид, помешивая какое-то варево в своём небольшом котелке, по сторонам совсем не глядела. – Твой друг никогда не зовёт тебя по имени, – пояснила она, – ни по личному, ни по родовому… Что это значит вообще, «индорил»? – Это… имя Дома. – Дома? – Многие данмеры принадлежат к Великим домам, – начал было Кер. – Это что-то… хм, что-то, напоминающее нордские кланы, пожалуй, – он замолчал, прикрыл на две полновесных секунды глаза — и снова заговорил, задумчиво и с лёгкой полуулыбкой на узком лице: – Но в то же время Дом – это много шире, чем связи родства и свойства, и много больше, чем политическая сила. Великий дом – это и философия жизни отчасти. А ценности, идеалы и образы, из которых складываются его основания, могут быть незаметны для чужеземцев, но для нас они более чем реальны — почти что физически ощутимы. – И из каких же камней состоит твой дом Индорил? – игриво спросила Халльфрид. – Верность традициям, строгость нравов, – размеренно перечислял ей Кер, – самоотречение, дисциплина, воинская доблесть… – Не очень-то весело! – Да, мы не самый весёлый из всех Домов, с этим я спорить не буду. Халльфрид коротко засмеялась… приятный смех и звучный красивый голос, Лларен готов был отдать ей должное. Но нордка всё равно не привлекала его, а скорей настораживала, и её внезапно вспыхнувший интерес к данмерским традициям казался Лларену до крайности подозрительным. – Но ты мне... – Почему не Соратники? – случайно или намеренно, но Кер её перебил. – Почему Гильдия бойцов? – Ох, у меня для этого целый ворох причин, – девушка, мимоходом смахнув со лба волосы, выудила из котелка черпак, сделала маленький, осторожный глоток и снова вернулась к помешиванью. – С чего бы начать? Строгие правила, нелюбовь к полукровкам, пренебрежение к магии? А с Гильдией я свободна и легкокрыла — куда хочу, туда и лечу... Вы ведь с приятелем тоже так же живёте? – Отчасти. – Вы далеко залетели в поисках воли... Не мне судить: для меня и Коллегия была клеткой, и клеткой бы сделался Йоррварскр, я в этом не сомневаюсь, – она сыпанула в котёл какой-то херни из маленького мешочка на поясе и, пожав плечами, проговорила: – У меня брат в Соратниках... сводный брат, чистокровный... и я хорошо знаю то, о чём веду речи. Хм, думаю, суп готов! – Ты как всегда вовремя, Лларен, – приветствовал его Кер. Халльфрид, сноровисто обернувшись, смерила крагенмурца не слишком счастливым взглядом. Впрочем, рот её улыбался, и Лларен — ртом, не глазами, — улыбнулся нордке в ответ. – Я всегда вовремя, – согласился он. – Так что давайте-ка есть! И вскоре Лларену довелось узнать, что Халльфрид из Рорикстеда ещё и неплохо готовит: из вяленого мяса, моркови и каких-то «секретных приправ» она умудрилась сварить невероятно вкусную похлёбку. Сытый и раздобревший, данмер уже было собирался дать ей второй шанс, но после «обеда» девка нанесла ему новый удар. Она неожиданно пристроилась рядом с Кером — справа, и тот в один миг одревенел лицом. Пусть даже Халльфрид и не могла никак знать, что с правой стороны к нему подсаживаться нельзя, Лларену это всё равно не понравилось, как не понравился и последовавший затем вопрос: – Это ведь было Колдовство, да? Когда во время поединка у тебя появился посох? Кер отстранился от нордки — так далеко, как позволил убранный в скатку тюфяк, на котором рыжий устроился, — и, развернувшись к ней, скупо ответил: – Да. – Прости мне мой интерес, но здесь нечасто такое увидишь, – со всегдашней своей улыбкой заявила ему Халльфрид. – Красивые поединки – чаще, да и магия занимает меня много больше. И наблюдать вчера эту школу... ты и даэдра можешь призвать? – Да, но и призванное оружие – это тоже даэдра. – Как это так? – она изумлённо вскинула брови и подалась индорильцу навстречу. Лларен не знал, что беспокоит его больше: интерес этой ведьмы к призыву даэдра или её заигрывания. Да и то, как она с ними напросилась... Может быть, Халльфрид из Рорикстеда и бедолагу Марция так обработала? Навешала норду лапши, выманила... и тело в овраг! Но Кер, будучи слеп к нависшей над ним угрозе, с удовольствием распускал перед девкой хвост. – Когда заклинатель призывает в наш план оружие или доспехи, на самом деле он связывает своими чарами низших даэдра, заставляя их воплощаться в определённой материальной форме. Так что да, вчера я призвал даэдрота, на две минуты принявшего форму посоха. – А я и не думала, что вчерашнее... нет, это даже чудеснее, чем казалось на первый взгляд! – с волнением призналась Халльфрид. Дотронувшись своими мелкими розоватыми пальцами до его предплечья, она спросила, немного заискивающе заглядывая индорильцу в глаза: – А меня ты такому, случаем, не научишь? – Он тебе что, бесплатная храмовая школа? – пришёл ему на выручку Лларен, не выдержав пять с половиной секунд неловкой тишины. – Да и вообще, не время здесь и не место здесь для уроков магии. У нас, между прочим, заказчик к едрическим ебеням тут сгинул! – Ой, а уж вашего мнения... – раздражённо затянула магичка, – вашего мнения я не спрашивала, Тирано. – Но Лларен прав, – проговорил Кер, лишив приятеля чудной возможности самому спустить на девку собак. – Ведь даже когда мы за скобки вынесем то, что я слабый маг и довольно скверный учитель… условия здесь и правда неподходящие. Мы могли бы вернуться к этому вопросу в Маркарте, госпожа, но пока обсуждать подобное бесполезно. – Ну, нам всё равно пока нечем особо заняться, – пожала плечами Халльфрид. – И если магии места вы здесь не находите... – она закусила губу и, задумавшись на четыре с третью секунды, внезапно посветлела лицом и воскликнула: – Я бы тоже могла тебя чему-нибудь научить, авансом! Скажем, играть на лютне? Как ты на это смотришь? – Я... я умею играть на лютне, – неожиданно признался Кер. Да, сэра Тирано знал своего товарища как облупленного, но слишком о многих вещах он по-прежнему ни хрена не знал. И пусть даже Лларен и уважал чужое право на тайны, но… лютня? Индорилец, по крайней мере, имел совесть выглядеть смущённым, что случалось с ним очень нечасто: суматошно забегал взгляд, и краска залила ему щёки и лоб… Хотя что именно послужило тому виной, само признание или почти повисшая на нём девка, Лларен уверен не был. – Но это же замечательно! – воскликнула она и уже тише, глядя на Кера из-под полуопущенных век, предложила: – Может, ты что-нибудь для меня… для нас сыграешь? – Я… очень давно не практиковался, – вяло попробовал отбрехаться Кер. Лларен не стал спускать ему это с рук. – Ничего-ничего, мы как-нибудь перетерпим, сэра, – протянул он, осклабившись. – Народ мы нетребовательный, заняться тут нечем… – Конечно, если тебя это не затруднит? – подхватила, хлопая ресницами, Халльфрид. – У вас очень красивый язык, мне было бы в радость услышать и ваши песни! И после такой атаки Кер сдался. Он сдался и принял у нордки лютню, и его руки, перевитые узорами даэдрических чар, заскользили по струнам — сначала несмело, потом... Он играл точно так же, как дрался: отдавая себя без остатка и безошибочно находя чужие слабые места. Не везением же объяснить, что из всех данмерских песен он выбрал именно «Битву при Молаг Беране» [5]? Это... это была любимая песня Альдиса Тирано. Боги сыграли с Ллареном злую шутку, наградив его такой препаршивой памятью. О, он прекрасно помнил, сколько шагов разделяло дом его детства и храмовую школу (две тысячи триста двадцать семь) или как долго в те времена укладывала свои смоляные волосы его мать (в среднем – сто сорок четыре секунды). Но он забыл, растерял всё то, что было намного важнее любых, даже самых красивых и точных чисел. Отец – смутная тень без лица; широкие плечи, сильные руки, негромкий смех… что делать с тобой, малец, чтобы ты наконец заснул? Хочешь, я пропою тебе про битву при Молаг Беране? Когда отзвучала баллада, никакие слова не казались ему уместными. Кер пел точно так же, как дрался — красиво и безо всякой жалости. Лларен отвернул лицо, чтобы проморгаться: какая-то хрень попала ему в глаза, и они заслезились. – А ты обманщик, Кериан Индри, – заявила вдруг Халльфрид. – Что, прости? – откликнулся две с половиной секунды спустя индорилец. – А будто ты сам не знаешь, насколько хорош! Зачем было передо мной разыгрывать представление? Как по сигналу, Кер натянул на лицо холодную вежливость и произнёс негромко: – Приношу свои извинения, госпожа. Халльфрид в ответ застонала и уронила голову на руки — и Лларен, привыкший к керовым закидонам, нашёл в себе мужество ей посочувствовать. – Ты меня будто не слушаешь, тёмный эльф, – сердито заявила нордка шесть с половиной секунд спустя, – или издеваешься. Я... – она вдруг замялась и, закусив губу, мягко проговорила: – Это было замечательно. Я давно такого не слышала, правда! О чём она была, эта песня? – О междоусобной войне, – скованно отозвался Лларен. Миг единения миновал, и Халльфрид снова его настораживала. В среднем её улыбка приобнажала двадцать четыре зуба, но Лларену постоянно казалось, что у неё во рту их как минимум пара сотен. – Ох, мне стоило о таком подумать, – проговорила она, не отрывая взгляда от Кера. – Слова были немы для меня, но о борьбе, и тоске, и боли музыка рассказала красноречивее всяких слов. Я знаю, что я спою в ответ, – заявила Халльфрид, и данмер, опережая ещё не прозвучавшую просьбу, вернул хозяйке лютню. Их руки перехлестнулись на три с половиной секунды дольше необходимого. – Я спою тебе о Короле-Ондатре [6]. Надеюсь, что не ударю перед тобой в грязь лицом, – подмигнула она Керу. И Халльфрид из Рорикстеда не оплошала — пусть даже от песни про выкалывание глаз и убийство братьев у Лларена и засосало под ложечкой. Но рыжий, кажется, не придал значения мрачности слов и только растёкся пред девкой лужицей… так неприкрыто, что наблюдать за этим было немного неловко. Семнадцать минут и где-то сорок секунд спустя Лларен сумел утащить приятеля на «патруль» и собирался предостеречь его, вправить ему мозги. Но когда Халльфрид уж точно не могла их услышать, первым, что он сказал, стало неверящее: – Лютня, да, Индорил? Ты вообще настоящий? Что следом — болтаешь на редгардском? вышиваешь крестиком? – Йоку... – растерянно отозвался Кер, сбитый с толку его напором. – Их язык называется «йоку». – Йоку-хреноку, – буркнул Лларен. – Ты же прекрасно понял, что я имею в виду! – На самом деле — нет, не понял, – отбрил его рыжий. – И я не о языках сейчас говорю. Да, я когда-то учился играть на лютне — главным образом потому, что занятия музыкой обостряют слух. Но я не притрагивался к ней с той поры, как... уже давно. И почему тебя так это волнует, решительно не понимаю. – Ну, если бы я знал об этом раньше, мы вместо всей этой хреноты с Гильдией бойцов могли бы водить тебя петь по трактирам — и заработали бы сравнимые деньги. – Ха-ха, – сухо проговорил индорилец. Он запустил руку в волосы, окончательно превратив свой растрёпанный рыжий хвост в какое-то непотребство, и медленно, тщательно отмеряя слова, проговорил: – Спасибо... на самом деле – спасибо. Это лестно слышать, но ты ведь и сам понимаешь, что очень пристрастен, Лларен. Я играю пусть и пристойно, но вполне посредственно, и я не видел нужды об этом рассказывать. Лларен вздохнул и окинул глазами холмы, поросшие невысокой густой травой, и синее-синее небо, и солнце над головой… – Ну, «Битва при Молаг Беране» у тебя звучит лучше, чем у моего отца, – брякнул он вдруг. – А папаша Тирано был очень хорош — так все говорили, не только я. – …Эту балладу очень любил мой дед, – признался в ответ Кер. – Со дня его смерти я не брал в руки лютни. Минуту и где-то двадцать пять с половиной секунд они прошли молча — в нерадостном, но спокойном и мягком молчании. Лларену не хотелось его нарушать, но он всё же нашёл в себе силы собраться и предостеречь своего бестолкового компаньона. – Не нравится мне эта Халльфрид, – сказал он, ладонью рубанув воздух. – Какая-то она мутная, тёмная. Поосторожней ты с ней держись, Индорил. Ей явно что-то от тебя надо… и я сомневаюсь, что дело только в перепихоне. Кер замер, остановился — резко, точно напоровшись на невидимую стену — и развернулся к Лларену. От прежней мягкости на его лице уже не было и следа: она будто стекла с него, оставив вместо себя лишь нахмуренные брови, поджатые губы и трепещущие крылья длинного острого носа. – Я не дурак, сэра Тирано, – сказал он — голосом, от которого на лету замерзали бы птицы, – и прекрасно осознаю, что женщины проявляют ко мне интерес только тогда, когда им что-то от меня надо. Я вижу, что Халльфрид увлечена даэдра, и я не вправе её за это осуждать. В конце концов, мерам, обложенным хворостом, не стоит бросаться огненными шарами, разве не так? Разве не так, сэра? – хлестнуло Лларена по ушам. – Ведь и тебе что-то от меня надо, и только поэтому ты и готов меня терпеть — как и она… Я охраняю твоё добро, рычу на твоих врагов и обагряю их кровью клыки, но я тебе не собачка, Лларен Тирано, – прошипел индорилец. – Не указывай мне на моё место. Кровь стучала у него в ушах: раз, и два, и три, и четыре, и пять… шесть полновесных секунд спустя Лларену всё-таки удалость взять обиду и злость под уздцы. Необходимость задирать голову, чтобы смотреть этой рыжей паскуде в глаза, бесила ужасно. – Если ты и правда думаешь, что я когда-нибудь так к тебе относился, то ты не собачка — ты мудак, Индорил, – припечатал Лларен. – Иди ты в пизду… или к той нордской пизде, мне плевать. Я с тобой уже задолбался. Пойду что ли, Марция поищу — даже его скурившейся роже я буду рад больше, чем твоей, – и, резко взмахнув на прощанье рукой, он не оглядываясь пошёл прочь. Индорилец за ним не последовал. Но Лларен всё равно никак не мог от него скрыться — среди этих бесконечных блядских холмов, где блядское синее небо и блядское золотое солнце глумились над ним, словно гигантское, блядское индорильское знамя. И он шёл, удаляясь всё дальше от лагеря и от тракта, и только через одиннадцать с половиной минут наконец остановился. Данмер вздохнул, устало прикрыл глаза и замер, перебирая свои невесёлые мысли. Да, они с Индри всегда говорили о «взаимовыгодном сотрудничестве», но неужели этот кретин… неужели Кер в самом деле верил во всю поебень, что успел ему наболтать? Лларен шумно выдохнул, тряхнул головой… и что-то тяжёлое и тупое ударило его по затылку. …Он стоял у старой базы «никс-гончих» и знал, что ждёт его за дверьми: трупы одни только трупы, трупы истерзанные, изувеченные до неузнаваемости — огнём, и мечом, и кузнечным молотом, и хрен знает чем ещё… безногие и безрукие обрубки меров… кишки, обмотанные вокруг их шей, точно шарфы… пустые глазницы, рты, искривлённые мукой… «Но в этот раз всё будет иначе», – понял вдруг Лларен, хватая дверную ручку. Нет, в этот раз, шагнув за порог, он не увидит своих товарищей-гончих. Во сне на их месте снова будут его родители.