Историческая правда

      В тот день я, по своему обыкновению, пришла раньше, намного раньше того, как должна была начаться лекция. Она, зная, что я перед занятиями обычно делаю уроки, открыла мне аудиторию и ушла.       Жаль.       Но — ожидаемо. Глупо было бы думать, что она осталась бы со мной — с какой стати? А даже если бы и осталась, у нее наверняка бы нашлось дело поважнее, чем поддерживать разговор со своей ученицей, поэтому мне бы оставалось только восхищенно пялиться на нее и ругать себя за это последними словами. А так я быстро нашла рациональное применение оставшемуся до начала лекции времени — открыла принесенную с собой книжку (увы, читаемую в рамках школьной программы) и, откинувшись на спинку сиденья, погрузилась в описание отношений Наташи и Болконского, искренне недоумевая, как можно быть такими идиотами.       Мои собственные чувства волновали меня больше, поэтому погрузиться полностью в мир Толстого мне не удалось, и я то и дело отвлекалась, поглядывая краем глаза на дверь — а ну как уловлю тень ее присутствия еще до того, как она войдет?       Тень я действительно уловила. За дверью кто-то стоял и, кажется, не мог набраться решимости войти. Я, вспомнив свою собственную робость в начале года, не могла не умилиться стоящему у дверей силуэту и, приветливо улыбнувшись, сделала приглашающий жест рукой. Осторожно и несколько опасливо поглядывая по сторонам, в аудиторию вошла новенькая девочка — я видела ее однажды до этого, но не обратила особого внимания. В тот же раз, когда во всем помещении не было никого, кроме нас, и, что особенно значительно, не было ее, я посмотрела на новенькую с толикой интереса. Она была одного, пожалуй, роста (может быть, даже и выше) и телосложения со мной, но держалась так робко и стеснительно, что произвела на меня впечатление какой-то очаровательной беззащитности. В одежде девушки вполне проглядывался неплохой вкус — пусть художник от меня и от слово «худо», оценить эстетичность внешнего вида мне все-таки под силу. Замечательны были ее волосы — точь-в-точь такого же рыжевато-каштанового цвета, как у нее, только девочка их явно не подкрашивала, и они выглядели более тусклыми, а еще новенькая, в отличие от нее, обрезала волосы не так коротко, и они были собраны в две несколько растрепавшиеся косички длиной до скрытых воротником блузы ключиц. По довольно строгой одежде и легкой небрежности прически я поняла, что эта девушка, как и я, не заходит домой после основного обучения, а сразу идет на историю. Осознание этого кольнуло легкой ревностью, ведь мне хотелось оставаться единственной такой в ее глазах, но, когда новенькая села напротив и тоже положила перед собой книгу, ревность сразу отступила, а на ее место снова пришел интерес. Я решила, что эта девушка отчасти похожа на меня, а значит, в ней я смогу найти союзника или обрести конкурента — и лучше бы первое, а потому стоило проявить известное дружелюбие. В мою пользу говорило то обстоятельство, что девушка была новенькой, ничего не знала о местных порядках, и, очевидно, робела, а это означало, что я могла стать для нее на первое время кем-то наподобие проводника.       Но мне следовало убедиться в нашей действительной схожести, и я, не поднимая слишком откровенно глаз от своего текста, постаралась прочитать название ее книги. «Так говорит Заратустра». Ницше.       Усилием воли я сумела скрыть свое ликование — все, девочка, ты попалась! По себе я знала, что бывает, когда находишь человека, с которым можно обсудить что-то, выходящее за рамки школьной программы, особенно если это «что-то» является плодом умственной деятельности известного или не очень философа. Не очень известного или не очень философа, да… Ницше, конечно, в последнее время почему-то вошел в моду, но эта девушка не производила впечатления человека, желающего выделиться в обществе, и я решила, что философия и общественно-политическая мысль действительно представляют для нее определенный интерес.       Я отложила книгу и подняла взгляд, чтобы показать свою готовность к разговору; собиралась уже произнести заготовленную фразу и… застыла. Обращенные в текст глаза новенькой были ее глазами. Теми самыми, что казались то синими, то серыми, то золотыми, теми самыми, которые я еще в первый день определила как зеленые. Эти глаза были точно такими же — в оставляемом этим цветом впечатлении ошибки быть не могло.       Впервые я смогла разглядеть их — отвлеченность девушки на ее книгу позволила мне сделать это. Темно-серый у края радужки, этот цвет сквозь серо-синий и зеленоватый переходил в янтарное золото у зрачка. Действительно потрясающий и невозможно редкий цвет — и я была уверена, что у нее глаза точно такие же.       Заготовленная фраза комом застряла у меня в горле, и я уже готова была бросить свою, сразу показавшуюся мне дурацкой, затею, и снова уткнуться в книгу, как девушка заметила мое внимание и вопросительно посмотрела на меня своими невозможными глазами. Следовало сказать хоть что-нибудь, отличное от нелепого «знаешь, а у тебя глаза, как у женщины, в которую я влюблена, здорово, правда?», что-нибудь, заработавшее бы для меня хоть малейшее расположение со стороны этой девушки. «Какого черта? Она всего лишь моя новая одногруппница! Цвет глаз еще не делает ее женщиной моих снов, » — напомнила я себе и это позволило мне относительно собраться с мыслями. — Ты читала Макиавелли? — выпалила я на выдохе и тут же обругала себя за бестактность. Да даже гопники как-то культурнее начинают разговор, честное слово… — Нет, — взгляд у нее был удивленно-заинтересованный, как у лисенка, который очень хочет схватить кусочек лакомства и осторожно нюхает воздух — до сих пор помню этот взгляд и возникшие в голове ассоциации, — О чем там?       И я принялась объяснять, а она слушала, причем довольно внимательно, и я видела, что она даже не слишком рвется снова погрузиться в свою книгу, и наш разговор действительно интересен ей. Это радовало меня, но, что странно, я не спешила поздравлять себя с победой, а сама чувствовала искреннюю заинтересованность в разговоре с этой девушкой, имя которой, кстати, тогда так и не удосужилась узнать — эта нелепость ситуации пришла мне в голову за мгновение до того, как в аудиторию вошла она и у меня снова перехватило дыхание. Не знаю, заметила ли новенькая мое смятение, потому что она в этот момент как раз склонилась над блокнотом и записывала рекомендованных мной авторов, а в следующий момент и ее вниманием всецело завладела она, коварно объявив, что лекцию она начнет сейчас, то есть вовремя, и жестоко поглумившись над опаздывающими.       Понятно, что на новенькую я уже не обращала внимания совершенно; я не заметила даже, когда и куда она ушла — это не интересовало меня, поглощенную воспоминаниями о лекции и близости к ней — по средам мы занимались в другой аудитории, и я садилась так, что нас разделяло только одно сидение. Но тем же вечером, когда волна эмоций несколько спала, я почувствовала укол стыда за свое поведение — ну куда годится совершенно не замечать человека, с которым в течение целых семи с половиной минут обсуждала книги! Решив исправить подобное недоразумение не следующий же день, я с вполне чистой совестью уснула.       А на следующий день эта девушка не пришла.