— Кто я такой, чтобы просить большего? — для Сехуна шёпот Кая был оглушительным. Врезался в слух, как смертельная стрела в напрочь выдохшегося животного. Но разве они не животные?
— Не знаю, — тихо отозвался О, прокручивая в руках полупустую бутылку алкоголя и рассматривая яркую надпись, — вы вместе месяц, да?
— Почти, — ответный вялый шёпот. Нет, Кай вовсе не пьян, алкоголь его больше не брал, он просто… Устал? Если это можно так назвать, то Кай предпочтёт именно это слово для описания своего эмоционального состояния. Впервые в жизни ему так тяжело смотреть на Чанёля, быть с Чанёлем. По крайней мере теперь, когда он спокойно мог прикоснуться к Паку
по-особенному, это уже не вызывало в нём столько чувств, нежели когда он искоса наблюдал за ним раньше, возбуждённо вздыхая. Что теперь изменилось? Дело в Кае? Или в Чанёле, который мог полностью отдаваться шатену, но при этом быть далеко-далеко, рядом с кем-то другим, кого Кай в жизни не видел. Шатен устал от этого.
— А ты до сих злишься, да? — поинтересовался Кай, в этот раз повышая голос. Их любимый бар был переполнен как никогда в жизни. Все пришли праздновать победу Чанёля. Уже который раз. И Кай злился на всех этих обормотов, напивающихся вдрызг за того, о ком ни разу не вспоминали, когда тот пропал. Но стоило Паку произвести такой фурор на Арене, что все сразу кинулись к его ногам. Слова восхищения, всеобщее признание, любовь. И только Сехун мог его сейчас понять, но это уже было не важно. Они больше не такие близкие друзья, как раньше.
— Мне плевать, — сказал О, делая последний глоток и сильнее откидываясь на спинку дряхлого, липкого от пролитой выпивки стула. Кай следил за ним, потому что это было единственное, чего ему сейчас хотелось. Понять, почему закончилась их дружба, почему они больше толком не общаются и не разговаривают, почему Сехун больше не смотрит на Кая, хотя раньше только и делал, что вытаскивал из дома, лишь бы прогуляться вечером вдвоём и поговорить о какой-то чуши. Может быть, блондин ревновал? Кай быстро отбросил эту идею в мусорный ящик, потому что это полный бред. Раньше у них с Сехуном были особые отношения, потеряв которые, гарду стало даже хуже, чем когда Пак не может внятно объяснить причину своего поведения, а именно — отвечать на поцелуи, но не отвечать на чувства младшего.
Расширенные зрачки бывшего друга гуляли по шумному заведению, время от времени Сехун льстиво смеялся над шутками других гардов, пусть и не слышал половину разговора. Казалось, он притворялся свободным. Притворялся, что отдыхал, хотя Кай видел, с какой силой сжимались руки гарда на стеклянных бутылках; видел, как, сжав скулы, на его красивом лице выступали желваки; как украдкой хмурил брови, делая вид, что не расслышал; как беззвучно хмыкал, будто ему было смешно. Всё это говорило шатену о том, что Сехун притворялся, просто играл роль.
Кай не мог понять Сехуна. Да и вообще никого не мог понять, даже себя.
Гард проследил за взглядом блондина, а смотрел тот на виновника очередной попойки — Пак Чанёля, чей пьяный зад блуждал по заведению, разговаривая со всеми подряд. Кай уверен, Чанёль даже не знал их имён, но уверенно что-то им втирал. Таким пьяным Кай ещё никогда его не видел и от этого становилось противно на душе. Пак еле-еле выговаривал слова, но больше это походило на невнятный лепет с перепутанными буквами, он шатался и едва ли не падал при любом прикосновении с мебелью. Шатен поморщился и закрыл глаза, пытаясь отвлечься от гарда, которого потом придётся нести до дома, облёванного и оплёванного. Который раз.
— Ты знаешь, почему он пьёт, — устало выдохнул О, перегнувшись через стол и вперившись насмешливым взглядом в карие глаза бывшего друга. — Оставь его в покое, — настоятельно порекомендовал Сехун, будто знал всё на свете, знал, как будет лучше для Чанёля, для Кая, для себя, да, блин, для каждого из присутствующих. И это жутко бесило подвыпившее сознание младшего.
— Я не сделаю ему больно, — нагло отрезал Кай, вставая со своего стула и собираясь усадить Пака на место. Хотя бы для того, чтобы этот громила-гард ничего не разбил.
— А он тебе? — послышалось сзади, но шатен решил проигнорировать эти слова так же, как и все предыдущие, вылетевшие изо рта старшего. Что этот Сехун себе позволял? Он разве не видел, что Кай теперь по-настоящему счастлив? Просто устал, но счастлив!
Шатену пришлось несколько раз позвать своего парня, чтобы тот наконец обратил на него внимание. Чанёль глупо заморгал, а Кай буквально был готов блевануть на пол. От всего! От этого Пака, который был пьяным вдрызг, от этой перекосившейся физиономии, от глупого, бегающего взгляда чёрных глаз, которые когда-то манили, заставляли смущаться и пронзали насквозь.
— Да что с тобой такое? — не выдержал юноша, хватая Чанёля за локоть и пододвигая к себе тяжёлую тушку. Пак называл этот эффект «
не привык». Якобы он не привык к такому крепкому алкоголю. Якобы быстро пьянел из-за него. Но разве это не глупо? Чанёль всю жизнь пил подобный алкоголь, а теперь его тело не могло с ним справиться? Кай молчал, но на самом деле считал, что брюнет просто искал оправдание нажраться, как последняя свинья.
— Думаю, тебе хватит, Чан. Ты перепил, присядь, пожалуйста, пока ничего не разбил, — умолял Кай, смотря на пошатывающегося гарда. Тот грустно потупил взгляд и виновато поджал губы, будто ему стало стыдно за своё поведение. Но его провинившаяся физиономия сразу испарилась, стоило кому-то из толпы
друзей встать со своего места, привлекая к себе всеобщее внимание других львов.
— Давайте выпьем за нашего огненного Правителя, — он торжественно поднял бокал с тёмной жидкостью в воздух, вынуждая остальных одобрительно кивать. — За единственного огненного гарда в нашей долине! За самого лучшего друга и товарища!
Звон бокалов пронёсся по заведению, а Чанёль, будучи в полубреду, что-то выкрикнул и залпом опустошил любезно наполненный кем-то стакан. Кай раздражённо выдохнул, помогая старшему держать равновесие и не свалиться на пол при первой же возможности.
Чанёль пил. После победы на Арене пил много и беспробудно, иногда даже забывая собственное имя, где живёт и кем стал. Он забил на свои обязанности, как Правителя, забил на устоявшиеся правила и на хотя бы элементарные нормы поведения. В его душе зияла дыра, которую он пытался заполнить алкоголем, но заканчивалось это лишь отвратительным похмельем и короткими провалами в памяти. Но теперь он Правитель, глава прайда, которого не вправе упрекать остальные. Если кто-то хотел возразить или противился статусу Чанёля, то у него была прямая дорога на Арену, а после случившегося никто не решался встать напротив Пак Чанёля на ринге смерти.
А когда был в трезвом уме, новый Правитель закрывался в себе, сидя дома и наблюдая за бесконечным, золотым горизонтом, будто выискивая там ответы на вопросы, которые страшился озвучивать вслух. Он практически не жил. Чанёль — просто оболочка без какого-либо содержания. Кай пытался с ним поговорить, пытался помочь, но Чанёль закрывался, не подпуская Кая близко к себе, лишь когда Пак был пьян в стельку, шатен мог что-то вытянуть из него, но и этого не хватало, чтобы увидеть картину целиком. Кай уже морально задыхался от всего этого. Он нервничал, беспокоился за Чанёля, но казалось, будто был совсем ему не нужен, по крайней мере, как любовник уж точно.
Прошло только несколько минут после фальшивого тоста одного из гардов, как кто-то другой, наблюдая за парочкой, вдруг громко выкрикнул, побуждая к действиям:
— Поцелуй! — и с каждым разом это проклятое для Кая слово повторялось всё громче и громче. Толпа ничего не соображающих гардов настаивала на том, что сейчас больше всего не хотелось младшему. Поцеловать? Без проблем, но в любой другой момент. Не сейчас, когда Чанёль до безумия пьян. Пожалуйста, не сейчас. Кай не справится с этим давлением снова. Не справится с потоком нескончаемого бреда от Пака, который нёс какую-то пургу каждый раз, когда напивался. Но он делал это, а наутро всё забывал. Болтал о непонятных Каю вещах, причиняя шатену слишком большую боль.
— Поцелуй! Поцелуй! По-це-луй! — сумасшедшие звери продолжали скандировать это ненавистное Каю слово.
И Чанёль, несмотря на явные сопротивления шатена, целует его. С непонятно откуда взявшейся силой Пак притягивает младшего ближе к себе, выбивая из Кая последний вздох. И целует. Смазано, жадно, по-зверски, как не в себя. Проходя шероховатым языком по нёбу и сплетаясь с языком шатена. И рука высокого гарда ложится чуть ниже копчика. Кай чувствует себя игрушкой в руках старшего, и готов вот-вот расплакаться. Ей-богу, он был не готов к этому представлению сейчас.
Ему больно. Больно, но он знал, что самый сок начнётся чуть-чуть позже, ведь это не впервые.
И зал взорвался от бурных аплодисментов, пошлых выкриков и едких наставлений, услышав которые, Каю очень сильно хотелось отрезать себе уши. Его голова разрывалась от мольбы и вопросов «зачем вы это делаете?».
Чанёля никто не может остановить. Он продолжал целовать Кая даже тогда, когда никто уже не смотрел. Он быстро заводился и, что самое интересное, быстро отходил, будто чей-то голос внутри шептал ему остановиться и прекратить этот хаос. Кай прощал его уже какой раз, потому что у Чанёля такой период. Не каждый мог справиться с информацией, которую подкидывала жизнь. Речь шла о убийстве отца Чанёля. Кай прощал, но сколько это будет продолжаться? Не вечность же, правда?
Чанёль отстранился с причмокивающим звуком, и Кай буквально мог почувствовать ту дрожь в теле старшего, то быстрое биение сердца, пульсацию в висках и бушующую чёрную гардовскую кровь в венах. Он снова разрывался от накатывающей паники. Благо, Чанёль не помнил о ней на утро. Ведь, вспомнив такое, ему бы точно стало стыдно. Пак поджал дрожащие губы, падая лицом на плечо Кая, тем самым пытаясь спрятаться от всех, от всего кружащего в полоумном танце мира. И слёзы такого статного, сильного гарда бесшумно скатывались по лицу, испаряясь в тёмной футболке младшего.
— Я так скучаю по тебе, Бэкхён. Я…
Кай не знал никакого Бэкхёна, о которым всегда твердил пьяный мужчина. Кай не знал этого гарда или кого бы там ни было, но знал, что этот Бэкхён причинял ему слишком много боли. Кай устал и ему плохо, да, очень, особенно нестерпимо понимать, что этот самый Бэкхён любил Чанёля, как и Чанёль — его. Даже целуя, Кай был уверен на сто процентов, пьяный гард видел перед собой никакого не Кая, а только этого
идиотского Бэкхёна.
***
Тем временем в мире людей.
Во рту Бэкхёна железный горький привкус, от которого, сколько бы Бён не сплёвывал, было не избавиться. Сегодня
они приходили уже дважды. Казалось, им приносило
это удовольствие. Самой ужасной для Бёна частью во всём этом дерьме была чёртова похвала, когда они останавливались, запыхавшиеся и полностью без сил, бросали что-то типо «а ты хорошо держишься». Слава богу, в ушах Бэкхёна застывшая кровь и он уже не так хорошо слышит, как раньше, когда его только затащили в это богом забытое место. Но сколько уже прошло времени? Неделя? Две? Год? Бэкхён понятия не имел, он перестал считать через три дня, потому что его мозг вообще не мог функционировать нормально. Но сейчас парень уже практически к этому
привык.
Они гордо называли его «девятый». Бэкхёну даже думать не пришлось, почему такое имя. Он был девятым, кто помрёт здесь, под толщей земли, без возможности вдохнуть свежего воздуха ещё хоть раз. Но, несмотря на это, они говорили, что Бэкхён особенный. Конечно, особенный. Потому что Бэк носил фамилию Бён — такую же, как и их начальник. Как иронично. Один Бён сидел сверху в кожаном кресле, беспристрастно выдавая грязные поручения, другой — глубоко под землёй, каждый день чувствуя телом удары, плевки, ссаку и вкус чужих членов. Без этого никак. Но благо это было только первое время, когда в Бэкхёне ещё можно было узнать красивого парня, сейчас же на нём только отыгрывались за неудачи на работе, за неудачные покупки через интернет, за невкусный кофе, за то, что какая-то шлюха взяла больше обычного.
Но Бэкхён держался. Долго, стойко и упорно. Ещё ни разу за всё то время, что он здесь, не было пролито ни одной слезинки. Только слюни, сопли и кровь. Больше всего Бэкхёну не хотелось тронуться умом, как Крис, который так же, как и он, сидел точно здесь, на этом самом месте. Бён делал всё, чтобы оставаться в здравом уме и сопротивляться этим идиотам в масках, приходящим, когда им вздумается и уходящим, когда насытятся.
Бён не оставался в долгу. Он же всё-таки Бён Бэкхён. Одному он разбил нос, другому чуть не откусил половой орган, третьему вывернул руку, но это было ничто, по сравнению с тем, что они делали с Бэкхёном.
Грубо, нахально и грязно.
Но он посылал их к чёртовой матери, грозился убить (как смешно), сбежать и вообще закопать живьём. В общем, Бэкхён говорил всё, что мог. Жалко лишь то, что Бэкхён и мог только говорить. Поэтому они смеялись над ним, надругались и, только уходя, отвратительно хвалили. Отчасти им нравилось всё это проделывать, во-первых, потому что у них было на это разрешение. Во-вторых, у Бэкхёна, в отличие от других здесь сидящих, всё заживало почти мгновенно. Синяки, которые у обычных людей уходили за неделю-две, у Бёна исчезали уже через два дня. Он был чист, пусть и ненадолго. И это их подстрекало. Подстрекало их грязную, аморальную фантазию.
Едва ли Бэкхён мог думать о побеге или о мести, когда все его мысли забиты переживаниями за сломанные пальцы и отдельные ноющие участки тела. Бэкхён держался, непонятно зачем и непонятно, сколько ещё сможет. Он больше не жил, лишь, лёжа на холодной земле, кряхтел, как побитая собака. И он уже свыкся с привкусом крови во рту, которую иногда сглатывал, представляя, что это вода из-под крана. Как бы ему сейчас хотелось оказаться на тёплой лужайке, слушать плеск воды и щебетание птиц, при этом уплетая за обе щеки бутерброд с маслом. О большем и мечтать не мог. Только маленький кусочек масла и его жизнь сразу стала бы в сто раз прекраснее. Но мечтам было невозможно сбыться хотя бы потому, что на улице уже точно была зима.
Бэкхён не сразу пришёл в себя, когда услышал знакомый щелчок замка. Дверь позади него отворилась, а Бён даже не мог взглянуть на вошедшего, ибо грязные, сальные волосы прилипли к глазам, полностью скрывая обзор. Он не мог убрать их, потому что его онемевшие, окровавленные руки были в наручниках и прикованы к стене.
— Нет! — закричало не своим голосом тело. — Нет, вы издеваетесь! Уроды, вы же только ушли.
Но его не слушали. За незнакомцем закрылась дверь и всё, что мог увидеть Бэкхён сквозь налитые кровью фингалы и сальные патлы — красивый деловой костюм. Мужчина, а это точно был мужчина, учитывая тяжёлый длинный шаг, прошёл внутрь крохотной комнатки без окон и присел на корточки напротив сжавшегося у стены Бэкхёна.
— А знаешь, мне похуй, — ядовито процедил юноша, сплёвывая кровь. — Представляешь? Делай, что хочешь, только не забудь передать отцу «привет» от меня, как и всегда.
Бэкхёна начинало бесить громкое тяжёлое дыхание незнакомца и его бездействие. Чем быстрее они начнут, тем быстрее закончат — философия Бёна.
— Ну! — потребовал парень, сильно дёрнувшись, когда его лица коснулись холодные сухие ладони. Мешающие пряди были убраны за ухо, и русоволосый громко выдохнул.
— Чунмён? — тихо прохрипел парень, замечая знакомые, налитые болью тёмные глаза мужчины. Ким смотрел долго, проходя взглядом по худым, костлявым плечам и задерживался на синих отметинах. Его буквально едва не тошнило от того, что он видел. Но он
смотрел. Призывно и упрямо, а потом с мольбой на прощение.
— Бэкхён, — позвал Ким, поглаживая худую коленку. Но большего он сказать не мог, только неотрывно пялился на Бёна, будто на восьмое чудо света. И впервые за долгое время подросток был рад, что на него смотрели. Бэкхён хотел, чтобы Ким понял, какой он говнюк. Потому что Ким знал! Он всё знал и про камеру напротив дома, и про планы отца, знал, чёрт возьми, и молчал. А теперь пусть знает, чем обошлось его молчание Бэкхёну. Несколько слов и Бён мог бы сбежать из этого проклятого дома, из этого проклятого города, из этой проклятой недосемьи.
— Я тут принёс тебе, — мужчина отстранился, а его рука нырнула во внутренний карман пиджака, из которого вытащила а-ля пакет с водой и маленькую питьевую трубочку из-под детского сока. — Бутылку бы заметили, — пояснил мужчина, прокалывая пакет концом трубочки и протягивая его юноше, по лицу которого впервые за четыре недели пребывания в этом Аду потекли слёзы.
— Пей, Бэкхён, — поторопил Чунмён, держа трубочку у сильно сжатых дрожащих губ. — Пей, а тем, что останется, умоем тебе лицо, пока никто не пришёл. Я умоляю, открой рот.
И Бэк послушался мягкой просьбы старшего. Без оскорблений и матов, он сделал то, о чём его попросили, и был уверен, что мыть лицо не придётся, потому что его слёз будет достаточно, чтобы умыться. Он плакал, потому что уже забыл, что люди могут быть такими — добрыми. Люди могут помогать, хоть и так, казалось бы, незначительно. А Чунмён, пусть и был засранцем всё это время, больше не мог сидеть, зная, что где-то такого вредного и непослушного ребёнка трахают и забивают до смерти изо дня в день.
— Я не знаю, — начал говорить Ким, пододвигая пакет ближе к лицу Бёна, пока тот жадно всасывал воду, — жив ли сейчас твой
телохранитель. Мне сказали, что его скинули с моста. Пакет обнаружили на берегу, но тело найдено не было.
Заткнись, Чунмён. Замолчи!
— Я только хочу сказать, что… — солёные слёзы, которые подросток, казалось, копил всё это время, потекли с новой силой, из-за чего Киму пришлось успокаивать парня, поглаживая окровавленные коленки, и винить себя за слова, которые вовсе не должны были звучать вслух. — Я помогу тебе. Слышишь меня? Ты сбежишь отсюда.
В это верилось с трудом.
