Телохранитель вечного Солнца

      Аккуратно встряхнув выданную матерью одежду, принесённую из дома, Чанёль натянул её на обнажённые плечи, думая лишь о том, как больно двигаться, а ведь прошло уже четыре дня лечения. Ему неустанно делали переливание крови, и, несмотря на это, даже спустя четыре дня легче ему не стало; пусть переломы срослись и раны затянулись, оставляя после себя лишь белесые полосы, Пак всё равно чувствовал, что ещё не поправился. Ему было тяжело передвигаться, говорить и иногда даже дышать. Казалось, он задыхался на пустом месте, практически ничего не делая. В его душе зияла дыра, происхождение которой он не мог вспомнить. Картинки прошлого меркли в кромешной темноте, уплывая прочь за необъятный горизонт, а голова начинала по-зверски болеть, когда Чанёль пытался вспомнить, откуда на его теле столько ран, а в грудной клетке словно застыла ледяная вода.       Разглядывая одежду, ощупывая ткань кончиками пальцев, Пак не чувствовал ничего. И это не впервой. Больничная еда и даже принесённые из дома приготовленные матерью с любовью кусочки мяса стали безвкусными, а воздух спёртым. Чанёль не чувствовал ни холод, ни жару. Запах, словно книга без слов, не нёс в себе никакого повествования. Все рецепторы сильно притупились, а нервные окончания будто кто-то распотрошил, из-за чего Чанёль испытывал только подавленное, депрессивное состояние. Он чаще стал говорить: «я устал», «хочу спать» или «мне больно». Врачи говорили гарду, что это нормально в его состоянии испытывать боль и усталость, а сами между собой пожимали плечами, ссылая подобное состояние на временные побочные эффекты. Ведь всем оставалось только гадать, какой ад пришлось пережить Чанёлю, что даже он сам того не мог вспомнить. Поголовно все врачи высказывались по этому поводу примерно одинаково:       «Потеря памяти — твой защитный механизм. Организм стирает болезненные и страшные воспоминания из памяти, чтобы не навредить психике и телу ещё больше. Это может произойти с любым гардом на Арене. Нередко львы не могут вспомнить, с кем сражались и был ли бой вообще.»       Чанёль хмурился, внимательнее разглядывая своё тело, пытаясь понять — неужто все семь месяцев, что он пропадал, были сродни бою на Арене длиною почти в год. Неужто было так плохо, что мозг стёр воспоминания? Неужто об этом лучше и вовсе забыть, даже не стараясь вспомнить?       Все, кроме Кая, говорили, что как бы тяжело не было, какую бы боль не принесло прошлое, его нужно помнить, ведь это часть твоей жизни, часть тебя, в конце концов. Шатен же относился к этому скептически. Его сердце буквально разрывалось на части, когда он смотрел на потерянное лицо Чанёля, потому что видел в Паке себя, себя на протяжении последних месяцев. Кай словно был на Арене всё это время, и всем, особенно Чанёлю, пожелал бы забыть этот кошмар и не губить себя ещё больше. Если бы Кай только мог стереть себе память, если бы только мог вычеркнуть из головы то время, когда он, покалеченный и растерзанный алкоголем, валялся в пустыне, надеясь, что его заметёт с головой, то он бы так и сделал. Полностью утопленный в чёрных мыслях, он только надеялся однажды проснуться от этого кошмара и, как это обычно происходит, буквально через десять минут забыть всё, что происходило во сне. Но это была реальность, от неё не избавишься по волшебному щелчку пальцев, не зачеркнёшь тёмными чернилами и не отбросишь в мусорный бак. Это реальность и с ней Кай сражался долго и безуспешно.       Не считая чувство огромной радости за возвращения Чанёля, Кай ощущал себя должником Пака. Тот вытащил его из той непроглядной тьмы, и теперь гард хотел вернуть брюнету всё сполна, но как это сделать, ещё не знал. Всё, что оставалось шатену, просто таскаться за больным и дряблым Чанёлем, как тень, прочно приклеившаяся к своему хозяину. Это единственное, что пришло на ум Кая. Он искренне хотел помочь преодолеть этот сложный период восстановления, но понимал, что если телу он поможет, то душе Пака способен только навредить своим постоянным присутствием и надоеданием, но Кай просто не умел по-другому.       И даже сейчас, подойдя к комнате брюнета, Кай неловко застыл у порога, наблюдая, как Чанёль ленивыми движениями закрыл окно, за которым бушевал проливной дождь. Дожди, если и приходили в пустыню, обрушивались на долину с неимоверной силой, затапливая все тропинки и дороги. Кай, как и все гарды, не любил выходить под проливной дождь, но не видел в нём ничего ужасного. В те дни, когда грозовые тучи нависали над золотой долиной, Кай устраивался у окна, любуясь, как постепенно золото меркло на фоне бушующей водяной стены, и вслушивался в отчётливую барабанную дробь, исполнителем которой являлась вода. Но сегодня даже раскатистая ритмичная дробь казалась лишь незаметным шорохом в сравнении с тяжёлыми, хрипловатыми вздохами высокого гарда. Последний раз взглянув на улицу сквозь размытое стекло, Чанёль отошёл и медленно опустился на заранее подготовленную матерью кровать, чувствуя, как тонет в матрасе, и отмечая огромную разницу между жёсткими койками в больнице. Кай хотел спросить разрешения войти, но молчал, боясь шелохнуться, и чувствовал себя не в своей тарелке. Зачем он пришёл? Особенно сейчас, когда совсем недавно Чанёлю рассказали о смерти его отца. Кай не знал, что и сказать и как ободрить поникшего друга. Он понятия не имел, что в таких случаях нужно делать, поэтому шатен только и мог, что крутиться на одном месте, наверняка нервируя и вызывая в хозяине дома лишь отвращение. Но Пак молчал, уткнувшись стеклянными глазами куда-то в стену и подперев подбородок рукой, закрывая пальцами половину лица. Для Кая это длилось слишком долго и он уже успел сто раз пожалеть о том, что спохватился помочь донести вещи Чанёля, заодно проводив друга. Он не смог оставить Пака одного, хоть О и запретил ему следовать за Чанёлем, заметив, что Пак должен сейчас побыть наедине с самим собой. Даже когда Сехун предупредил Кая о том, что тот будет только мешаться, молодой гард не послушал его, упрямо шагая за высоким силуэтом.       — Можешь войти, — спустя несколько минут всё-таки подал голос Пак, и то это было слабо и глухо, потому что Чанёль не отнимал рук ото рта. Кай, явно обрадовавшийся секундному оживлению брюнета, прошмыгнул вглубь комнаты, ставя рядом с кроватью пакет с одеждой и внимательно поглядывая на гарда, боясь сделать резкое движение. Он будто чувствовал, что ещё немного и Чанёль накричит на него, что есть сил, без особого повода и смысла. Просто будет кричать, надрывая глотку, пока его внутренняя энергия не иссякнет и он не рухнет на кровать, провалившись в крепкий сон. Кай неописуемо сильно этого остерегался, но отчего-то желал, чтобы так и произошло. Он хотел видеть, как Чанёль оживает, пусть и таким ужасным способом. Шатен хотел видеть эмоции на лице любимого, хотел удостовериться, что это именно тот Пак Чанёль, каким он знал его всю жизнь. Но самое ужасное заключалось в том, что Пак, узнав о смерти отца, не проронил ни слезинки, не сказал ни слова, а просто умер на эмоциональном уровне. Кай не узнавал Чанёля.       — Как ты себя чувствуешь? — вполголоса спросил младший, опускаясь на корточки перед оцепеневшим Паком. Свет в комнате не горел, но его и включать не нужно было, чтобы разглядеть белесый, изгибистый шрам, тянущийся от топорщившегося уха по щеке. Будто кто-то умудрился распороть Чанёлю щёку, издеваясь над телом Пака. Петляющий взгляд шатена опустился ниже — к сжатым в кулаках рукам. Гард в жизни не видел ничего хотя бы отдалённо похожего на пальцы брюнета. Глубокие белые рубцы ложились на фаланги уродливыми пятнами, будто оставленные художником-любителем. Сморщенная, нездоровая кожа обтягивала ладони, и Кай больше не мог узнать в них те красивые крепкие руки, что раньше частенько подавали ему бокал с крепким алкоголем в одном из баров. Смотря на них, шатен испытывал только накатывающую к горлу тошноту и страх, застрявший где-то меж стальных рёбер. А в голове столько вопросов, на которые ответы и хотелось знать, и в то же время нет. Потому что страх давно перегнал детское любопытство, оставив последнего где-то далеко позади. Ведь узнав правду, Кай не переживёт это — сломается, как одна из шатких детских поделок для уроков труда.       — Не понимаю, — сквозь пелену смятений вытянул из себя Чанёль, мягко поглаживая пальцы рук и чувствуя неровности на коже. Пугающее зрелище.       — Я могу как-нибудь тебе помочь? — Кай наконец сумел поймать взгляд Пака, но только глупо растерялся, заметив, насколько глубоки и черны были глаза потерявшего какой-либо смысл к жизни льва. Он попытался отвести взгляд в сторону, но всё равно чувствовал, как тёмные очи затягивали его куда-то на дно, топя в Кае любое желание сидеть рядом. Шатен перевёл дух, пытаясь собрать воедино гоняющиеся друг за другом мысли в голове. Он вновь поднял голову, тяжело дыша.       Чанёль, метко кинув взор на неудобную позу Кая, разрешил тому сесть на собственную кровать. Отшвырнув негативные эмоции в сторону, Пак вдруг почувствовал себя виноватым перед другом, ведь тот столько сделал для него, хотя мог просто оставить одного и уйти. Пак видел, как Кай нервничал, находясь рядом с ним, и Чанёлю не нравилось то, что из-за него кто-то устраивает себе полную нервотрёпку. Брюнету, возможно, было бы намного легче, если бы Кай не старался так сильно угодить ему, но в то же время он безумно благодарен младшему, который собрался и взял на себя такую большую ответственность. Поэтому Чанёль попытался улыбнуться.       — Как, например?       Разогнув дрожащие от усталости ноги, Кай аккуратно присел на кровать, внимательно прощупывая почву. По-девичьи сомкнув ноги вместе, шатен положил худые кисти себе на коленки и задумался. Чанёль на фоне младшего выглядел, как сплошная гора мышц, но в этом было что-то завораживающее и приятное, ведь здорово, когда такие разные во всём, как Пак и Кай, могут найти общий язык.       — Вот чего бы ты сейчас хотел больше всего? Может, что-нибудь вкусное съесть? — оценив недовольное выражение лица собеседника, как отказ, Кай мягко продолжил. Он добавил силу своему шаткому голосу, потому что ливень за окном усилился и теперь остервенело долбил по подоконнику, перебивая и мешая сосредоточиться. — Или, может, выговориться?       — Только не еда, — не найдя нужных слов для ответа, Пак просто озвучил свой внутренний голос. Чего бы ему сейчас реально хотелось? Вариантов было много, но как понять, какой правильный? Чанёлю сейчас больше всего хотелось бы… Сброситься с крыши? Извиниться перед всеми за боль, что он ненароком причинил? Вспомнить, где он был всё это время или откуда эти уродливые шрамы? Попросить прощения у отца за то, что подвёл его, за то, что оставил и исчез? Обнять мать и сказать, что он больше никуда не денется? Или разобраться в своей голове, где его преследует по ночам мелодичный мужской голос, напевая неизвестную Паку песню? Чего? Чего бы он сейчас хотел?       Чанёль начал невнятно говорить, озираясь по сторонам в поисках предмета, за который он мог бы зацепиться и что-то вспомнить.       — Раньше эта комната казалась мне свободней, а окна больше, — незаметно ткнув пальцем на ливень, Пак будто замолк на полуслове, съедая окончания и самого себя. — Песок был ярче. А я сильно изменился?       — Нет, — замахал руками Кай, пытаясь утешить вдруг растерявшего былую уверенность друга. — Нет, ты всё такой же Чанёль, каким я тебя знал. Ты ни капельки не изменился, — а чтобы слова казались убедительнее, Кай неловко толкнул Чанёля в плечо, как бы утешая. Но разве можно кого-то спасти, когда сам умираешь от желчной боли в сердце.       — Я чувствую дрожь в твоём голосе. Ты волнуешься?       — Я просто слишком счастлив тебя видеть, — резко хлопнув в ладошки, повысил голос шатен, нервно и сильно закусив нижнюю губу. Как же давно он не разговаривал с брюнетом, как давно свыкся с мыслью, что никогда того не увидит. А что теперь? Чанёль сидит рядом, их бёдра в жалком, едва ощутимом миллиметре друг от друга. Стоит Каю слегка пошатнуться, как он дотронется до широкого сильного плеча, облокотиться на который мечтал ещё совсем-совсем давно. Он правда счастлив видеть Чанёля, но одновременно с этим он был не готов. — Понимаешь, я будто умер, когда совсем отчаялся тебя найти. Ни следов, ни запаха. Думал, с ума сойду. Не мог представить, как дальше жить без тебя в этом мире.       В ответ Пак многозначительно кивнул, соглашаясь с мыслями друга. Кое-как, но всё-таки завязался диалог. Сначала он был таким же тихим, как и два гарда, сидящих в одной комнате, но потом стал преображаться на глазах.       — Мне становится страшно от понимания, что я потерял семь месяцев своей жизни. И не могу вспомнить, откуда всё это, — указывая на ладони и лицо, горько хмыкнул Чанёль. — Мне страшно, что в один день просто развалюсь, как старая тряпичная кукла. Я вроде дома, а вроде ещё где-то там валяюсь мёртвым грузом.       — Не говори так, пожалуйста, — тревожно поник Кай, уже намереваясь коснуться рукой чужого плеча, но осёкся и убрал ладонь, сжимая в дрожащем кулаке. — Разве это не шанс?       Чанёль, повернувшись к собеседнику, посмотрел в постоянно бегающие туда-сюда глаза и изогнул бровь.       — Начать всё с чистого листа. Занять место отца и стать Правителем. Проводить бои и наладить общение с народом. Ты же этого хочешь, да?       — Не хочу разочаровывать тебя, но… — Чанёль слегка расправил плечи, опять чувствуя странную боль в груди. Упав спиной на кровать, Пак раскинул руки в стороны, но облегчение всё равно не нашёл. Его тело было зажато, а живот постоянно сводило ненормальными спазмами. В голове опять чей-то надоедливый, зовущий его голос.       — Что? — Кай обернулся и взглянул на Пака, наконец, без опасений. Но прилечь рядом не решился, ещё сильнее сжимаясь.       — Как я могу кем-то стать, когда не знаю, ни кто я, ни что происходит в моей жизни? — брюнет поднял руки перед собой, рассматривая уродливые пальцы и кривясь от подступающей к горлу тошноты. — Я словно чужой или ненастоящий. Я знаю, ты тоже это видишь. Даже не можешь нормально посмотреть мне в глаза.       — Ты Пак Чанёль! — оскорбился Кай. — Ты единственный наследник. Ты самый сильный, кого я знаю. Самый уверенный, самый непревзойдённый лев, забавный и умный.       — Посмотри на мои руки, — Пак повернул ладони к лицу шатена, но тот даже не взглянул, продолжая упрямо стоять на своём. Кай больше не мог слышать такое от Чанёля, который уже на протяжении нескольких дней катился ко дну. — На моё тело!       — Я вижу дурака с самым красивым на свете телом, который только и делает, что жалуется на себя и не верит в свои силы. Который думает, что его дни почему-то сочтены.       — Да что ты понимаешь, — раздражённо протянул Пак, нарочито отворачивая голову к окну, не желая слушать продолжения. Не уж то никто не мог его понять? Последняя надежда была на Кая, но тот упёрто стоял на своём, неся какой-то пресловутый бред.       — Всё! — обидчиво зашипел гард, встав с кровати и обойдя её, вперившись недовольным взглядом в кривую физиономию Чанёля, который снова хотел было отвернуться, но ему не позволили. — Я, блин, понимаю всё! Тебе пришлось несладко. Смотрю на тебя и вижу, что ты как потерянный щенок.       Пак только ядовито цокнул, а его тёмные зрачки непроницаемо уставились в потолок. Его откровенно бесило, что Кай говорил правду. Чанёль не мог с этим смириться, он противился каждому слову младшего.       — Но знай, не тебе одному плохо. Мне было несладко на протяжении всех этих семи месяцев, что тебя не было рядом. Ведь это именно я подтолкнул тебя на бой с отцом и даже не хотел приходить. Боялся, что тебя разорвут на кусочки, — будто задев болезненный нерв где-то внутри себя, Кай замолк, тягостно и отчаянно прижимая худую ладонь к груди, напрягаясь от невероятного сердцебиения — такого же, когда он потерял Чанёля, и такого же, когда увидел его спустя столько времени. Брюнет повернулся на тишину и удивился намокшим глазам друга, из которых вот-вот пойдут слёзы. Но Кай, пересилив и наплевав на всю свою былую скромность, наконец заговорил, открывая Паку не только свои мысли, но и душу. Потому что Кай устал молчать, устал просто смотреть и ничего не делать.       — Сколько себя помню, всегда равнялся на тебя, хотел вырасти в твоих глазах. Тренировался до потери сознания, делая всё, чтобы ты признал во мне сильного гарда, достойного тебя гарда! Но я так слаб, с рождения самый слабый из всех братьев и сестёр. Всем было бы легче, если бы я просто родился девчонкой. Ведь всё это было бессмысленно! Я не стал сильнее, а даже если у меня что-то и получалось, то ты всё равно всегда был на два шага впереди меня, нет, на десять шагов. Ты никогда не поймёшь, что я чувствовал, находясь рядом с тобой. Мне оставалось только глотать песок за тобой и чувствовать беспомощность. Но я так хотел… Хотел, чтобы ты заметил меня, не как друга-невидимку, который только и может, что просто поддержать разговор, а как кого-то большего. Я поклялся, что если стану сильнее, то обязательно… Обязательно! — прикрыв глаза рукой, Кай задрожал как осиновый лист и тяжело задышал, но старался говорить, пусть речь уже стала совсем бессвязной и пустой. Изо всех сил сдерживая слёзы, шатен жалобно закусил губу и понадеялся, что Чанёль не смотрит на него сейчас. Голос в голове кричал обтянутые болью слова, но с губ срывалось только напряжённое дыхание и короткие всхлипы, что казались громче, чем бушующий ливень за окном.       — Но ты вдруг исчез и я чуть не умер из-за этого. Мало того, что виноват в твоей пропаже, так ещё и потерял потом единственного любимого гарда. Знаешь, как это больно — просыпаться каждый день и понимать, что больше не услышу любимый голос, или думать о том, что не успел признаться тебе в чувствах из-за своей слабости? Да что ты мыслишь в этом?! Да, тебе было несладко, Чанёль. Тебе было больно. Но мне тоже! И сейчас, даже когда ты прямо здесь, со мной, ты всё равно так же далеко, как и раньше.       Кай слышал, как Чанёль поднялся с кровати, слышал, как подошёл ближе, но уже было слишком поздно. Шатен плакал, быстро и стыдливо стирая ладонями непрекращающиеся слёзы, будто это могло помочь ему избавиться от того позора, что он устроил. Но, несмотря на это, на сердце стало намного легче, ведь всё, что он копил в себе, наконец-таки вырвалось наружу, пусть и застало врасплох Пака. Кай хотел выбежать из комнаты, но у него просто не было сил даже поднять голову, ведь увидеть насмешку на лице старшего или неприязнь было куда страшнее, чем всё ранее произошедшее с ним. И даже чувство гордости за себя не могло перебороть дрожь в теле. Кай ждал ответа Чанёля, ждал хоть какой-то реакции, и единственное, что заставляло его сейчас тонуть в панике — негативный ответ Чанёля.       — Я знаю, — раздалось над ухом, что Кай от испуга даже резко отпрыгнул назад, всё также скрывая намокшие глаза.       — Замолчи! Ничего ты не знаешь. Даже сейчас я словно ничтожество давлю на жалость вместо того, чтобы сказать, что люблю тебя больше всего на свете.       Повисло молчание, во время которого Кай лишь подумал: «будь, что будет, уже плевать». Поскольку теперь он пуст, он сказал всё, что хотел. И даже если позже он пожалеет, сделанного не воротишь.       — Кай, — послышался сбоку подавленный голос. Но гард не среагировал. — Кай, посмотри на меня, прошу тебя.       Он сделал так, как ему и велели, чувствуя, что ещё немного и сломается, как ветхая тростинка. Оказалось, получать ответ намного тяжелее, чем Кай себе это представлял. Но вместо хмурого или неприятного взгляда, шатен увидел лишь нездоровый румянец на щеках, мокрые от слёз глаза и прочно сжатые губы в белесую полоску.       Чанёль, как-никак, не железный. И никогда им не был, а вернувшись, стал ещё мягче, чем прежде. Сам того не ожидая, Пак был готов просто разрыдаться, потому что… Потому что все слова Кая были либо тайным оружием, проткнувшим его слабое сознание, либо ключом от двери, за которой прятались все нетронутые чувства. Кай отчаянным рывком расковырял все только-только зажившие раны, вонзая бледные пальчики глубоко-глубоко, дотягиваясь до самого сердца. И почувствовав это, Чанёль больше не мог делать вид, что всё нормально. Потому что нормальность уже не для него. Как надутый шарик Пак ждал, когда придёт время и он почувствует хоть что-нибудь, и Кай проткнул его иголкой — больно и безвозвратно. И отныне ничего не сделать с тем, что случилось.       Его не было дома семь месяцев, он причинил много страданий всем своим родным, умер отец. С того момента, как Чан вернулся, он глава семьи и на его плечи легло слишком много, потому Чанёль не мог справиться с этим и искал кого-то и, возможно, Кай тот самый?       Стоя в смятении, шатен стёр оставшиеся солёные слёзы и крепко обнял Чанёля, прижимаясь всем телом и кладя голову на чужое горячее плечо. И гард обнял в ответ, надрывно дыша в самое ухо, будоража все нервы младшего, который так об этом мечтал. Кай осознавал то, что его чувства никогда не будут взаимны, он знал это с самого начала, но всё равно пошёл на такой шаг. И для него это была победа. Гард больше не хочет гасить свои эмоции в алкоголе, в грусти или в бессмысленных скитаниях. Он хочет быть рядом, всегда быть рядом с таким гардом, как Пак; чувствовать его запах, тепло тела и томный голос с приятной хрипотцой. И это не всё. Есть ещё кое-что, чего бы Кай безумно сильно хотел.       Едва отпрянув от тяжело дышащего тела, невысокий гард сам не заметил, как его дыхание сбилось, и будто заворожённый он взглянул на Пака выжидающе и робко, а потом, откинув все размышления, привстал на носочках и подался вперёд, утыкаясь своими губами в притягивающие его как магнит губы Чанёля. Кай хотел доказать миру, что он больше не слабак. Доказать себе, что может больше, чем просто незаметно шататься где-то позади Чанёля. Он способен стоять рядом!       И Чанёль отвечает, потому что он на самом краю пропасти, ему уже нечего терять. Он не любит Кая, Пак просто болен и нестабилен, ему нужна эта странная близость, что вытаскивает его со дна, нужна поддержка. И Кай, пусть такой сиплый и маленький, но кажется Чанёлю сейчас куда сильнее и крепче, чем он сам. Возможно, как гард и говорил, Пак стал неуверенным в себе. Возможно, все слова были истиной — пугающей и далёкой, но истиной.       От этого поцелуя Чанёлю, что странно, не стало легче. Наоборот, какая-то сила безустанно разрывала его грудную клетку и наполняла слизким и неприятным веществом.       Воодушевлённый и раскрасневшийся, Кай оторвался от жадного поцелуя и с надеждой в дрогнувшем голосе произнёс:       — Если хочешь, я помогу тебе вспомнить и заполнить этот пробел в твоей памяти. Только прошу, не отталкивай меня.       — Хорошо.