«О сломленности»

***

      Хельге снился снегопад. Ветер и снег хлестали ее по лицу, но эти прикосновения для нее были слаще, чем поцелуи. Она сидела на крылечке «Sunset Arms», привалившись спиной к двери. В тот самый день. И это значило, что еще не поздно. Возможно, было не поздно.       Это случалось не впервые, будь она, Хельга, Богом проклята, если это не так, и она знала, что нужно делать.       Хельга порывалась встать, но ноги оказывались парализованными, как и всегда, но она продолжала пытаться, а ее предательское тело с каждым рывком деревенело все больше, словно осязаемая симметрия к ее шансам спасти того, кого она любила больше жизни.       Когда снегопад становился непроглядным из-за своей обильности, Хельгу покидали последние силы. Мельтешение снежинок перед глазами начинало расплываться. Всему виной были слезы, конечно. Слезы бессилия и отчаяния, блестящие и крупные, точно гроздья гнева. Прокатываясь по щеке, они срывались вниз.       Кап…       Хельга проснулась со стоном, застрявшим в горле.       «Кап-кап-кап» — вторило пространство, как будто сон потянулся за ней в реальность густым зловонным шлейфом. Хельга с усилием разлепила веки, и ее взгляд уперся в белесый уголок окна. Никакого снега, только дождь, зарядивший еще в воскресенье. Вчера он поливал землю точно из шланга, сегодня же заунывно бубнил, разбиваясь о карнизы, точно сварливая старуха. Хельга вздохнула и с трудом поднялась, случайно задев ногой почти пустую бутылку бурбона, благодаря которой ей удалось немного поспать. Видимо, не очень долго, потому что голова была все еще тяжелая от хмеля. Бутылка завалилась набок и покатилась к своим пустым близняшкам, шеренгой расставленным у стены. Горлышко с тихим звоном соприкоснулось с одной из них, но это не пошатнуло строя.       Хельга тихонько вздохнула и ощупала свои щеки — на пальцах осталась теплая соленая влага. Не впервые она плакала во сне, но до последнего времени ей казалось, что реветь наяву точно не в ее стиле. Не в последние пару лет, в которые жизнь Хельги была только в ее руках. В ее узловатых и трясущихся пальцах.       Кап-кап…       Хельга снова повернулась к окну. Свет уже так не резал глаза, и она увидела, что с подоконника на пол натекла целая лужа. Наверное, вода собиралась там долго, до того, как перелиться через край. Так было и с ней самой. Пару недель назад Хельга открыла холодильник и обнаружила, что там нет ничего, кроме пары банок содовой. Она долго пялилась на грязно-серые полки, пытаясь примириться с этим внезапно-болезненным проявлением реальности, пока не ощутила, что ее глаза начали наполняться слезами.       Хельга не сразу осознала, что плачет, вначале она, как и положено, испытала легкую досаду, даже не гнев, но слезы сорвались с ресниц, и тогда в ее груди стало появляться то самое гнилостное ощущение. Слезы текли, пока она набирала номер пиццерии, пока она еще вполне твердым голосом диктовала экстра-начинки, которые желала добавить, пока она искала свой халат, который нужно было надеть, чтобы встретить доставщика. Того парня она перепугала не на шутку. Когда Хельга отворила дверь, всхлипы уже рвались из ее груди, так что все, что ей бы удалось из себя выдавить, было бы истерикой. Она молча сунула парню деньги вместе с чаевыми и забрала коробку, и все это время он пялился на Хельгу, точно у нее выросла вторая голова.       Больше она не пугала ни одного доставщика — этой пиццы ей с лихвой хватило на три дня, так как ела Хельга только тогда, когда желудок сводило жуткими голодными спазмами. Но и тогда, кое-как впихнув в себя первый кусок, Хельга расплакалась еще сильнее от мысли, что через несколько часов ей придется пойти на работу. Мысль о том, что ей придется переступить порог квартиры, вселяла в нее невыразимый ужас. Представив, что кто-то увидит ее в таком плачевном виде, Хельга затряслась как осиновый лист. Та самая Хельга Патаки, которой всегда было плевать, что о ней думают, которую в школе, да и где угодно, если не уважали, так боялись, та Хельга, которая не лезла за словом в карман даже в свои худшие времена.       Ей понадобилось два с половиной часа и полфляги мерзкой теплой водки, чтобы решиться набрать номер Сэмми. Когда же он поднял трубку, Хельга только и смогла, что севшим голосом объявить, что ей плохо — в тяжелеющую голову не приходил ни один удобоваримый предлог. Немного помолчав, начальник попытался расспросить ее о самочувствии, но столкнулся лишь с ее сбивчивыми ответами и быстро понял, что речь идет не о простуде. То, как быстро он сообразил о том, что она сама так упрямо отрицала, поразило бы Хельгу, не будь она в столь подавленном состоянии. Сэмми щедро дал ей сразу три выходных и обещал еще позвонить.       Однако на третий ее выходной он появился собственнолично с парой объемных пакетов из ближайшего супермаркета. Увидев Сэмми на пороге, Хельга чуть было не разрыдалась снова, но, благо, к тому моменту она уже выработала способ на короткое время пресекать такие порывы, больно ущипнув кожу на предплечье. Она даже попробовала иронично усмехнуться, но от этой попытки ее визитер только нахмурился. Конечно. Кого можно было провести таким дешевым спектаклем?       — Неужели все так скверно? — прямо спросил Сэмми, вертя в руках кружку кофе, который, издыхая, выплюнула ее древняя кофеварка. Кружка тоже едва ли была чистой, но он вежливо это игнорировал и даже сделал несколько глотков.       — На лице все написано? — с горечью поинтересовалась Хельга вместо ответа.       — Ты неплохая актриса, детка, сама знаешь, но кое-какие вещи не скрыть, как ни старайся.       В иной раз ее эго было бы уязвлено словом «неплохая», даже сейчас Хельга ощутила легкий угол обиды, но больше ее занимало то, что ныне ее читают, как раскрытую книгу. Она снова больно ущипнула себя, и, конечно, это не укрылось от внимания Сэмми.       — Да, похоже, я совсем расклеилась.       Несмотря на ее действия, слезы все равно навернулись на глаза. Хельга прикусила губу. Если бы она так не злилась на себя за то, что распускает нюни перед своим начальником, она бы уже билась в истерике. Сэмми с тревогой на лице поглядел на покрасневшую кожу ее руки, а затем его большие темные глаза остановились на ее лице.       — Хельга, — начал он почти торжественно — по имени он ее звал в исключительных случаях, — если кто-то обидел тебя… Причинил тебе боль, ты должна сказать, и тогда мы сможем что-то с этим сделать.       Хельга вновь прикусила губу, отводя взгляд. В груди опять начал распускаться гнилостный цветок. Ну что она за урод? Даже забота вызывает у нее досаду и раздражение. Сколько Хельга себя помнила, она всегда щетинилась, как еж, на любые попытки позаботиться о ней, и, в конце концов, люди отказывались от своих намерений помочь ей. Почти все.       — Нет, — наконец промолвила она, тщательно подавляя позыв опять ущипнуть себя. И насколько было возможно спокойно добавила: — Если ты о сексуальном насилии или о насилии вообще, со мной такого никогда не было.       Это было правдой. Никто ее и пальцем не тронул, и если кто и обижал ее, так это она сама. Хельга была своим собственным абьюзером, но никому об этом знать не нужно.       Сэмми испытующе поглядел на нее в последний раз, очевидно, пытаясь прикинуть лжет она или нет. Хельга выдержала этот взгляд с достоинством, насколько позволяло ее состояние.       — Рад это слышать, — его непривычно тихий, почти что вкрадчивый голос звучал искренне, в этом сомневаться не приходилось.       Поднявшись, Сэмми поставил все еще наполовину полную кружку на стойку, что служила ей и кухонным, и обеденным столом. Хельга по-прежнему ощущала его сочувствующий взор на себе, когда потянулась к бумажнику за деньгами. Увидев в ее руках несколько смятых купюр, Сэмми коротко рассмеялся.       — Вот еще, прибереги деньжата, тебе они пригодятся.       — И давно ты миллионером заделался? — сострила Хельга, улыбнувшись краешком губ.       — Не думаю, что когда-нибудь заделаюсь, а вот моя жена свой первый миллион давно заработала.       — Ты женат? — ошеломленно спросила она. Почему-то это совершенно не вязалось у нее в голове с образом Сэмми — владельцем бара и режиссером-любителем.       — Ох, детка, давно и беспробудно. Как-нибудь познакомлю вас. Селена тебе понравится.       Сэмми направился к выходу.       — Кстати, в субботу заходила твоя рыжая подружка.       Гнилостный цветок в груди Хельги раскрылся еще шире. Ее глаза метнулись к лицу босса, ища там признаки насмешки или неодобрения, но выражение лица Сэмми осталось нейтральным. До того, как Хельга успела вымолвить хоть слово, он продолжил.       — Она спрашивала о тебе. Я сказал, что ты в отпуске. На неопределенное время.       Смысл его слов доходил до нее около половины минуты.       — Но…       — С сохранением зарплаты, но об этом Веснушке я, конечно, не сказал.       — Сэмми, ты не можешь…       Он жестом прервал ее словесный поток.       — Отдыхай, детка. И звони, если я смогу тебе чем-то помочь. Или ей.       Хельгу обдало жаром с ног до головы. В тот раз она не стала противиться эмоциям.       — Спасибо, — еле слышно произнесла она.       Сэмми кивнул и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. По щеке Хельги прокатилась слеза.       С того самого момента, как Хельга узнала о Лайле Сойер, интересующейся ее персоной, она стала неспособной изгнать ту из своих мыслей. Подробности проведенного вместе вечера то и дело всплывали в ее голове, а вслед за ними приходил стыд. За свою откровенность, свои чувства и наконец, слова. Крепкий орешек Хельга Патаки махнула рукой на прощание и удалилась в тот самый миг, когда конопатая принцесса на своих невообразимых каблучищах чуть не свалилась с лестницы, и ей пришлось ее ловить. Что вынудило Хельгу это сделать, сказать точно она не могла. Может быть, виной всему было опьянение — водка любила играть с ней злые шутки — факт известный. Возможно, любой порядочный человек на ее месте поступил бы так же, а, быть может, за годы добровольного эмоционального аскетизма Хельга слишком изголодалась по человеческой близости. Любой из этих вариантов был унизителен для нее, но она не могла отрицать, что вырвавшиеся у нее слова не были пустым звуком.       «Порой ты так похожа на него».       Когда же Хельга стала это замечать? Только сейчас, когда Лайлины дурацкие ореховые глаза начали смотреть на нее с искренним сочувствием. Или в те далекие годы, когда из-за ревности Хельги сполна доставалось и ей, и Арнольду?       Несвоевременность…       На крыше FTi Хельга так и не смогла выдавить из себя признания, хотя ее сердце колотилось и пело от любви к этому глупому, но очаровательному мальчишке. Она отступилась, как множество раз до того, когда находилась в одном шаге от заветной черты, когда на языке уже вертелись нужные слова, а губы жаждали поцелуя. Она отступилась и, как всегда, разразилась бранью в его адрес, велела не совать нос не в свое дело. Хельга помнила его взор до сих пор. Он был таким, как всегда в таких случаях: немного усталым, немного снисходительным и совсем не сердитым, о нет. В нем была ничем не прикрытая острая боль, и она чуть было вопреки привычке не бросилась тут же просить прощения, но тут появился Джеральдо, и они все замяли. Хельга до последнего надеялась, что Арнольд запомнил ее взор тоже, и те невысказанные извинения, которые она пыталась в них вложить.       А потом случилось то, что переполовинило не только жизнь Арнольда, но и ее собственную. В газетах и местных новостях это называли по-всякому, но самым громким был заголовок под названием «Хиллвудская трагедия», и это было воистину так. Но Хельга предпочитала для себя не слишком звучное «Трагедия квартала между тридцать третьей и тридцать девятой улицами», потому что, несмотря на то, что взрыв унес только две жизни, судьбы всех жителей квартала изменились окончательно и бесповоротно.       Тень трагедии нависла над каждой лавчонкой и каждым магазинчиком, но гуще всего она была над «Sunset Arms». Не прошло и месяца, как чужой, но дорогой Хельгиному сердцу дом опустел. Она наведывалась туда пару раз в робкой надежде застать там Арнольда (тогда до нее еще не дошли темные вести о том, где он был на самом деле), но заставала только мистера Грина, угрюмо хозяйничающего в пустеющем пансионе. Когда Хельга пришла туда в самом конце того злосчастного лета, «Sunset Arms» уже не существовало. Тогда Хельга еще была не в силах этого понять, но пансион умер, оставив по себе лишь красный костяк с обшарпанной вывеской.       А потом, через семь с лишним лет, в его стены вернулся пустой костяк под маской человека и поселился там в одиночестве. У него были те же глаза, что когда-то сводили ее с ума, те же светлые вихры, та же неспешная походка и мягкий, как шорох листьев, голос, и вначале Хельге почти удалось убедить себя, что, может быть, прежний Арнольд просто в спячке. Возможно, ее милый принц уснул под действием злых чар, и однажды она сможет его спасти? Убить всех драконов, пробраться в неприступную башню и пробудить его от полного кошмаров сна…       Но, конечно, ничего такого не произошло. Теперь, спустя несколько лет, Хельга могла даже с горькой улыбкой подивиться своей наивности. Жизнь — не сказка, а ее милый принц предпочел вечный сон. Он тихо ускользнул туда, никем не замеченный, пока она боролась со своими собственными демонами.       Сэмми оказался еще более щедр и внимателен, чем можно было подумать. Разбирая на следующий день принесенные им пакеты, кроме горы продуктов Хельга обнаружила бутылочку бурбона своей любимой марки. Любила она его не столько за вкус, сколько за дороговизну — его цена могла заставить округлить глаза даже далеко не самого прижимистого представителя среднего класса, а стоило Хельге вообразить лицо Боба, застань он ее за распитием такого напитка, и она могла расхохотаться, каким бы мрачным ни было ее настроение. Конечно, речь шла о времени, когда Хельга была более-менее стабильна, но даже сейчас, ощутив тяжесть бутылки в руке, она едва заметно улыбнулась. Хельга отложила все и потянулась за стаканом.       Первый глоток приятно согрел желудок, и Хельга слегка сощурилась, смакуя терпкое послевкусие. Еще через пару глоточков она села прямо на пол, задвинув ногой под стол неразобранные до конца пакеты. Так, разглядывая на свету узкую янтарную полоску на дне большого мутного стакана, Хельга наконец начала осознавать, в какую яму она угодила. Глубокую и темную яму, полную гнилостных цветов и слез, невидимых растравленных ран и упущенных возможностей.       Как же давно она падала? Когда именно шагнула туда? И наконец, достигнет ли она дна когда-нибудь, есть ли вообще у этого падения конец?       Ее мысли невольно перескочили к шкафчику в ванной, где за скрипучей дверцей в аптечке хранилась пачка нетронутых бритвенных лезвий. Если бы они могли говорить, то подтвердили бы, что тьма сгущается, а дно уже близко. Она думала об этом не впервые, но только сейчас все было таким четким, словно руководство к действию. Раньше Хельга вспоминала те несколько недель, в которые она подсела на наркоту. Колеса спасали ее на короткое время, но, как часто и бывает в жизни, расплата за ту малую толику удовольствия пришла очень быстро, и в итоге она поплатилась за это месяцами в реабилитации. Однако и они были ничем в сравнении с ужасами ломки. Нет, больше Хельга на это не пойдет. Лучше уж лезвия — ни капли удовольствия, но гарантированный конец всему этому дерьму.       Хельга осушила стакан и перевела взор на бутылку, чье содержимое лишь немного отступило от горлышка. Тьма сгущалась — чистая правда, но эта выпивка была слишком хороша, чтобы просто напиваться. Хельга поднялась и плеснула в стакан водки, едва успевшей остыть в морозилке. Бурбон она прибережет, а когда он кончится… Что ж, может быть, следующая бутылка ей уже и не понадобится.       Хельга пила и пила до тех пор, пока мрачные думы, замедлившись, не улеглись в голове, и тогда она приметила, что ее глаза стали совершенно сухими.       В четверг, несмотря на жуткое похмелье, Хельга нашла в себе силы сходить в магазинчик на углу, чтобы пополнить запас водки и сигарет. По пути домой она вдруг вспомнила о своем сотовом, а точнее о том, что в последний раз брала его в руки не меньше трех дней назад. Хельге было нетрудно забыть о его существовании, все свободное время (то есть, всегда) она блуждала по кабельным каналам своего не очень-то широкого пакета, который, тем не менее, поддерживал какую-то видимость жизни в ее затхлой квартирке.       Придя домой и рассовав спиртное и сигареты по ящикам, Хельга без особого энтузиазма принялась искать свой телефон. Через добрых десять минут он нашелся под горой отложенных для прачечной вещей, разумеется, полностью разряженный. Хельга была уверена, что если на дисплее и высветятся пропущенные, то будут они только от Фиби. Ну ладно, возможно, еще Сэмми могло прийти в голову узнать, как у нее дела, но на это она не слишком уповала. Подумывая, что скажет подруге, Хельга поставила мобильник на зарядку, закурила и подняла крышку нетбука.       Старая рухлядь годилась только для создания текстовых файлов и выхода в интернет, любые усилия сверх этого вызывали у устройства состояние, схожее с человеческой агонией. На экране помимо половины десятка ярлыков светилось несколько прямоугольничков с буквой «W» в левом углу. Хельга прикрыла глаза и глубоко затянулась. Уже больше месяца она не могла выдавить из себя ни строчки. Хельга старалась не думать об этом, но каждое самое мимолетное вспоминание об ее писательской импотенции пронзало ее, точно острый нож.       Как бы заезженно это ни звучало нынче, писательство было для нее вопросом идентичности. Насколько бы плохо ей не бывало раньше, какую бы потерю она не понесла, слова били из нее, точно струя из пожарного гидранта. Писательство было способом пустить кровь во избежание апоплексического удара, выйти из штопора, проломить самый толстый лед отчаяния и сделать глоток воздуха, и вот она лишилась этого орудия, что срослось с ее личностью… Но был ли в этом смысл на самом деле? Зачем она это делала?       Слишком настойчивый вопрос волчком завертелся в ее разуме. Зачем вставать с постели? Зачем выходить из дома? Зачем показываться кому-то на глаза? Зачем? Зачем? Зачем?.. И теперь, и раньше. Безрадостные мысли уже почти привычно утопили ее в себе, но их прервал щелчок, возвещающий о личном сообщении в открытой вкладке Фейсбука. Хельгой вдруг овладело оцепенение. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. Окурок обжег пальцы, и она, тихо выругавшись, уронила его в пепельницу.       Радоваться или огорчаться?       Неужто она не только больная на всю голову сука, но еще и тугодумка? Хельга хмыкнула. Стоило ли к сломленности и несвоевременности прибавить еще и вечное смятение? Перед ней было всего лишь сообщение, и его следовало открыть. Она отключила телефон на три дня, и наверняка Фиби просто интересовалась, куда пропала ее подруга. Сколько там должно было быть времени на Западном побережье? Хельге оставалось только развернуть вкладку и нажать на графу личных сообщений.       Нет, оно было не от Фиби.       Чтобы осознать, что там было написано, и от кого пришло сообщение, Хельге понадобилось около десяти минут и стакан водки с содовой. Ей захотелось улыбнуться и разрыдаться, и надавать себе пощечин и за то, и за другое.       — Зачем мне все это? — произнесла Хельга вслух слегка заплетающимся языком.       Лайла Сойер снова без стука вошла в ее голову и уютно устроилась там как дома.       Три дня Хельга пила, как в последний раз в жизни, и вставала с постели только затем, чтобы сходить в уборную и налить себе еще. Она не реагировала на звонки, и они прекратились, наверняка, сотовый опять сел, но ей было безразлично. Картинка в телевизоре сменялась, но Хельге было плевать и на то, что показывали: прогноз погоды, новости, мыльные оперы, что так любил ее папаша где-то там в другой жизни. Она не выключала телевизор, но и не прибавляла звук, тихий гомон действовал как мягкий гипноз, не позволяющий Хельге бодрствовать все время и помогающий не думать об упаковке лезвий в ванной.       В воскресенье, совпавшее с Хэллоуином, проснувшись далеко за полдень, Хельга осознала необходимость развязать этот узел. Вместо очередной порции выпивки она налила в стакан чистой воды и бросила туда средство от похмелья, и пока оно растворялось, занялась поиском чистых вещей.       Как эта наивная дурочка представляла их встречу? Пикничок в парке? Свидание в ресторане? Хельга фыркнула. Сойер хочет, чтобы она отозвалась? Что ж, так тому и быть. Хельга так отзовется, что принцесса больше не пожелает ее после этого видеть, она уж постарается для этого.       Запихивая в себя сэндвич на черством хлебе, Хельга, чтобы убить время до вечера, лениво проверяла почтовый ящик. Там нашлось письмо и от Фиби. Видимо, подруга отчаялась, раз стала слать ей э-мейлы. Прочтя короткое, но содержательное письмо, Хельга почти без удивления поняла, что не испытывает ничего, кроме легкого раздражения. Фиби этого не заслуживала, но она не могла совладать с собой. Потому написав короткое «В безопасности. Не беспокойся», Хельга уже было собралась захлопнуть крышку нетбука, однако ее внимание привлекло еще одно письмо.       Оно выделялось среди горы спама оранжевым цветом иконки и буквой «H» — эмблемой Хиллвудского университета. Год назад Хельга еще подумывала о поступлении туда, а когда распрощалась с этой идее окончательно, забыла отписаться от рассылки. В письме, как ни странно, говорилось о костюмированной вечеринке. Наверное, кто-то из подрабатывающих в администрации студентов поозорничал и разослал письма сомнительного содержания всем.       Хельга нахмурилась, и ее рука потянулась к кнопке выключения, но тут в ее болящей голове раздался щелчок, очень похожий на тот, что она услышала несколько дней назад. Это ведь было отличной возможностью. Если они с Сойер не увидятся, Хельга, по крайней мере, выпьет что-нибудь кроме успевшей приесться водки, ну, а если они встретятся… то Лайла никак не сможет упрекнуть ее в том, что она пришла туда ради нее.       Утром почти через неделю после Хэллоуина, проснувшись в слезах после повторяющегося кошмара, Хельга Патаки начала тихонько хихикать. Пожалуй, это был самый отчаянный смех в ее жизни, хоть его едва можно было расслышать за шорохом мелкого дождя за окном. Только теперь она поняла, что сказала Лайле ровно противоположное тому, что намеревалась.       — «Ты просила меня отозваться», — Хельга прикрыла рот ладонью, но задушить смешок не удалось. — «И вот я здесь».       Как уморительно.       Она растянулась на матраце во весь рост и, рассматривая потолок, пыталась изгнать из памяти лицо Лайлы Сойер. Пыталась изгнать из памяти то, что чувствовала, глядя на него — перепуганное лицо девочки, которую обидели, прям как в тот раз, когда они вместе с одноклассницами подстроили ей ту пакость с ведром помоев. В остальном Лайла, в общем-то, держалась молодцом, в отличие от самой Хельги, которая никогда не могла похвастаться прекрасным самообладанием.       Такая ярость не закипала в ней с тех пор, как Боб перестал платить за ее занятия боксом в средней школе, и в этот раз ей пригодились и злость, и те немногие навыки, которыми Хельга овладела. Здоровяк был выше нее на полторы головы, но гораздо пьянее, впрочем, это не имело большого значения, в тот миг она бы бросилась и на самого Майка Тайсона. От этого сиюминутного наваждения ее кровь звенела, и Хельга впервые за долгое время ощутила себя живой. Она бы наподдала уроду еще, но он и так едва не звал мамочку, и Хельга обратила внимание на Сойер, как раз тогда, когда вокруг поднялись шум и суета.       Целиком вверив себя тому же порыву, что вынудил ее вступить в бой, Хельга вырвала Лайлу из чужих рук и заключила в кольцо своих. Это было весьма кстати, потому что очень скоро та потеряла сознание. Путь до больницы и весь промежуток времени от ее приезда туда показался Хельге вечностью. Когда минуты, ускорившиеся во время их со здоровяком стычки, поняли, что поторопились, и решили замедлиться. На самом деле Хельге было достаточно часа, чтобы больничная атмосфера привела ее в состояние сильной тревоги, очень похожее на то, что она испытала, когда не могла выйти из дома. Однако на этот раз она могла кое-что предпринять — из того места можно было сбежать.       Так она и поступила. Хельга сбежала от запаха антисептиков, от холодного света люминесцентных ламп, от искусственного безмолвия коридоров, но не от своих растравленных чувств.       Стук в дверь вытолкнул Хельгу из похмельной дремоты, и она даже слегка вздрогнула от неожиданности, но, выдохнув, расслабилась и прикрыла глаза, чтобы утихомирить сердце. Однако за первым робким стуком последовала череда более настойчивых, и она, резко поднявшись, села и опустила ноги на холодный пол.       — Какого хрена? — прошипела Хельга сквозь зубы, но осталась сидеть, где сидела. За окном сгущались сумерки, наверное, уже был вечер, но с такой дождливой погодой понять точно было трудно.       Может быть, она забыла оплатить аренду в этом месяце или Сэмми решил проведать ее снова, или, что почти невероятно, Фиби примчалась с другого конца страны, чтобы лично узнать, как она себя чувствует. Любой из этих вариантов был неприемлем для Хельги, но просто игнорировать нарастающий стук в дверь было нельзя. В ее окне горел свет, и кто бы ни пришел ее навестить, его нельзя было одурачить, прикинувшись, что ее нет дома.       Шатаясь, Хельга направилась к двери. Ее рука уже легла на облезлую латунную ручку, и вдруг зубодробительный стук прервался.       — Хельга? — от тихого взволнованного голоса у нее скрутило живот. — Хельга, ты там?       Хельге казалось, что ее сердце просто не может биться сильнее, но реальность показывала, что еще как может. Собрав воедино все свои силы, и физические, и моральные, она отодвинула засов и повернула ручку.