…понеже от прирожения звери, ходящие в пустыни, знають ямы своя; птици, летающие по возъдуху, ведають гнезда своя; рибы, плывающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы и тым подобная боронять ульев своих, — тако ж и люди, игде зродилися и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають.
Франциск Скорина, «Предословие доктора Франъциска Скорины с Полоцька в книги Иудиф-вдовици», XVI век
POV Сэм Уитвики. Завтра лето заканчивается. Три слова: свежо, жадно, взахлёб. Например, целиком заглоченные за четыре часа триста страниц «Сердец в Атлантиде» Стивена Кинга. Или раскопанная в публичке информация по символам, содержащимся в прапрадедовых записях, тех, что отдельной пачкой. Некоторые оказались похожи на китайские и японские иероглифы, некоторые — на позднюю глаголицу, большая же часть вовсе ни на что не имела подобия, как в той самой «рукописи Войнича». Но это и не абракадабра: есть система, есть сочетания, которые что-то да значат. Порыться, что ли, в памяти? Да, ту же Чен можно попросить, у неё родня из Восточной Азии родом, могут быть подобия в начертании том же. Просто одно дело, когда ты смотришь по словарям — и совсем другое, если ты или тоя родня носители языка и знаешь, где этот символ может употребляться и что примерно означать. Контекст — он важен. …Мыслепостроение и мыслевыражение и так до конца пока не восстановились: всё сполохами какими-то рваными. Страх пресытиться пока не до конца преодолён. С этим, впрочем, уже можно жить, как говорит отец в подобных ситуациях. Па может брюзжать сколько угодно, но я-то вижу, какими глазами он смотрит на мать, или как готовит для неё кофе и как она непритворно наслаждается вкусом приготовленного для неё напитка. Эти вот мелочи говорят куда больше, чем отец показывает на публику, даже если она состоит из Моджо. Кстати, кто-то в дверь скребётся. — А, Моджо! Привет! Знаешь, ты очень вовремя. Радостное тявканье. Хм, штанина натягивается. — Ты куда меня тащишь, мелочь? Дверь не успела толком закрыться, и потому с кухни доносится чуть раздражённый ожиданием голос отца и успокаивающее щебетание матери. — Чёрт, совсем забыл про обед! Спасибо, дружище. 'ди ко мне. Тёплая четырёхлапая тяжесть на левой руке. Щекочется. — А вот эту розовую м-м-мэр-р-зость пора убирать. Ты как считаешь? Указательный палец опускается на нос микропса. — Пип. Микропёс фыркает и чихает. Смешно-ой. И в целом беспроблемный. Посадишь такого на руку: хвостишко-пропеллер щекочет место чуть выше локтевого сгиба, передние лапы становятся на запястье — и иди себе куда угодно. Да и сам Моджо не против: всё же лучше, чем в домике сидеть. Да и порезвиться не прочь, когда на землю отпускаешь. У озера того же, например. Вот только ошейник… …Цвета мадженты. Розовый! Аааа! Глаза-а!!! — Ма-ам, ну это же ужасно! Розовый ошейник у кобеля! Нет, ну ты только взгляни в эти глаза, в которых отражается боль и безнадёга всего прогрессивного человечества! Пап, ну скажи ей! Раскаты здорового, искреннего отцовского хохота наполняют кухню. Мама дуется, но недолго: не выдерживает, прыскает и присоединяется. И чувствуется, что отдал бы что угодно, лишь бы этот дружный смех звучал чаще. Джуди. Её зовут Джуди. Немного шебутная, иногда чересчур заботливая. Рядом Рон: грузноватый, иногда ворчливый, но лучшего отца на свете не сыскать. Обычные люди, со своими достоинствами и недостатками. Настоящие. Отец, взяв на руки Моджо, расстёгивает ошейник, а мать, выхватывая из его рук это розовое безобразие, восклицает дурашливо: — Да здравствует швабода-а! И посылает техничный трёхочковый в мусорное ведро. Отец и сын аплодируют стоя. А на мордахе освобождённой животинки рисуется концентрированное, совершеннейшее счастье.