Скайримская рапсодия

Пусть даже сэра Тирано, родившись седьмого Середины года, и получил небесное покровительство созвездия Коня, но особого родства с лошадьми он никогда за собой не чувствовал. В бытность свою крагенмурским бандитом Лларен видел их только мельком и обычно – с довольно неблизкого расстояния. Когда он пустился в бега, то судьба, вознамерившись, видимо, наверстать упущенное, пустилась сводить его с лошадьми слишком часто и слишком близко; по крайней мере, так постоянно казалось самому Лларену. Поначалу его общение с конским племенем ограничивалось тем, что он, судорожно вцепившись в поводья, старался не вылететь из седла и — по возможности! — направить лошадь в нужную сторону. Лларен был убеждён, что только неверная, ветреная удача уберегла в те дни от конских копыт его шею, хребет и другие столь же полезные части тела. Первый не слишком удачный опыт верховой езды навсегда отучил Лларена садиться в седло пьяным и преподал немало других полезных уроков. Со временем он научился сносно разбираться в верховых: без этого не обойтись, когда приходится постоянно их покупать и перепродавать. Да и тело немного свыклось с седлом, и теперь, садясь на лошадь, Лларен даже перестал сам себе напоминать мешок с картошкой, по чьей-то прихоти взгромождённый на конскую спину. Но всякий раз, пуская лошадь в галоп, он всё ещё мысленно взывал к Предкам, АльмСиВи, Девяти и всем другим божествам и духам, что пожелали бы оказать ему покровительство; вся его жизнь — двадцать четыре года десять месяцев и пять дней, если считать по сегодняшнему — проносилась у незадачливого наездника перед глазами. Даже сердечная дружба с бывшей Лошадью номер шестнадцать, которая с лёгкой руки Кера сделалась Потемой, не смогла изменить положение дел. Конечно, Лларен не на шутку привязался к серой скотине — к обеим серым скотинам, если уж быть до конца откровенным. Но оттого, что он оплачивал своей девочке тёплое стойло и с удовольствием подкармливал её сахаром и морковью, ездить верхом легче не становилось. То, что Лларен умудрился на ровном месте сломать себе ногу, и скакать ему приходилось, так до конца её и не залечив, тоже не слишком-то радовало. Конечно, Халльфрид неплохо выложилась, и боли он почти не чувствовал — как и самой ноги. Ведьма обновляла свои чары на каждой стоянке и заверяла данмеров, что кость потихоньку срастается, но пациент не особенно к ней прислушивался: в такие минуты больше всего на свете ему хотелось просто закрыть глаза, свернуться калачиком и не подниматься дней эдак двадцать. Впрочем, Лларен не жалел о том, что они пустились вдогонку за караваном. Возвращаться в Вайтран, где по-прежнему могли ошиваться недобитые культисты Гирцина, было по-настоящему страшно — даже в компании Кера. Да и контракт со Стальными Кулаками, на который данмеры потратили столько времени, сил и здоровья, было бы жалко бросить на полпути. Но Маркарт манил Лларена Тирано не только блеском кровно заработанных дрейков: когда отыграет Большая маркартская ярмарка, он собирался всласть позлорадствовать над заказчиками. Лларен нисколько не сомневался, что его расчёты верны, и Хёгни с Марцием никак не отобьют ту прибыль, на которую они раскатали губу. До первого норда особого дела сэре Тирано не было: Хёгни ничего ему не сделал и со стороны казался вполне себе сносным мужиком. Но неминуемое злосчастье, что поджидало в Маркарте заносчивого и крысоватого полукровку, грело душу. Марций был дважды готов бросить его на поживу сумасшедшим даэдрапоклонникам, и Лларен бы ни за что не упустил возможности лично полюбоваться на неудачи этой паскуды. Поэтому он почти не жаловался, когда их маленькая компания пустилась догонять караван — во всяком случае, не больше обычного. Остальным тоже приходилось несладко: три лошади на четыре всадника и поклажу оказались не самым удачным раскладом. Лларена и Потему не трогали, но Катарии и кобыле Халльфрид, равно как и их наездникам, повезло меньше. Большую часть пути нордке приходилось делить седло с Марцием, а Катария несла на себе не только хозяина, но и двойную долю поклажи. Время от времени Халльфрид подколдовывала над лошадьми, чтобы они не так уставали, а Кер вылезал из седла, усаживал на своё место Марция и бежал рядом, держась за стремя. Но усталость брала своё, и, как бы они ни хотели побыстрей поравняться с товарищами, приходилось давать себе и коням роздых. Лларену было непросто это признать, но Марций Стальной Кулак оказался небесполезен. Видимо, маковая настойка не успела ещё до конца сгноить ему мозг: маршрут каравана, что был известен только кузенам-заказчикам, не вытравился у нарколыги из памяти. Где-то к полудню четырнадцатого Руки дождя — точно Лларен сказать не мог, но наблюдения за закатами помогли ему хоть немного сориентироваться во времени — их небольшой отряд догнал караван на дневной стоянке. Погоня за ускользающими товарищами наконец завершилась. Лларен был счастлив видеть их всех, даже бешеную кошку Шавию. Не потому, конечно, что он, упаси АльмСиВи, соскучился — просто эта встреча сулила ему долгожданный отдых. Скормив любопытным ушам загодя приготовленную историю о том, как они отбивали Марция у отряда разбойников, «геройская троица» разошлась в разные стороны. Халлфрид потянулась к костру и еде, Кер заявил, что ему нужно переговорить с господином Хёгни наедине, а Лларен, наскоро расстелив свой тюфяк, рухнул на него и проспал девяносто восемь сладостно-бестревожных минут. Его бы не разбудило и извержение Красной горы, но индорильцу сей подвиг удался без особого труда: Лларен проснулся, когда в его руки вложили призывно звенящий монетами кошелёк. – Хэй… а это что за херня? – сонно спросил он, приподнимаясь на локтях. Не дожидаясь ответа, Лларен тут же распустил завязки и заглянул внутрь, пусть в этом и не было никакой нужды: бездумно прикинув в уме вес и объём, он и так уже знал, что внутри будет сотня дрейков. – Господин Хёгни Стальной Кулак любезно вызвался хоть как-то возместить тебе понесённый на службе ущерб, – ответил, пожимая плечами, Кер. Он сказал это как нечто само собой разумеющееся, но Лларен почти не сомневался, что Хёгни решил расстаться с деньгами не из любезности — и уж точно не по собственному почину. Рыжий же, не размениваясь на объяснения, размеренно и деловито проговорил: – Мы освободили тебе место на одной из телег. Если хочешь, я помогу тебе туда перебраться. И больше трястись в седле Лларену не пришлось. Удобно устроившись между тележным бортом и клеймёнными серо-стальным кулаком ящиками, данмер подумал было, что ради такого стоило что-нибудь себе сломать… Впрочем, каких-то четыре с третью минуты спустя, когда повозка подпрыгнула на коварной кочке, и левую ногу пронзило острой, отчаянной болью, Лларен стремительно передумал. Уж лучше отбить себе зад в седле, чем терпеть такое паскудство!.. – Как вы там, сэра? Внезапный вопрос вырвал Лларена из тенет тягостных мыслей. – Бывало и получше, – сдержанно ответил он едущему рядом с телегой Этьену Тибо; маленькая зубастая подружка держалась чуть позади. То, что бретон обратился к нему на данмерском, настораживало: Лларен предчувствовал, что дальнейших их разговор будет не предназначен для посторонних ушей. Но что бы Тибо ни собирался выпытывать у раненого, его опередила Шавия. Хаджитка-омс, — омка? омчанка? омчиха? — подавшись вперёд, недоверчиво и будто бы даже немного сердито спросила: – Ногу сломал, да, тёмный эльф? И как же ты так умудрился? Лларен не сразу нашёлся, что на такое ответить: от бессчётного множества превосходных, на диво уместных фраз у него разбегались глаза. «Тебе-то какое до этого дело, киска? Переживаешь?», «Простите, ваше хаджитское высочество, что оскорбляю ваш взор своими страданиями!», «Иди-ка ты в жопу, блохастая стерва!»... Но Кер избавил его от мук выбора. – Наш товарищ пострадал оттого, что закрыл сэру Халльфрид от заклинания, – отозвался тот с противоположного конца каравана. Сэра Халльфрид, верно, услышав среди непонятных для неё речей своё имя, тут же взяла индорильца в оборот; Тибо присвистнул. – У него слух, как у летучей мыши! – всё так же недоверчиво — но уже полушёпотом, а не полукриком — воскликнула Шавия. – А ты не обратила внимания, что он прикрывал глаза, когда со мной дрался? – спросил у неё Тибо. – От света тогда и правда было немного толку, но без длительных тренировок подобного трюка не провернуть, и для такого юного... Шавия подчёркнуто громко фыркнула, оборвав бретона на полуфразе. – Делать мне... – девчонка осеклась, – делать Шавии больше нечего, кроме как тёмных эльфов рассматривать! – сердито заявила она, хмуря густые светлые брови. А между тем взгляд её, разительно расходясь со словами, тут же метнулся вперёд — туда, где один тёмный эльф о чём-то негромко, но оживлённо беседовал с Халльфрид из Рорикстеда. – Если не хочешь, чтобы я обращался с тобой как с ребёнком, то и веди себя по-взрослому, – невпопад укорил её Тибо. Кобыла бретона, лениво переставляя ноги, вторила речам своего хозяина размеренно-тихой дробью — цок-цок, цок-цок, цок-цок... Лошадь Шавии нервно стригла ушами и то вырывалась вперёд, то замедляла шаг и отставала, словно бы нарочно напрашиваясь на понукания, и чем-то неуловимо напоминала свою хозяйку. – А почему имперец теперь от него шарахается? – шесть с половиной секунд спустя обратилась девчонка к Лларену; друга-бретона она демонстративно не удостоила даже скользящим взглядом. Лларен не сразу понял, что она имела в виду Марция. Конечно, имя и рожа сразу изобличали сиродиильское происхождение его мамки, однако думать о нём как об имперце было... странно. Даже маленьким детям известно, что глас материнской крови всегда будет громче, чем глас отцовской, но Марций Стальной Кулак держался, как норд, и говорил, как норд, и был нордом во всём, кроме расы. Особой нетерпимостью к чужакам Лларен не отличался. Конечно, данмеры казались понятнее, и привычнее, и во всех отношениях лучше — хотя бы потому, что к ним принадлежал и сам сэра Тирано. Родная раса служила тем образцом, с которым он сличал все остальные. Но что касалось отдельных меров, людей и прочих условно-разумных обитателей Тамриэля, то Лларен не доверял никому, пока его не убеждали в обратном — вне зависимости от цвета кожи и формы ушей. Данмеров он опасался даже сильнее прочих: бывшая крагенмурская никс-гончая прекрасно знала, на что способны её соотечественники. Но девка и правда до странности сильно цеплялась за эту хрень. Она и Лларена с Кером иначе как «тёмными эльфами» ни разу не называла. Впрочем, может быть, всё потому, что в ней самой от хаджитки было только одно название? Она говорила на данмерском чисто и живо, намного лучше Этьена Тибо — быть может, даже лучше, чем Лларен говорил на сиродиильском. Шавия казалась совсем девчонкой… сколько же лет она провела в Морровинде? И сколько ей было лет, когда она там очутилась? Да ещё и в рабском ошейнике, если Кер не ошибся… Лларен поморщился: как-то совсем он размяк, раз жалеет вздорную девку, которая каких-то шестьдесят шесть часов назад готова была выцарапать ему глаза. У Шавии вот для «тёмного эльфа» сострадания что-то не находилось! Но он всё равно передумал на неё огрызаться. Пусть уж получит, что хочет, и быстрее отвяжется, и дело с концом. – Этот пиздюк всего-то да увидал, как Индорил нарубает людей в салат, – с ухмылкой протянул Лларен. – А это, скажу я тебе, зрелище не для таких писькоструев, как наш наниматель. Вот и дрожит теперь, сыкло! – презрительно припечатал он. О том, что Кер угрожал отрубить голову самому Марцию, если тот только даст ему повод, Лларен благополучно умолчал. – Ну что, ты по-прежнему не хочешь выйти против его клинка, Шави? – со странной весёлостью спросил у своей подруги Тибо. – Не передумаешь? Парочка переглянулась, и у Лларена возникло странное, дикое ощущение, будто бы он подглядывает за ними в замочную скважину. Впрочем, он всё равно нихрена не увидел и совершенно не представлял, почему девчонка пришпорила вдруг коня и рванула прочь. – Ох уж эти девицы! – заявил, добродушно посмеиваясь, Тибо. – Сами не знают, чего хотят. Лларен кивнул для вида, изобразив на лице что-то похожее на понимание, и мужик, хвала АльмСиВи, наконец от него отстал. Суровая школа нижнего Крагенмура приучила Лларена засыпать где и когда угодно, и эти уроки он поспешил воплотить в жизнь. После всего того, что Лларену и его товарищам довелось пережить в первые дни пути, остаток поездки прошёл по-хорошему скучно. Даже когда нога почти зажила, и данмер больше не боялся упасть и вспахать носом землю, справляя нужду, на лошадь его никто не пересаживал. Пока остальные охранники отбивали задницы в седле или месили сапогами грязь, Лларен спокойненько ехал в телеге и жалел лишь о том, что никому не дано отоспаться впрок. Пятнадцатого Руки дождя, примерно в час и сорок минут пополудни, Лларен с сожалением признал, что Кер не может развлекать его всю дорогу, остальные – не особенно этого и хотят, а кроме минут, и миль, и редких встречных телег считать ему особо и нечего… И вот тогда-то ему пришли на помощь «Оттенки пепла». Дурацкая книжка, которую он позаимствовал у Сольвейг, пропутешествовала с Ллареном от самого Рифта. Старательно пряча свою добычу от Кера, он временами почитывал труд таинственного — или таинственной? — Э. Леонар. Поначалу им двигало только желание выяснить, отчего индорилец так полыхнул при виде этой кокетливой розоватой обложки: Лларен знал, что в лучшем случае свой прямой вопрос он обменяет лишь на уклончивую полуправду. Но после случилось страшное — Лларен втянулся. Его по-прежнему раздражали и поросший густыми лесами Вварденфелл, и кучеряво-цветистые речи Ночного волка, и все эти дикие (и излишне детальные) сексуальные фантазии Анжелины, в которых её эшлендерскому проводнику отводилась главная роль. Но приключения в диких морровиндских джунглях оказались на редкость увлекательными, а главные герои хоть и вели себя как кретины, но против воли Лларен к ним привязался. О том, что книга напоминает ему о Сольвейг — и о времени, что они проводили вместе, — Лларен старался не думать. Анжелина была неплохой бабой, но ей бы не помешало немного напора Халльфрид из Рорикстеда. Иногда Лларену хотелось схватить героиню книги за плечи и вбить ей в голову хоть немного ума. «Дорогуша, – сказал бы он, – я сомневаюсь, что твой дружок умеет читать мысли. Чего ты жмёшься и сохнешь по нему в тишине? Если судить по твоим хотелкам, то ты у нас точно не невинная девка... Возьми себя в руки! Хватит уже пожирать его взглядом, злиться и ждать непонятно чего. Подойди к нему, выскажи всё напрямую! При худшем раскладе вы просто останетесь при своих. Но если учесть, что ты тут – единственная женщина на много миль вокруг, то я бы не побоялся поставить на тебя денег, красавица!» Несмотря на то, что Анжелина Синэ оставалась глуха к этой мудрости, из окружающих Лларена баб она казалась самой разумной. Халльфрид липла к Керу, как кровососущий гнус, Шавия непрестанно пыталась скогтить своих спутников взглядом, и, как оказалось, обе друг друга на дух не переносили. Каждая стоянка грозила превратиться в представление почище тех, что устраивал Кер, фехтуя со всеми желающими; сшибки Халльфрид и Шавии казались куда как более смертоносными. Не иначе как вмешательством страстотерпицы Мерис девки не поубивали друг друга к концу дороги! За время пути Лларен всерьёз истосковался по спокойным и рассудительным женщинам, которых, как ему стало казаться, в этом мире почти что и не осталось. А между тем, с каждой минутой, и милей, и редкой встречной телегой данмер всё больше убеждался, что наёмничья доля порядком ему опостылела. Ему приходилось поочерёдно то рисковать своей задницей ради всяких засранцев, то маяться от скуки в их тухлой и мутной компании. Так себе удовольствие! По правде сказать, Лларен и сам не знал, чего хотел. До встречи с Кером он болтыхался по Скайриму, как говно в проруби, ошиваясь в тавернах и обыгрывая простаков в карты. Не то чтобы ему нравилась подобная жизнь, но другой у Лларена Тирано не имелось и не предвиделось. Он ничего не умел, кроме как красть, грабить и мошенничать, но после бегства из Крагенмура возвращаться к былому ремеслу не осмеливался. Даже тишайший шёпот в мире воров разносится на многие мили, и Лларен меньше всего хотел, чтобы этот шёпот достиг ушей кого-то из Камонны Тонг. И когда у его страха давно уже должен был бы истечь срок давности, он всё равно продолжал бояться, бояться слепо и неразумно. А когда этот страх неожиданно чуть поутих, Лларен вдруг понял, что… отвык? Он так долго и упорно пытался сбежать от призраков, заполнивших улицы нижнего Крагенмура, что неожиданно для самого себя убежал и от старого Лларена Тирано. Тысячи невидимых нитей по-прежнему привязывали его к родному городу: четверть добычи на ханскую мзду, три крапинки родинок на плече у бретонки-горшечницы, две тысячи триста двадцать семь шагов от дома детства до храмовой школы… Но Лларен знал, что не может туда вернуться — да и, по правде сказать, не слишком-то и хотел возвращаться. С тем, чего же он всё-таки хотел, определиться было намного сложнее: ответ ускользал из рук, как слоадский обмылок. Для начала сгодился бы и Маркарт, а там – будь что будет! В столицу Предела их караван прибыл примерно в семь часов вечера двадцать первого Руки дождя, накануне Большой ярмарки. Охранять Стальных Кулаков в Маркарте или на обратной дороге данмеры не подписывались, так что контракт был на этом благополучно закрыт. По условиям договора заказчики должны были расплатиться с ними в тирдас, двадцать шестого, а до той поры приятелям предстояло обживаться в городе. До этого Лларен бывал в Маркарте два раза, но нынче многое перевернулось с ног на голову. Прежде ему, например, не приходилось думать о том, куда пристроить лошадей. Они с Кером потратили где-то час и сорок три минуты, прежде чем отыскали подходящую конюшню, и во время этих поисков Лларен невольно подметил ещё одно изменение. Маленькие зловещие глазки-бусинки следили за сэрой Тирано пристально и недоверчиво. В предместьях Маркарта, на городских окраинах, а порой – и в самом сердце города Лларену без конца попадались они... – Куры, блядь... откуда здесь столько этих шарматовых выкормышей взялось, едрить их в четыре угла?! – не выдержав, сорвался он, когда очередная крылатая бестия нагадила ему на сапог и с мерзким кудахтаньем занырнула в дыру ограды. Особых кур заводчицы Чёрный вереск Лларен узнал бы повсюду. – Они напоминают мне ординаторов, – заявил вдруг Кер, – особенно самцы. Глядят свысока, щеголяя своими роскошными гребнями, и неусыпно следят за нами, ничтожествами. И Лларен неожиданно представил себе ординатора в полном индорильском доспехе — квохчущего, гадящего повсюду ординатора, готового вот-вот снести очередное яйцо. Так сильно он не смеялся, пожалуй, дней восемнадцать, и даже мысли о Сольвейг надолго покинули его разум. Минуты веселья снова сменились минутами забот: лошади, точное время в Гильдии магов, крыша над головой… В Маркарте жила ещё одна лларенова вдовушка, пусть даже с этой он никогда не спал. Лларен не знал, сколько лет было Грете Гудмундсдоттир (и уж подавно не собирался спрашивать), но выглядела она годов эдак на восемьсот. Несмотря на все знаки старости, одинаковые для большинства тамриэльских народов — седина, морщины и пятна, чуть согнутая спина, — Грета была хозяйственной и бойкой бабой. Впрочем, в ллареновых глазах самым главным достоинством госпожи Гудмундсдоттир было то, что она снова согласилась сдавать ему жильё за жалких два дрейка в день. Соседи Грету не слишком любили. Говорили, что старуху давно уже поцеловал Шигорат, что в её жилах течёт гнилая эльфячья кровь, что она практикует чёрную ворожбу и ворует детей. Лларен считал это редкостной чушью: Грета, конечно, была с придурью, но вполне себе в здравом уме, а поиски выдуманных заговоров и тайн явно интересовали её куда как сильнее, чем нежная детская плоть. Время от времени слушать хозяйкину болтовню и с умным видом кивать ей в такт казалось Лларену вполне себе умеренной платой. Но нынче он с чистой совестью мог натравить Грету на Кера и при желании наблюдать за их балаганом со стороны. – Слышали, мальчики, что ярл Сиггейр женит своего младшего сынка на ричменской принцессе? – завела она свои речи на следующий же день после того, как данмеры у неё поселились. – Чуете, к чему всё идёт-то, а? Времени было восемь часов и где-то шесть с половиной минут, Лларен вовсю наворачивал кашу со шкварками, и меньше всего ему бы хотелось сейчас отвлекаться на склоки народов Предела. Но приходилось хотя бы слушать, потому что сбежать он уж никак не мог: каша остынет! – Леди Майрэ – единственное дитя вождя Конхиана, – отозвался Кер, приопустив ложку; не уступая Лларену в прожорливости, он умудрялся даже во время еды чесать языком с умным и вдохновенным видом. – В будущем её детям предстоит возглавить ричменов, а в жилах этих детей будет течь кровь нордских ярлов Предела. Грета, странно довольная, широко улыбнулась, и её маленькое морщинистое лицо ещё больше стало напоминать сушёное яблоко. Впрочем, зубы, крепкие, ровные зубы были по-прежнему при ней, и один только вид этой улыбки прекрасно убеждал Лларена, что слухи о плотоядности Греты выросли не на пустом месте: такими зубами можно было бы запросто грызть кости. – Толку-то от этой крови! – воскликнула она, чуть подавшись вперёд. – Детки-то всё равно по мамке будут, бретонами. – А иначе бы ричмены не согласились на подобный союз, – пожал плечами Кер. – Но истинный компромисс – это ситуация, когда обе стороны в равной степени недовольны... что, собственно, мы и видим сейчас. Наследники Конхиана родятся подлинными ричменами, но узы крови и родства накрепко свяжут их с ярлами Предела. Пока обе стороны будут об этом помнить, угли застарелой вражды вряд ли сумеют разжечь новый пожар войны. Впрочем, – он хмыкнул, – у людей на подобные вещи короткая память. Посмотрим, что будет твориться в Пределе лет через двести. – Не слишком ли ты задираешься, когда на нашей, на человечьей-то земле стоишь, а, тёмный эльф? – с едкой усмешкой спросила тогда Грета. – Я не слеп к различиям наших рас, только и всего, – не согласился Кер, чья каша магическим образом испарилась из тарелки даже раньше ллареновой. – У людей короткая память, но иногда подобное только во благо. Иногда помертвелые воспоминания сковывают вернее любых цепей — и утягивают на дно. У людей короткая память, но этот новорождённый мир обещает быть долгим… по вашей, по человеческой мерке. – А ваши эльфячьи мерки нам без особой надобности. – Пусть так. Я и не думал с вами об этом спорить. – Умный мальчик, – одобрила, хохотнув, Грета. – Не глупее, думаю, тех шкурорезов, что заварили всю эту кашу с нашенским перемирием. – Шкурорезов? – не понял Лларен. Кер, не отрывая пытливого взгляда от нордки-старушки, бросил рассеянно: – Так иногда называют имперскую разведку. – Клинков, что ли? А при чём здесь вообще Клинки? – А, думаешь, ричмены сами решили с нами вдруг замириться? – усмехнулась Грета. – Эти-то только и могут, что с голой задницей по горам скакать, куда им вести переговоры? Да и у нас немногие так уж хотели мира. Доблесть в бою где же ещё показывать, как не в стычках с ричменами?.. Вот имперцы и подмахнули тому, кому надо, чтобы они ради мира начали суетиться. Видеть, как эти двое перекидывают друг другу мячик, было… странно. Лларен знал, что Грета частенько находила страшные тайны даже в том месте, где тайнами и не пахло. Он давно привык и к тому, что Кер начинает говорить о политике по поводу и без повода — да так, что ход его мыслей, каким бы запутанным и мудрёным он не казался Лларену поначалу, в итоге делался вполне себе понятным. Но то, как эта до смешного несхожая парочка спелась, немного пугало. Рыжий, откинувшись на спинку стула, спросил у него: – Помнишь, как мы обсуждали с тобой Симулякр, Лларен? Перед поездкой в Маркарт? Сейчас Империи как никогда нужны мир и покой в пределе своих границ. Вялотекущий конфликт между нордами и ричменами необходимо было прекращать, а династический брак – проверенное, надёжное средство. И это сработало, разве не так? – проговорил он задумчиво. Прикрыв на пять с половиной секунд глаза, Кер улыбнулся и мягко, будто бы даже мечтательно произнёс: – Должно быть, имперцы чудовищно много ресурсов влили в Предел, раз сумели добиться подобного результата. И всё – быстро, и эффективно, и в строжайшей тайне… Это воистину достойно восхищения. В те минуты Лларен был по-настоящему горд собой: он не забыл, что «Имперский Симулякр» – это период владычества лже-Уриэля! А вот в могущество вездесущей разведки данмеру верилось слабо. Не они ли прокараулили фальшивого императора? Но кто бы ни был в ответе за заключённый зимой мир, а он и правда держался крепко. Объявление же о помолвке Сигмунда Сиггейрссона и Майрэ Ни Конхиан ещё верней убедило Предел, что никаких перемен в ближайшее время здесь не предвидится. Лларен, конечно же, оказался прав, и на Большой маркартской ярмарке цены на оружие и доспехи не просто не поднялись, а рухнули ещё ниже. Охранники их каравана, подписавшиеся на долю от прибыли, вместо обещанных двенадцати сотен дрейков получили лишь пять с половиной. Лларен же торжествовал: двадцать шестого Руки дождя, в двенадцать часов и приблизительно три с четвертью минуты они с Кером — прямиком из трясущихся марциевых ручонок! — получили по девятьсот девяносто восемь септимов на каждого. Лларен был настолько собой доволен, что даже не стал особо злорадствовать. Он только бросил Марцию на прощанье, что, мол, любой недоумок должен был понимать: не стоило нынче надеяться выгодно сбыть в Маркарте оружие; слова индорильца о том, что победитель может позволить себе великодушие, были тут, конечно, совсем ни при чём. Несмотря на чудовищный переизбыток даэдровых кур, Маркарт виделся Лларену вполне себе сносным местом. Цельнокаменный город, раскинувшийся в горном ущелье, был холодным и стыло-тенистым в любое время года. Но никто без нужды не лез здесь в твои дела, и даже на оживлённой Сухой стороне дышалось легко и свободно. Да и впервые бывать здесь не в одиночестве оказалось по-особенному приятно. Бурливый маркартский рынок, и дымные маленькие трактиры, и даже долина реки Карт вдруг засверкали, как спинки шалков на солнце. В среднем Лларен пускал по воде в пять раз больше блинчиков, чем Кер, и он не стеснялся напоминать об этом при каждом удобном случае: великодушие Лларена-победителя имело свои границы… Нередко приятели расходились по разным углам. К примеру, каждое утро, не подчинённое распорядку дороги, Кер посыпался в свои неизменные пять часов сорок две минуты, тогда как его товарищ не выползал из кровати раньше половины девятого. Лларен никогда не высчитывал, сколько времени рыжий тратит на тренировки. Кер наставил ему немало синяков, с усердием помогая восстановиться после ранения, но в одиночестве индорилец всегда тренировался намного больше и дольше, чем со своим товарищем, а в Маркарте повадился упражняться в компании Этьена Тибо и его кошки. Лларен не ревновал: ему с лихвой хватало и своей доли истязаний, да и гомон торговых рядов прекрасно излечивал его от скуки. Он смотрел, слушал, сравнивал и запоминал, и в эти уютные числа — в цены, в длину-ширину-высоту, в вес и в количество — он заворачивался, как в одеяло. Нордская кухня пресная, специй привозят мало, и покупают их только те, кто желает щегольнуть своим богатством. Цены ведут себя соответственно: сорок три дрейка за унцию корицы, пятьдесят один – за мускатный орех, пятьдесят шесть – за гвоздику… хорошая гвоздика оставит маслянистые пятна, если сдавить бутон… Горшечники на пару со своим немудрёным товаром будили у Лларена непрошенные воспоминания о Крагенмуре. «А ты не знаешь, зачем мы говорим это покупателям? – улыбалась ему подруга — вдова при живом ещё муже, готовившая лучший на свете илиакский рыбный суп. – Что синие тарелки красивые, но коричневые прослужат дольше? Мнимое различение делает выбор весомее, и люди… люди и эльфы расстаются с деньгами охотнее». Как она? Жива ли, здорова? Мысленно возвращаясь в свой родной город, Лларен уже не боялся на каждом углу напороться на нож. Впрочем, что делать с подобным открытием, сэра Тирано не представлял. Сейчас он смотрел не назад, на восток, а на запад – в сторону Солитьюда. Лларен не знал, почему туда так рвётся его приятель. На все свои расспросы — на все одиннадцать этих расспросов — он всякий раз получал в ответ такую же уклончивую полуправду, что и восемнадцатого Утренней звезды, в день их первой встречи: культурная столица, прекрасные рассветы и уникальные городские архивы… Но, несмотря на всё своё любопытство, Лларен не слишком пытался дорыться до правды. У него с избытком хватало и собственных тайн — хватало вещей, о которых рассказывать было и слишком больно, и слишком стыдно. В конце концов, мерам, обложенным хворостом, не стоит бросаться огненными шарами, разве не так? Было понятно, что Кера вытравило из Морровинда какое-то редкостное дерьмище: уж этот-то запах Лларен узнавал повсюду. Рыжий любил свой Дом и всё ещё жил как часть своего Дома, пусть даже и говорил, что право рождения не имеет в реальности никакого веса. Не от хорошей жизни отправился он в Скайрим — без денег и без нормального плана, — и не от хорошей жизни принимал любую заботу за попытку надеть на него ошейник. В голове у Кера было полно всякой мути, и Лларен хотел бы ему помочь, но абсолютно не представлял, как. По правде сказать, он и себе самому помочь был не в состоянии. Но пока они с Кером торчали в Маркарте, свободного времени было вдосталь. Рыжий поочерёдно обхаживал то акавирскую книжку о фехтовании, то Халльфрид из Рорикстеда, и Лларен благоразумно не лез ни в первое, ни во второе. Вместо этого он в одиночестве гулял по торговым рядам; он смотрел, слушал, сравнивал и запоминал — и замечал возможности, совладать с которыми ему было не по силам. Ещё двенадцатого Руки дождя, примерно без десяти минут до полудня Лларен решил, что если бы оказался на месте торговца, пожелавшего нагреть руки на мире, то стал бы скупать меха. Грета, конечно, была несправедлива к ричменам: они могли не только лишь с голой задницей по горам скакать, но и, например, превосходно охотиться на пушного зверя. Теперь, когда их без всяких препон пускали за городские ворота, меха и шкуры хлынули в Маркарт бурным потоком — и обрушили цены. Скупить бы побольше да повезти куда-нибудь в Даггерфолл, вот был бы навар! Но сэра Лларен Тирано был не единственным, кто додумался до подобного плана. Ещё в сандас, двадцать четвёртого числа, он окончательно убедился, что какая-то хаммерфелльская торговая компания — да как их вообще занесло в Маркарт? — с подозрительным жаром скупает и перекупает пушнину... То, что кто-то другой мог воспользоваться его замечательной схемой, лишало Лларена сна и покоя. Он и двадцать седьмого Руки дождя проснулся в невероятную для себя рань, где-то в шесть часов и три с половиной минуты. Грета сдавала данмерам весь второй этаж, — ну, или чердак, в зависимости от точки зрения, — прохладный, и сыроватый, и отчего-то до ужаса пахнущий копчёной рыбой, хотя никакую рыбу хозяйка здесь отродясь не коптила. Но за два дрейка в день условия были поистине королевские: много места, бесплатная, хоть и скромная, кормёжка и даже приятные излишества вроде кувшина-умывальника и старого треснутого зеркала. Именно там, возле зеркала, Лларен неожиданно отыскал своего приятеля. Остатки сна облетели с него, точно листья по осени: тусклого света, пробивавшегося через оконца, вполне хватало, чтобы оценить открывшееся ллареновым глазам зрелище. Скрестив на груди руки, он широко ухмыльнулся и издевательски протянул: – Если ты вздумал отрастить бороду, чтобы порадовать свою нордскую девку, то лучше и не старайся. Этот твой рыжий мох выглядит попросту жалко. – Всё настолько плохо? – переспросил, и бровью не шевельнув, Кер. Лларен ещё раз внимательно осмотрел его подбородок и без малейшей тени сомнения подытожил: – Да. Со стороны это больше похоже не на щетину, а на какой-то лишай. Сбрил бы ты его подобру-поздорову, пока от тебя прохожие шарахаться не начали. Кер повернулся к нему и, по-птичьи склонив голову набок, вдруг улыбнулся — так, словно знал какую-то тайну, словно услышал понятную только ему одному шутку. – Не одолжишь мне, пожалуйста, свою бритву? – попросил он без четверти четыре секунды спустя. – Я был бы тебе очень признателен. Позже, примерно через шестьдесят два часа Лларен по-настоящему ужаснётся своей слепоте. Как за три месяца и больше, чем одиннадцать дней их знакомства он не сумел сложить два и два? В конце концов, Лларен даже ни разу не видел, как его компаньон брился... Но в тот момент он спросил только: – Может, мне ещё и трусы тебе одолжить? Свою-то ты куда подевал? Кер ответил ему лишь тенью полуулыбки и лёгким пожатием плеч. И Лларен, для виду ещё где-то двадцать секунд поворчав, поделился с приятелем всеми своими запасами: и имперской новацилой, из хорошей стали, выторгованной в Вайтране за девятнадцать дрейков; и кремом, который даже на лларенов нос смердел тухлым жиром, но всё же очень облегчал процесс; и дешёвенькой, но в меру действенной мазью от порезов. – Ты так когда-нибудь голову где-нибудь потеряешь! – шпынял его Лларен, но рыжий даже не пытался оправдываться или извиняться. Одно только это должно было насторожить, ведь Кер извинялся за всё, даже за чужие проступки! Но Лларена отвлекали другие мысли. Девять минут и где-то двадцать четыре секунды спустя, когда приятели, примостившись на керовом топчане, грызли лежалые предельские яблоки, Лларен спросил осторожно: – Так ты не передумал мутить с ней, нет? С ведьмой своей? – Отчего же мне передумывать? – Кер пожал плечами. – Я не буду спорить, у неё и правда есть корыстные интересы. Но Халльфрид и не скрывает, что в первую очередь хочет подучиться у меня Колдовству, а мне по душе эта честность. И мы достаточно привлекаем друг друга, чтобы... – И что, – осклабившись, перебил его Лларен, – тебя, я как вижу, уже не тревожит, что человеческие женщины – волосатые, а, Индорил? Кер поперхнулся, закашлялся и на неполных девять секунд потерял интерес и к беседе, и к яблокам; Лларену даже стало немного стыдно — было бы несподручно угробить своего компаньона какой-то там маленькой неудачной шуткой. – Ты мне что, до следующей кальпы собрался об этом напоминать, Лларен Тирано? – выдавил наконец, прокашлявшись, Кер. – У глупостей, что я спьяну наговорил тогда, давно уже вышел срок давности. – Это было всего лишь три месяца, восемь дней и каких-то десять часов назад, – не согласился с ним Лларен. – И глупость настолько сочную и мясистую я просто не в силах просто так взять и забыть. Зато он забыл, что такое «кальпа»… но сэра Тирано предусмотрительно решил не заострять на этом внимание. – Что ж, красота принимает разные формы, – немного невпопад отозвался Кер. – И иногда бывает непросто приучить себя не только смотреть, но и видеть… а, увидев, не побояться действовать. Однако лорд Вивек недаром учит нас считать только счастливые часы — ибо для смертных их и без того слишком мало. С этой мудростью Лларен был не совсем согласен: он считал все часы, вне всякой зависимости от счастья. Впрочем, на самом деле и Кер, и Вивек, имели в виду ведь нечто иное? Время течёт, оно ускользает из рук и неизбежно подводит всех к смерти. И разменивать этот дар на пустую дешёвую жизнь было бы как-то... глупо? – Знаешь что, Индорил, – несмело затянул Лларен, – у меня тут назрела одна вот такая схемка... И он рассказал приятелю весь свой полубезумный план — без утайки и без прикрас. Кер слушал, как и всегда, с неотрывным вниманием и искренним интересом. Он уточнял, рассуждал и расспрашивал, но под конец, глядя Лларену то ли в переносицу, то ли прямиком в мозг, выдал вдруг: – Я предлагал тебе это и раньше. Почему сейчас? Что изменилось? Лларен не знал, что тут можно ответить. – А ты-то разве не рад, что я наконец послушался твоего совета? – сказал он одиннадцать долгих секунд спустя и, метко зашвырнув свой огрызок прямиком в умывальный кувшин, старательно не встречался с индорильцем взглядом. Впрочем, он всё равно без труда заметил, что Кера такой ответ по-настоящему расстроил. Рассеянно перекатывая в руках своё недогрызенное яблоко, он с видимым усилием подыскивал правильные слова… и неожиданно с силой швырнул несчастный плод в стену. – Хэй… Кер, ты чего? Рыжий вздрогнул и встретился с Ллареном взглядом — взволнованным, невесёлым, каким-то даже тревожным взглядом. Кер нахмурился, устало потёр переносицу; его обманчиво-полудетская физиономия выглядела в тот миг лет на четыреста старше. – Я… неплохо читаю чужие души, – сказал он почти что полных пятнадцать секунд спустя. – Прости за дешёвый пафос, но я не знаю, как это обозвать по-другому. Я не всегда верю тому, что вижу. Не всегда правильно истолковываю увиденное и не всегда знаю, что с этим делать. Иногда ошибаюсь, – Кер хмыкнул и, искривив в диковатой улыбке-гримасе губы, продолжил: – Иногда я чудовищно, головокружительно ошибаюсь!.. Но всё же я слишком часто оказываюсь прав. Я прав и сейчас, разве не так? Я хотел помочь, но сделал только хуже — как и всегда. Я… – он вдруг осёкся и резко, зло тряхнул головой. – Но хватит обо мне. Я совсем другое хотел бы тебе сказать, хотя от себя мне сейчас не уйти… как и от повторения прописных истин. Я верю в тебя, Лларен Тирано, и знаю, что ты способен на поразительные вещи. Но за мою веру ты вовсе не должен испытывать благодарность. Не должен возводить меня за неё на пьедестал: в этом лишь твоя заслуга. Я не определяю тебя, не наполняю тебя, не делаю тебя больше, лучше или значительнее, – твердил он, рубя ладонями воздух. – Ты ценен, сам по себе ценен — и в бездну чужое мнение! В бездну всех, кто приучил тебя думать иначе. Я готов пройти этот путь бок о бок с тобой, но я не желаю гнать тебя плетью, Лларен. Ты свободен, так не разменивай эту свободу на новые цепи. План, что ты предлагаешь… Ты хочешь этого? Не ради меня, или моего одобрения, или другой такой ерунды. Ты сам, Лларен Тирано из Крагенмура, хочешь этого? Тишина расползалась по закуткам и углам, а время струилось медленно и почти лениво: один, два, три… пятнадцать, двадцать… тридцать… В морозный вечер восемнадцатого Утренней звезды четыреста пятого года жизнь Лларена Тирано изменилась резко и необратимо, но подлинное осознание догнало его только сейчас. – Да, – ответил он наконец, встретившись с Кером взглядом. – Хочу. И тот, услышав, верно, всё то, что Лларен не мог или не умел передать словами, неожиданно улыбнулся — так широко и беспечно, что Лларен даже немного испугался: сейчас у приятеля с непривычки треснет лицо. Но керова физиономия стойко перенесла это испытание, и тот, посерьёзнев, кивнул и спокойно, неспешно проговорил: – Хорошо. Тогда… приступим? И они занялись подготовкой, что растянулась до фредаса, до двадцать девятого Руки дождя, до часу и тридцати минут пополудни — вплоть до того момента, когда данмеры, принарядившись и подсобрав наличности, явились в «Серебряную кровь» на встречу с господином Хафизом из Рихада и его племянником Аласуром. Это было самым обычным делом: снимать для подобных встреч комнаты в трактирах, и на ничейной земле спокойно вести себе переговоры. Лларену с Кером приходилось делать в точности то же самое ещё совсем недавно — каких-то без получаса восемнадцать дней назад, когда они выбивали у Стальных Кулаков правильные условия контракта. Да, Лларен старательно отвлекал себя поиском даже самых крохотных сходств: стоило только мельком подумать обо всей громаде различий, как нутро у него смерзалось в одну большую ледышку. Никто, например, не представлял его раньше как «господина Индорил Лларена Тирано, моего поверенного по торговым делам». И господин Тирано очень боялся, что любое его неосторожное слово сдует с редгардских ушей лапшу, что так основательно развесил там Кер. Хафиз, старший редгард с проседью в волосах и цепким тяжёлым взглядом, был хоть и холодно-осторожен, но вполне учтив. Однако его племянник хорошими манерами не отличался: Аласур глядел на данмеров с неприкрытой враждебностью, и не прошло и пяти минут с момента их встречи, — четыре минуты и где-то пятьдесят три секунды, если быть точным, — как он повернулся к своему дяде и горячо, пусть и негромко заговорил, обращаясь к нему одному. Мелкий редгард произнёс что-то резкое, и гортанное, и явно не сиродиильское, но его неприязненный взгляд был для Лларена красноречивее всяких слов. – Ваши опасения выглядят вполне обоснованными, господа, – отозвался вдруг Кер, со льдистой полуулыбкой глядя на Аласура. – Но если вы только выслушаете наше предложение, то поймёте, что наши намеренья более чем чисты, а вы, в свою очередь, ничем не рискуете. Не стоит преждевременно опускаться до оскорблений — по крайней мере, в нашем присутствии. Аласур взглянул на него так, словно бы Кер отхлестал его по лицу: с удивлением, злостью, обидой и красными пятнами на щеках. Хафиза же эти слова как будто повеселили. – О, так вы говорите на йоку, мутсэра? – с улыбкой, похожей на искреннюю, поинтересовался он. – Что вы, господин Хафиз! Это было бы сказано слишком громко. Я знаю пару расхожих фраз и немного понимаю язык на слух, только и всего, – и Кер картинно развёл руками. – Однако я не хотел бы поставить вас с племянником в неловкое положение, услышав ещё что-то, не предназначенное для моих острых ушей. Да и честность – это товар, что нынче редок, но оттого особенно ценен, разве не так? А нам с господином Тирано скрывать от вас нечего. – И что же вы с господином Тирано хотите нам предложить? – спросил, сплетая пальцы в замок, Хафиз. – Мы хотели бы вложить небольшую сумму в ваше торговое предприятие, господа, – неспешно, немного растягивая слова, проговорил Кер. – И, разумеется, на условиях, которые подлежат взаимному обсуждению. Мой поверенный придерживается мнения, что при нынешнем положении дел торговля пушниной выглядит весьма перспективно. Редгарды молча переглянулись. – А вы не любители ходить вокруг да около, господа! – четыре с четвертью секунды спустя откликнулся Аласур, выигрывая для дяди минуты на размышления. – Мы не хотели бы понапрасну тратить своё и чужое время, – пожал плечами Кер, – поэтому, изменив обычаям своей земли, я выскажусь открыто и прямо. Вы нас не знаете, вы нам не доверяете, и это вполне справедливо. Мне неизвестно, насколько хорошо вы осведомлены о положении дел в морровиндской политике… но, думаю, мне следует начать с того, что я представляю здесь интересы своего двоюродного деда, советника Гарина Индри из Великого дома Индорил. – Полагаю, что о морровиндской политике я знаю достаточно, – заметил, прищурившись, Хафиз. – А вы далеко забрались от дома, мутсэры. – Как и вы, – не выдержал Лларен. – Ха! Справедливо, – неожиданно добродушно откликнулся Аласур, и переговоры постепенно начали набирать обороты. – Мы с мутсэрой Тирано действительно забрались далеко от дома, – рассказывал Кер, – однако на то есть веские основания. Мой род – прямые потомки одного из троюродных братьев госпожи Альмалексии, но в нынешние времена и какое угодно высокое родство не гарантирует благополучия. Замыкаться в границах своей земли было бы недальновидно, опасно даже, и поэтому мы… Когда данмеры обговаривали детали плана, то всю заготовку лапши Лларен оставил на откуп Керу. Его куда больше волновали вопросы поиска денег, и достать в такой срок семь тысяч септимов золотом оказалось весьма непросто: Лларену даже пришлось до крайности проредить свой «запас блестяшек на чёрный день». То, что Кер по собственной воле сплавил книготорговцу хренейчи-сиродиильский словарь, выручив за него пять сотен, оказалось не лишним; а вот на фехтовальный трактат Лларен даже не стал покушаться… Господин Индорил Лларен Тирано, поверенный господина Индорил Кериана Индри по торговым делам, прилагал ну просто невероятные усилия, чтобы не пялиться на своего компаньона с открытым ртом. Он, конечно, знал, что пыль в глаза Кер пускал превосходно. Вот только и сам Лларен не мог сейчас отличить правду от вымысла. Всё, о чём раньше рассказывал индорилец, и всё, о чём он красноречиво умалчивал, на удивление гладко укладывалось в его теперешние речи. Но… Альмалексия? Советники? Интересы двоюродного деда? От этого голова шла кругом: Кер, которого он знал, был таким же беглецом, как и сам Лларен — беглецом, которого вытравило из Морровинда какое-то редкостное дерьмище… Или нет? – Возможно, это станет началом куда более тесного и, безусловно, взаимовыгодного сотрудничества, – разглагольствовал между тем индорилец. – А сейчас… сейчас вы ничем не рискуете, но при удачном раскладе можете приобрести себе — и даже своим потомкам! — ценных друзей. У моего народа крепкая память. Редгарды снова переглянулись, и долгих, томительно долгих двадцать четыре секунды общались между собой без слов. И наконец Хафиз воскликнул, хлопнув в ладоши: – Что же, вы были достаточно убедительны, мутсэра! У нас в Рихаде есть поговорка: кто нашёл друга, тот нашёл клад. Время покажет, были ли мы сегодня настолько удачливы… Но не пора ли нам обсудить детали? И следом они обсуждали детали, подписывали бумаги, а Кер оставлял на всех договорах аккуратные оттиски индорильской луны и звезды. Перстень-печатка, что он всегда носил на витой цепочке, нынче впервые на ллареновой памяти красовался у него на пальце… Когда они вышли из «Серебряной крови», Лларен, уставший, словно бы он на своих двоих пробежал дорогу от Маркарта до Рихада и обратно, спросил только: – Советник Индри, а, Индорил? – Лучшая ложь – та, что неразрывно переплетена с правдой, – отозвался Кер, и звучал он так же измученно, как чувствовал себя его собеседник. – Обсудим всё дома? Пожалуйста. Лларен не стал спорить. Приятели загодя запаслись горячительным — или праздновать, или топить горе, — и эта закладка из разномастных бутылок манила с неодолимой силой. Оказавшись на своём чердаке, Лларен первым же делом открыл бутыль какой-то ричменской хреновины на можжевельнике и сделал девять бодрящих глотков прямиком из горла. Кер, как и подобало напыщенному дворянчику, начал с вина и даже раздобыл себе кубок. – Я не хотел рассказывать о своей семье, – заговорил он медленно и негромко. – Сначала – из недоверия, а позже – из-за стыда. – А чего же тебе здесь стыдиться? – не поверил ему Лларен. – Твой двоюродный дед и правда – индорильский советник? Кер молча кивнул. – А про Альмалексию, что, тоже правда? – Да, но... – Тогда что за херню ты пытаешься мне загнать, а, Индорил? – перебил его Лларен. – Какой нахрен стыд, серджо Я-родился-с-серебряной-ложкой-в-жопе? Кер вздохнул, устало потёр переносицу и, в три глотка осушив свой кубок, сказал невесело: – Всё не так просто. Когда мы впервые встретились... помнишь, я говорил тебе, что верхушка нашего Дома когда-то складывалась из родичей госпожи Альмалексии? Даже сейчас во многих из нас можно с лёгкостью проследить кровь её братьев или сестёр. Поэтому пресловутая альмалексийская рыжина... – Кер, не сдержавшись, самым что ни на есть простецким образом фыркнул и тыкнул пальцем в свою волосню, – поэтому, как считается, этот кошмар и встречается среди нас столь часто. Но речь не о том... Я не соврал, когда говорил, что у меня в роду одни только младшие ветви и младшие сыновья, – заявил он, по новой плеснув себе вина и тут же вобрав в себя добрую треть кубка. – Семьи моих родителей получили кресла советников после Договора о перемирии. Слишком многие из наших родичей не смогли тогда смириться с позором и предпочли сбежать от Земли и Закона в смерть. А мои предки оказались слишком упрямы, чтобы сдаться без боя. Но когда Дом столетиями переживает упадок, такое упрямство дарует не много радости. Данмеры выпили, помолчали и снова выпили, где-то четыре минуты и двадцать одну секунду спустя Кер продолжил: – Мой отец был младшим внуком предыдущего советника Индри. Его семья никогда не славилась особым богатством, а мой прадед не собирался ни умирать, ни баловать родичей преждевременной раздачей фамильного достояния. Серебряных ложек у меня никогда не было — как и многого другого... Знаешь, как поженились мои родители? – спросил он вдруг, подавшись вперёд и хищно сверкнув зубами. – Они были знакомы довольно давно, но никогда не испытывали друг к другу особой приязни. А тут — свадьба общего родича, и куча ворчливых стариков, сокрушающихся об утраченном величии Дома, и они – молодые, скучающие и пьяные… Когда обнаружилось, что моя мать беременна, скидывать ребёнка было уже слишком поздно: это могло или убить её, или покалечить. К её чести стоит сказать, что она не пыталась обвинить отца в изнасиловании, как делают многие девушки в таком положении, – заметил он с удивительным хладнокровием. – Думаю, не хотела в чужих глазах становиться жертвой — на неё это очень похоже. А семьи... семьи не мешкали, устраивая сей богами предначертанный брак, и матери не пришлось плодить на свет ублюдков. Лларен только моргнул, тщетно пытаясь переварить услышанное, и снова припал к бутылке. – Ты… ты не обязан мне всего этого рассказывать, Кер, – нашёлся он девятнадцать секунд спустя. – Да, я хотел докопаться до правды, но я не хотел… не хотел… этого вот всего, – и он неловко взмахнул руками, не в силах выразить через слова всё то, что его сейчас переполняло: смущение, злость и чужую боль, бередящую душу верней своей собственной. – Можешь не продолжать. Кер покачал головой. – Я бы хотел пройти этот путь до конца, – сказал он, глядя куда-то сквозь Лларена. – Мне многие говорили, что я не знаю, когда следует остановиться, но жить по-другому я не умею. Так что тебе придётся послушать мою тоскливую повесть ещё немного, – добавил он вслед; спорить Лларен не стал, и Кер продолжал: – Отца я почти не знал. Когда мне было четыре года, он отправился в Паломничество Семи добродетелей, но его след затерялся на Вварденфелле. Через год отца признали погибшим, и мать вернулась в родительский дом. Но так как высокородная дама из дома Индорил не может попросту взять и забыть ненужного ей ребёнка у двери ближайшего храма, ей всё же пришлось взять меня с собой. – Ты так говоришь, будто… – Лларен замялся. – Знаешь, какое правило я для себя вывел? – проговорил Кер, открывая меж тем кувшин с какой-то подозрительной бормотухой, которую данмеры получили бесплатно, в нагрузку к пяти бутылкам кислого нибенийского вина. – Надо смеяться над тем, что тебя мучит, а иначе мир сведёт тебя с ума. Не всегда получается, но без этого я бы, наверно, не справился. Непросто смеяться над тем, что мамочка меня никогда не любила, но я упорный, – он дёрнул уголком рта и залпом влил в себя добрых полпинты своего пойла. – Я даже могу её понять, – признался он всё с той же кривой усмешкой. – Умом, пусть и не сердцем. Я ведь ей жизнь сломал! Да и любить меня было непросто, и даже гордиться мной – не получалось. Угрюмый, некрасивый и неуклюжий ребёнок, какое головокружительное разочарование! – Да ты загоняешь! – не поверил приятелю Лларен. Да, он с лёгкостью мог представить Кера мелким умником, слишком погружённым в свои мысли. А если уж начистоту, то красавцем рыжего и сейчас не получалось назвать, не покривив душой, и кто там знает, каким он был в детстве. Но неуклюжий? Это уж точно совсем про другого мера, ведь кого-то уклюжее Кера нужно ещё поискать! Да и каким надо быть жопоглазым дебилом, чтобы не замечать в нём всех прочих поводов для гордости? – Я вырос, – спокойно и просто откликнулся Кер. – Я изменился. И я почти не встречался с матерью и её роднёй с той поры, как мне исполнилось одиннадцать. Это оказалось очень полезно для моего душевного равновесия. Меня забрал к себе прадед — дед моего отца, предыдущий советник Индри. Он был непростым мером, суровым и требовательным. По-другому и быть не могло: ответственность перед Землёй и Законом свалилась на него без предупреждения, и с этой ношей он управлялся так, как умел, – при этих словах Кер улыбнулся, и впервые за вечер – с чем-то, похожим на искреннюю радость. – Но он был мудр, и он был по-настоящему великодушен. Дед учил меня, что каждый из нас несёт в себе искру божественного творения — то, чего лишены даже самые могущественные даэдра. Каждый из нас – ценен, каждый – по-своему интересен, каждый – в чём-то талантлив. И он помогал мне искать себя, как бы пошло это сейчас ни прозвучало… А потом мой прадед умер, и отношения с его преемником у меня, мягко сказать, не заладились. Я оказался тогда почти без денег, поэтому продал всё, с чем сумел расстаться, и отправился в своё великое путешествие. Остальное тебе известно. Он замолчал и, закаменев лицом, уставился в стену; этот рассказ словно бы выпил из Кера все силы. А Лларен… Лларен прекрасно знал, что рыжего вытравило из Морровинда какое-то редкостное дерьмище, но с таким вот особо зловонным сортом он повстречался, пожалуй, впервые в жизни. А следом в дело вступила одна на двоих бутылка местного самогона, и Лларен, всегда уважавший обмен баш на баш, спросил у приятеля: – Ты же, небось, давно догадался, с какого перепугу… с чего бы я сам оказался в Скайриме? Оба они к этому времени — семь часов и где-то сорок восемь с третью минут двадцать девятого Руки дождя — успели знатно набраться. Лларен довольно смутно помнил, как они переползли на пол, и откуда вокруг взялось столько разномастных пустых бутылок. Но в тот момент это совсем не казалось важным. Он покосился на Кера; рыжий медленно моргнул и, оторвавшись от своего кубка, проговорил осторожно: – В тот день… когда мы впервые встретились… ты думал, что я собираюсь тебя убить. Кому в Крагенмуре ты перешёл дорогу, Лларен Тирано? Кому-то опасному, верно? – Камонне Тонг. – А ты не мелочишься! – с усмешкой похвалил его Кер. – Ты же, наверное, понял, что я бандит… – снова попробовал Лларен, но рыжий его не дослушал. – Был бандитом, – сказал он веско. – Чего? – За всё то время, что мы знакомы, ты ни разу не совершил ничего незаконного. Какой же ты бандит? Только мы сами решаем, определяет ли нас наше прошлое, – с глубокомысленным видом выдал Кер, и только разъезжающиеся в разные стороны глаза портили впечатление: чары, что позволяли протезу «зеркалить» зрячий глаз, всегда капризничали в такие минуты. – Хотел бы я, чтобы всё было так просто… – А всё действительно просто, пока мы не начинаем сами себе выдумывать лишние сложности. Поверь мне, уж здесь-то я – настоящий мастер. В эти мгновения всё действительно показалось Лларену очень простым и ясным — впервые за много лет. И тогда он закрыл глаза и, привалившись к холодной стене, стал путано и несвязно рассказывать то, чего и сам лишний раз старательно не вспоминал: – Ты знаешь, мои родители были хорошие меры. Они жили бедно, но честно. Любили друг друга. Были, казалось, счастливы… отец – грузчик, а мать – портниха. Да, мы хорошо жили… А потом мой папаша погиб — плохо закреплённый груз прошиб ему череп. И мы с матерью остались вдвоём. Она была хорошая, честная женщина, но с горем справиться не сумела. Сначала – суджамма, потом – скуума… Когда она заболела, я ушёл из школы. Ты знаешь, а ведь меня хвалили! В сравнении-то с остальными… Но две тысячи триста двадцать семь шагов – это слишком много, а нужно было тогда и за мамой смотреть, и деньги нам находить. Она заболела и не могла уже работать в полную силу, а я – не мог, ничем не мог ей помочь!.. А потом мы потеряли свой дом, а потом… Я брался за всё, что приносило быстрые, лёгкие деньги, я брался за любое дерьмо, что мне поручали — но этого оказалось мало! Лларен не выдержал: уткнулся головой в колени да так и просидел секунд эдак сто двадцать пять. Кер, приобнимая его за плечи, молчал; для мера, что так любил потрещать, он удивительно хорошо понимал, когда слова становятся не нужны, и Лларен был ему по-настоящему благодарен. – Я помню, как она умирала, – шептал он потом, вцепившись Керу в рукав. – Как мучилась, как смотрела на меня, не в силах сказать ни слова… Как молча молила: освободи меня! Я помню всё, каждую эту секунду помню! Помню эту подушку… Но я не решился, я струсил. Я просто смотрел, как она умирала — пока она всё-таки не умерла. – Ты не ошибся, – покачал головой Кер. – Почему ты так говоришь? – Нельзя ошибиться там, где нет и не может быть верного выбора. Ты бы ненавидел себя, если бы убил её. Ты ненавидишь себя сейчас… не надо! Я не скажу, что ты всё сделал правильно. Я не совру тебе: я не знаю. Но я знаю, что ты не ошибся. Отпусти себя и прости себя. А уж родителям прощать тебя не за что — ты перед ними не виноват. Они гордятся тобой, можешь не сомневаться. Ведь, несмотря на все испытания, ты вырос достойным и мужественным мером. Лларен прикрыл глаза и словно сквозь толщу воды услышал вопрос: – Как их звали? Твоих родителей? – Альдис, Альдис и Нариса Тирано… – он сглотнул подступивший к горлу комок и сказал чуть слышно: – Спасибо. – Не за что. Следом Лларен поведал и всё остальное: о том, как окончательно прилип к крагенмурским Никс-гончим, и обо всём, что делал и что не делал с ними бок о бок; о том, как банда по глупости грабанула Камонну Тонг, и спастись удалось только мелкой паскуде Лларену Тирано… А потом бутыль самогона внезапно кончилась. – А почему Солитьюд? – спросил тогда Лларен. – Ты будешь смеяться. – Наверное, – он пожал плечами. – Но разве тебя это когда-нибудь останавливало? – Ха, и то верно… Знаешь, всё дело в Потеме. – Чё? – не понял Лларен. – А при чём здесь моя кобыла? Кер, откинув голову, засмеялся, и Лларен был даже немного рад, что тот приложился рыжей башкой о стену: и поделом! – Я о другой Потеме, я о Потеме Септим, – сказал индорилец, рассеянно потирая затылок. – Ты знаешь, что в Сиродииле до сих пор стоят памятники третьему Уриэлю? А его мать – одна из величайших злодеек в истории. Меня всегда занимало это противоречие... Был ли Уриэль всего лишь марионеткой для властной матери? Или он сам – кукловод, заставлявший мать брать на себя все его прегрешения? Или они – партнёры, поровну разделившие бремя власти, но исполнявшие в этом театре разные роли? – А на меня ты чего смотришь? Я обо всей этой кровоалмазной херне с твоих только слов и знаю! Кер усмехнулся. – Когда умер мой дед, я думал: почему бы не уйти в Вечные стражи? Что может быть достойней, чем посвятить свою жизнь защите родной земли? Но Тамриэль удивителен и прекрасен, а я за всю свою жизнь почти и не выбирался из Дешаана. Когда я принесу обеты, дороги назад не будет. И если уж любоваться Красой рассвета, так почему же не в Солитьюде? Говорят, там чудесные городские архивы… – Странный ты всё-таки, Индорил, – беззлобно кольнул его Лларен. – Слушай, а ты никогда не думал заняться политикой? – спросил он вслед, вдруг осенённый воистину гениальной идеей. – Ты вроде неплохо так шаришь во всей этой хренотени. Чем не возможность… служить Земле и Закону, так? И не коптиться при этом у Призрачного предела? – Когда-то я думал об этом, – дёрнул плечом Кер, – но ничего не выйдет. Знаешь, я ведь из тех, у кого есть своё мнение по любому вопросу! И я не всегда понимаю, когда следует остановиться... А старые пни только тогда готовы прислушаться к сопляку, которому нет ещё и двадцати, – проговорил он, изображая чей-то надтреснутый и скрипучий голос, – когда сопляк во всём с ними соглашается. И тут только что-то наконец щёлкнуло у Лларена в голове, и он спросил, холодея: – Хэй, рыжий… а сколько тебе сейчас? Кер замолчал на без четверти восемь секунд, прежде чем добить своего приятеля окончательно: – Девятнадцать. Было восемнадцать, когда мы с тобой встретились. Лларен застонал и уронил голову на руки. – А говоришь, родители мной бы гордились… Влажная киска Дибеллы, я ведь споил малолетку! – Ты старше меня всего лишь на пять с половиной лет, – с наигранным раздражением отозвался на это Кер. – Через десяток-другой такое крохотное различие будет совсем не важно, а через сотню лет ты о нём даже не вспомнишь. – Это если мы проживём так долго… – отмахнулся Лларен. – Гони-ка теперь мне точную дату! И, несмотря на то, что у Кера уже где-то тридцать четыре минуты явственно заплетался язык, он без запинки оттарабанил: – Четвёртое Восхода солнца триста восемьдесят шестого. Лларен мог им по-настоящему гордиться. – Пять лет и без трёх дней восемь месяцев… – запоздало поправил он приятеля… но тут до него дошло и всё остальное. – Всеблагие АльмСиВи, так ты у нас ещё и Любовник! – воскликнул он, тщетно борясь с удушливым смехом. – Вот так номер! – Ну, а ты – Конь, да и ржёшь точно так же, – лениво отозвался Кер. – И что с того? – Уел, малыш… Но как родня вообще отпустила тебя из дома? У вас же все эти церемонии-хреномонии только после двадцати одного, разве нет? – Любовь, что испытывает ко мне моя семья, прямо пропорциональна расстоянию, что нас разделяет, – он покачал головой, вслепую пошарил рукой в поисках недопитой бутылки и, верно, не найдя ничего подходящего, но и ленясь вставать, спокойно продолжил: – Окажись я в Акавире, так они, небось, воздвигнут в мою честь памятник. Так что некому было меня останавливать. – Вот злоебучие пиздогляды… – буркнул себе под нос Лларен. – Не стоит на это так реагировать. Не надо меня жалеть, – рыжий хмыкнул. – Оставь мне хотя бы немного гордости: я сегодня и так почти целиком слил её в отхожее место. – Да не в этом дело! Просто из всех, кого я знаю, ты последний мер, заслуживающий такую хрень. – Ты мне льстишь, – устало выдохнул Кер. – Это, конечно, приятно, но бесполезно. Я скверный мер, Лларен Тирано. Я тщеславен, себялюбив и эгоистичен, и мне нужно быть нужным… Ну не смешно ли? Ты даже не представляешь, сколько внутри меня грязи и ненависти. Я – скверный мер, но я хорошо наловчился скрывать свою гниль за фальшивым блеском. – Да кончай уже городить всю эту херню, Кер, – окоротил его Лларен. – Непорочные витязи в белых плащах встречаются только в сказках. А я от своих слов не отказываюсь. – Спасибо. – Не за что, – отмахнулся Лларен. – И вообще… если всю эту пакость держать в себе, голова когда-нибудь попросту лопнет. Я не стану думать о тебе хуже, если ты время от времени будешь вываливать рядом со мной немножечко грязи... Ну и чего ты лыбишься, как каджит на лунный сахар? – осёкшись, проворчал смущённый своим словоблудием Лларен. – Подумал, что жители славного Рихада – мудрый народ, – мягко откликнулся Кер. – И что из меня получился не самый плохой кладоискатель. Лларен в ответ закатил глаза и лягнул индорильца в лодыжку. Впереди их ждало и чудовищное похмелье, и на редкость дерьмовый месяц Второго зерна, но здесь и сейчас Лларен, пожалуй, был по-настоящему счастлив. За всю свою жизнь он ещё не срывал такого большого куша.