Телохранитель вечного Солнца

      Прошла неделя — старик Хонсок взял юного гарда в помощники. Семь длинных дней хватило Чанёлю, чтобы осознать то, каково это — жить на улице, не имея при себе ни еды, ни воды, ни денег на еду, ни мягкой кровати с выглаженным белоснежным бельём, которое мать стелила ему время от времени. Зато он осознал, каково быть свободным, но и никому не нужным. Осознал, каково это  — иметь право делать то, что вздумается, но и не насыщаться полностью. Потерять свой родной дом, где возможно он уже стал врагом, когда не согласился на ненавистный ему брак. Каждый день он метался с одного места на другое, как обезумевший, никак не в состоянии определиться, нравится ли ему то, где он сейчас. Или всё-таки дом ему милее? Время от времени что-то сжимало сердце Чанёля, и его бодрое настроение падало.       В своей жизни гард наконец-таки обрел цель: узнать, что случилось с ним и как он оказался здесь.       Но ничего бы не было, если бы не этот чудаковатый необразованный старик Хонсок с большим жгучим сердцем, который рассказывал о своей молодости с такой краской и невообразимой подачей, что его невозможно было не слушать. Он проливал свет на тёмные уголки этого мира, видя в каждом несчастье дар и благодеяние.       Эти люди (а то, что молодой гард находился среди людей, он принял не сразу и долго искал этому доказательства) поражали его. Они улыбались и хмурились, смеялись и тихо оплакивали своих любимых под тусклым жёлтым светом уличных фонарей, верили в судьбу и напивались до чёртиков, буянили и взывали помощь у небесных сил.       Люди — непредсказуемые создания природы; бесполезные и слабые, хилые и немощные, отчасти глупые и плохо пахнущие, но одарённые невероятной силой духа, непоколебимой верой в себя и окружающих, полные надежд и очарования.       Чанёль влюбился в людей без памяти.       Он любил старика Хонсока, который позволил ему жить вместе с ним, хоть и на улице без крыши, но жить вместе. Каждый день они искали бутылки в мусорных баках, возле шумных клубов, наполненных до краёв людьми, у метро и напротив торговых центров, где эти люди танцевали под быстрый ритм музыки и пели, а вокруг них собирались зрители. Чанёль восхищался этим.       Пак обожал прогуливаться по городу в поисках пропитания, разговаривая с Хонсоком, у которого улыбка никогда не сходила с уст, о самом родном и любимом. Старик не расспрашивал у гарда ничего личного, а сам о себе говорил столько всего, что некоторые вещи даже хотелось бы и забыть после услышанного. Полностью одичалый старик говорил, что видит в глазах парня искры и живой горящий огонь, силу и что-то гораздо более глубокое в душе этого бездомного пса. Он так его иногда и называл — бездомный пёс. Это прозвище как никогда прекрасно подходило молодому гарду. Дикий зверь с мощной хваткой и невообразимой для Хонсока силой каждый день показывал себя с новой стороны.       В какой-то из дней Хонсок сказал Чанёлю, что видит в том радость, когда брюнет находит бутылки и покупает себе банановое молоко в маленьких уличных магазинах. И не то чтобы брюнет был голоден или обессилен и поэтому искал, чем бы порадовать свой желудок. Просто парень был полон восхищения, что делает это сам, без чьей-либо помощи.       В тот день Чанёль первый и последний раз заикнулся о своей семье: об отце, который всю жизнь не давал ему проходу. Ещё добавил лишь только то, что сейчас совершенно не знает, где его отец, как его найти и то, что не хочет пока что этого делать. Конечно, Пак хотел узнать, как попал в мир людей, но вопрос о возвращении домой он ещё не рассматривал.       Чанёлю нравилось проводить время с Хонсоком, который смог заменить ему родного человека. Хонсок заряжал его положительной энергией, наполненной ярким светом и чем-то ещё непонятным.       Когда луна поднялась над шумным Сеулом, Чанёль и старик шли в своём обычном направлении, к закусочной тётушки Сонён  — любимой Хонсока. Старик боготворил эту женщину, считая, что обязан ей жизнью, хотя ничего примечательного она для него не делала — лишь отдавала ему остатки недоеденной еды, которую посетители оставляли на столах и, заплатив, уходили по своим делам.       Но Хонсок любил Сонён больше жизни и заливался краской при виде тётушки в бордовом переднике и коричневых старых лодочках на её маленьких ножках. Его немного обвисшие щёки покрывались здоровым румянцем, как у подростков при первой влюблённости. Они с Сонён были одного возраста, но, в отличие от Хонсока, у которого ничего не было, тётушка управляла закусочной, помогая своей дочери за границей всем, чем могла, и вечерами сидела перед фотографией мужчины, обрамлённой черной деревянной рамкой. Вдова.       Каждый день вечером Чанёль и Хонсок ели там бесплатно за невысокой ширмой, где их никто не мог увидеть, кроме, конечно, Сонён, которая по уши влюбилась в помощника Хонсока, разумеется, как в собственного сына. Тётушка могла разглядеть привлекательность, да что скромничать, невообразимую мужскую красоту молодого гарда, даже сквозь эту рваную одежду и полный хаос, который творился на его макушке. Женщина, полная очарования и превосходства над мнимыми стереотипами улиц Сеула.       Каждый день старик приносил Сонён розовый бутон гибискуса, что срывал по пути к закусочной. Он называл это любовью.       — Любовь? — переспросил гард, поправляя грязную футболку на своём теле и заправляя режущую прядь волос подальше от глаз  — за ухо. Тётушка принесла остатки сегодняшнего мяса, которое не смог полностью заглотить один из самых толстых покупателей, бросив чаевые на пластмассовый тёмно-зелёный стол и уйдя прочь.       — Самая настоящая! — спел старик и взглянул на Сонён тёплым пронзающим взглядом и очаровательно, как только и может старик в его возрасте, улыбнулся.       — Джухёк, кушай, родной! Не слушай этого старого пердуна, он уже как три года не в здравом уме, — тётушка улыбнулась молодому гостю и принесла им одноразовые палочки для еды. Женщина ушла, и гард уловил запах мягкого тепла, исходящий от переполненной радостью Сонён.       — Вы ей нравитесь, — пробурчал гард своим низким и в меру хриплым басом и принялся уплетать остатки еды за обе щёки. — Я это чувствую, — и указал пальцем на свой нос.       — Что? — непонимающе возмутился старик. — Малец, перестань обнюхивать мою дорогую тётушку! Пёс бездомный! Извращюга этакий!       Чанёль, гордый как лев, оскалился и хмыкнул с набитым ртом, стараясь, чтобы еда не вылетела из его пасти.       «Так вот как выглядит настоящая любовь», — подумал гард.

***

      Через пару дней, когда гадкий ливень спустился на улицы Сеула и сыграл свою симфонию грома, Хонсоку стало нехорошо. В тот день гард сам пошёл искать бутылки и газеты, которые служили для них с Хонсоком укрытием и одеялом одновременно.       Старик сказал, что это давление из-за дождя, и ему не впервой, и остался лежать на своем месте, не двигаясь. Гард ушел и тихо прогуливался по улицам. Ему было не холодно — он с наслаждением подставлял своё лицо каплям дождя, вдыхая горький запах нового Сеула.       Раньше он был таким же неприятным?       Чанёль почувствовал себя плохо, когда заходил в район, где они жили с Хонсоком. Неприятно кололо в груди, а улица обогатилась всевозможными новыми запахами, которые как будто били гарда со всей силы по лицу, будоража его оголённые нервы.       Чанёль смело и резко завернул в серый, безжизненный двор никому не нужного дома.       Видя лежащее тело Хонсока, он быстро подлетел к нему, чувствуя, что что-то изменилось. И заметил, как алая кровь сочилась из длинной, разрезающей плоть раны на животе старика.       Хонсок кашлянул кровью; его глаза стали бесцветными и не отражали больше лучезарного света, даже своё отражение не увидел в них Пак.       Молодой гард почувствовал, как его впервые за все годы охватил холод, и сердце его упало.       На интуитивном уровне он выпустил свои клыки, и чёрная, как смоль, грива покрыла весь его затылок и верх позвоночника. Так происходило всегда.       Чанёль укусил свою руку, а точнее мясо около фаланги большого пальца на левой руке, вонзая в неё до безумия острые клыки. Из раны сразу потекла чёрная жидкость  — более густая кровь, чем у старика. Наблюдая эту картину, Хонсок лишь немного вздернул брови, а изо рта потекла новая струя крови. Он кашлянул, тяжело вздыхая и легко вздрагивая.       Чанёль видел, как жизнь уходит из этого тела, покидая мир с тяжестью на сердце и болью в глазах. Гард не мог этого допустить. Он поделился своей кровью с Хонсоком, пустив пару капель на глубокую рану старика, заранее сняв с того идиотскую женскую шубку.       Оставалось лишь ждать.

***

      Старик очнулся под утро, когда на улице уже светало. Смутившись и пребывая до сих пор в незримом шоке, он провёл рукой по ранее больному месту на животе, но, к его удивлению, не нашёл там никакой раны. Ещё пару мгновений Хонсок пытался привести свой разум в порядок, а потом услышал знакомый голос над ухом:       — Как ты, старик? — с мягкой заботой в голосе спросил Чанёль. Гард сидел неподалеку, прижав колени к своей сильной широкой груди и обхватив их руками. Он упёрся спиной в холодную облупившуюся стену старого заброшенного дома. Вероятно, в прошлом в этом прежде красивом здании жила семья, но что-то пошло не так, и дом опустел со временем, а потом государство намеревалось его снести, но люди забыли про него с концами. Во дворе, где когда-то давно могли бегать маленькие дети и играть в мяч, сейчас сидели два бездомных человека, один из которых недавно чуть не распрощался со своей жизнью.       Старик поднял свою лысую голову и взглянул на опустошенного, казалось, забытого временем парня.       — Джухёка-а, — прохрипел Хонсок, разглядывая Чанёля. В тот же момент Хонсок взялся за голову, как будто она резко заболела. Воспоминания о вчерашнем дне настойчиво врезались в его память. — Вчера, — попытался начать свою реплику старик, но Чанёль его сразу перебил.       — Что случилось, пока меня не было?       — Что же случилось? — задумался старик, пытаясь восстановить недостающий пазл, собирая картинку целиком. — Я вроде умер вчера, — встревоженно промычал он. — Или скорее всего был при смерти. Точно не помню. Помню лишь то, как пришла эта кучка баранов и стала что-то требовать от меня.       Старик попытался встать и, на удивление, у него это получилось. Он смог сесть в ту же позу, что и сам парень. Но даже если тело его уже не болело, то сердце, отбивавшее непонятный ритм, не давало ему покоя.       — Что за люди? Опиши их! — в глазах молодого гарда заиграли злобные искорки; казалось, ещё немного и его поглотит огонь некогда пробудившейся ненависти.       — Не знаю, — Хонсок потупил взгляд. — Они выглядели как торчки. Все такие нататуированные, с разноцветными волосами. Было их человек пять или шесть. Сначала я заметил, как они проходили мимо, пытаясь найти укрытие от дождя, и, к моему великому сожалению, они заприметили меня. Знаешь, Джухёк, они были примерно твоего возраста, — старик указал пальцем на парня. — От них смердело алкоголем.       Старик Хонсок почувствовал слабость в теле; он в последний раз посмотрел на своего друга и снова лёг на выложенную ровным слоем под ним газету. Гард старался, как мог.       — Что-то начали требовать и спорить между собой; помню, как замахал руками, мол, нет у меня ничего, идите с Богом, ребята. А один как набросился на меня с ножом — у него ещё был такой смешной розовый ирокез. Чудной парень. Чем же таким я им не угодил?       — А потом что?       — Потом? — старик слабо, но грустно усмехнулся. — Я начал молиться, а в следующее мгновение ты явился прямо перед моим лицом и…       Чанёль не хотел слушать продолжение рассказа, он и так мог представить, что скажет старик. Да и Хонсок не спешил с вопросами. Они оба замолкли как будто в ожидании какого-то чуда.       Ветер легко обдувал их растерянные лица.       Старик понимал лишь одно — он, без сомнения, тут же погиб бы самым жалким образом, но Джухёк пришёл и… спас его? А точно ли это можно назвать спасением?       Чанёль же опустил голову на свои колени, которые обнял, чтобы стало теплее. Хотя, казалось, он весь горел снаружи от злости, но внутри он был холоден как никогда прежде. Отнюдь не великие мысли плыли на тот момент в голове у гарда.       Ему хотелось сражаться за то, что он любит. Сражаться за того, кто ему дорог. Защищать, в конце концов. А не…       Старик Хонсок стал для него больше, чем просто сожителем, больше, чем просто другом. Ненавязчиво он превратился из такого скромного, но звонкого и яркого старика во что-то родное для Чанёля. Гард не знал, как описать то, что он чувствовал. Но это что-то поглотило его.       Старик Хонсок отнёсся к нему со всей своей дружелюбностью и добротой, когда они только познакомились у того судьбоносного ведра, в котором горел мусор, а в округе стоял запах зловония. В голову гарда медленно, но верно закрадывались мысли того, что старик принял к себе Чанёля только потому, что тот был для него человеком? Был своим? А не таким.       Чанёль одновременно злился на себя, на тех отвратительных людей и на Хонсока, который даже не попытался себя защитить. Но что он мог? Ведь у него не было той силы, которой обладали гарды. У него не было той стальной кожи, тех клыков, тех когтей. Хонсок — беспомощное, жалкое, старое тело, которое питается мусором и объедками изо дня в день. Тогда почему старик так крепко зацепился своими мозолистыми старыми руками за душу Чанёля? Как у него хватило столько сил? Что за магией пользуются эти маленькие люди? Почему Чанёль так не умеет?       — Джухёк? — протянул старик, тяжело вздыхая, отчего в воздухе появился еле заметный пар.       — Чанёль, — резко перебил старика гард.       — Что? — не понял бездомный.       — Меня зовут не Джухёк. Моё настоящее имя Чанёль. Пак Чанёль. Извини, старик, что соврал тебе тогда.       — Я уверен, что на это у тебя были свои причины, пёс. Знаешь, сейчас ты и правда выглядишь как бездомный пёс, — тихо улыбнулся старик.       — Это потому, что могу перевоплощаться в дикого зверя? — Чанёль не стал скрывать от старика настоящего себя. И гарду первый раз стало стыдно за то, кем он на самом деле является, потому что глаза, которые сначала смотрели на него с теплом, сейчас просто блестели на солнце, не изображая ни одной эмоции. Сердце Чанёля ходило ходуном, а адреналин одержал победу над так тщательно контролируемым ранее спокойствием.       — Нет, — спокойно возразил старый. — Потому что сейчас ты выглядишь как провинившийся и забившийся в угол щенок, приготовившийся к наказанию.       Чанёль искренне удивился ответу Хонсока.       — Правда так выгляжу?       — Да. Джухёк, ой, тьфу, Чанёль, — сердце гарда ёкнуло и ему стало одновременно хорошо из-за того, что так давно не слышал, как его называли по имени. — Я всё не мог понять, что с тобой такое. Думал, совсем мозги у меня съехали с катушек, как говорит моя любимая тётушка. Но я уже давно стал чувствовать в тебе что-то нечеловеческое. Ты родился таким?       Гард слабо кивнул.       — Да-а, — безмятежно протянул старик. — Столько чудес бывает на свете, а узнаёшь об этом только в конце своей жизни. Чанёль! — позвал его старик. — В тот день, помнишь, когда я кинул тебе бутылку соджу?       — И я разбил её? — усмехнулся Пак, вспоминая, как зелёная бутылка разлетелась на маленькие осколки по вине брюнета.       — Да! Но вот, что странно, ты её поймал, сжал, и она разбилась в твоих руках! Я тогда так удивился, что подскочил к тебе с перепугу. А ты…       — А я начал извиняться, ведь это были наши последние деньги в тот день, а я умудрился всё испортить.       — Нет же, Чанёль. Я подбежал к тебе не потому, что был зол на тебя, а потому, что бутылка разбилась прямо в твоей руке, когда ты сжал её, и соджу потекло по твоим рукам. Перепугался, что будешь весь в крови! А ты просто стряхнул капли вот так, — старик, переполненный воспоминаниями, сымитировал взмах руки в воздухе. — А на ладонях ни крови, ни даже маленькой царапинки. Такого я ещё не видел никогда.       — Правда? Я действительно думал, что ты перепугался из-за бутылки.       — Нет же, дуралей! Твои руки! Твои руки были целы! — старик был и опьянён повествованием рассказа, и жестикулировал руками, но голос его становился всё тише и тише, как будто ещё пару фраз, и старик иссохнет полностью. — Такого в человеческом мире не происходит, — заключил старик и посмотрел на небо.       — Я не опасен, правда не опасен! Старик, ты же знаешь.       Хонсок не смотрел на Чанёля и одними губами добавил:       — А по ночам у тебя появлялись волосы на спине и задней стороне шеи, — тихо промолвил старик, окунаясь в воспоминания.       — Ш-шерсть… — Чанёль немного поник. Тогда почему старик продолжал с ним общаться?       — Да, копна такой чёрной шерсти, длинной-длинной, как у львов. Точнее, похож ты был на льва. Думал, что свихнулся, а нет, оказывается, прав был. А вообще, если отбросить твои странности, в первый день нашего знакомства ты напомнил мне моего сына, поэтому я решил, что помогу тебе. Мне всё равно одиноко было.       Гард дрогнул. Последовала пауза, во время которой старик поправил под собой кулёк газеты и лёг так, чтобы было легче рассматривать безоблачное голубое небо. Всюду царили мир и тишина; Чанёль тоже сел поудобнее.       — Спасибо, что спас меня, Пак Чанёль.       В то холодное утро старик был как никогда счастлив. Он моргнул последний раз и его глаза закрылись навечно. Смерть не отпустила Хонсока, видимо, так судьба распорядилась. Чанёль ощутил, как подул холодный ветер, который забрал не только тепло этого дня, но и жизнь его друга. Тело не дрогнуло. Чанёль в последний раз позвал Хонсока по имени и опустился на землю, переполненный одиноким отчаянием и слабостью во всём теле.

***

      Закат догорал как пламя свечи, убаюкивая прохожих, которые вечно куда-то спешили. Чанёль шёл медленно и размеренно, никуда не торопясь. Да и поздно куда-то теперь торопиться. Его больше никто не ждал.       Он неосознанно шёл туда, куда они обычно вместе со стариком ходили по вечерам. К закусочной Сонён. Это стало уже привычкой.       Гард ловким движением руки сорвал розовый бутон гибискуса и понюхал его. Прекрасный запах. Прекрасная любовь. Чанёль желает найти собственную любовь. Гарда окутали сомнения, которые он никогда прежде не испытывал: а сможет ли он найти такого человека, который будет его по-настоящему преданно любить? Сможет ли стать ему родным человеком, как это было у старика и тётушки?       Он подошел к небольшой палатке, где тётушка Сонён радостно помахала ему рукой, искренне улыбаясь привычному гостю. Посетители шумно поедали принесённое им жареное мясо; жадно, как звери заглатывая еду целиком.       Все хихикали на фоне трагедии, о которой даже никто не подозревал.       Никто, кроме Сонён.       Заметив сорванный цветок в руках молодого гарда, она почувствовала, как её сердце сжалось. Замученная беготнёй, она стиснула зубы и замолкла, остановившись и не разнося посетителям их горячие, аппетитно пахнущие заказы.       Брюнет, видя как смотрела на него Сонён, уже понимал, что та всё осознала. Пак сильнее сжал бутон, который ощущался в грубых руках Чанёля как острое, причиняющее боль лезвие.       Чанёль подошёл к Сонён и учуял, как поменялся запах тётушки, сменившись на горький и солёный. Он аккуратно положил гибискус в её трясущиеся маленькие ручки и, неожиданно для самого себя, обнял её. Он никогда ещё не обнимал никого, кроме своей матери. Тётушка прижалась к его плечу и тихо что-то промычала; по щеке её покатилась одинокая слеза, возвращающая Чанёля в тот день, когда они со стариком последний раз здесь кушали.       «Так вот как выглядит настоящая любовь».       Немного постояв в молчании, он отпустил её и пошёл прочь. Тётушка Сонён проводила тень парня, а вечерний закат осветил его удаляющуюся фигуру.       А тем временем, пока тётушка сминала в руках алый цветок, Чанёль стирал уже высохшую, такого же цвета, как и цветок, кровь с тыльной стороны ладони об внутреннюю часть футболки. Его зубы начали трещать от той силы, с которой он сжал их. Также как и трещали кости того ублюдка с ядовито-пурпурным цветом волос.