В сиянии лунного света

XX Первая близость не принесла обоим супругам радости. Горячность молодости с лихвой искупала взаимное равнодушие, но не могла заменить настоящей привязанности и чувственности, присущих влюбленным. Оба надеялись только, что скоро желанная цель будет достигнута и можно будет забыть об этом раз и навсегда. Все же эта новая сторона их отношений не могла не повлиять на привычный уклад жизни. Мана перестал пропадать каждый вечер и возвращался домой раньше обычного. К жене он стал будто бы еще предупредительнее, чем раньше. Они больше времени проводили вместе и лучше узнавали друг друга. Он приносил ей пирожные, когда возвращался из кафе. Для Наоко это все мало что меняло, но она чувствовала, что ей будто стало легче дышать. Она видела, что муж ее — неплохой, в сущности, человек и заботится о ней. Ночи, однако, давались ей тяжело. Она закрывала глаза, чтобы не видеть лица, даже тени мужа, и думала о совсем другом человеке… Мысль о том, что муж делает то же самое, она старательно гнала от себя. По крайней мере, утешала она себя, теперь это больше похоже на брак, чем раньше. Гакт, между тем, видел, что Мана пусть только отчасти, но изменил своим привычкам. Видел и начинал ревновать. После нападения он долго и мучительно выздоравливал. Мана почти не навещал его в это время, писал иногда записки. Потом, когда Гакт вернулся в кафе и снова начал исполнять обязанности тапера, их роман вспыхнул вновь. Гакт подшучивал на Маной по поводу его нового положения. Мана в ответ только улыбался. В остальном между ними все было по-прежнему, и Гакту иногда казалось, что так будет всегда. Время шло своим чередом, минула осень, в воздухе отчетливо слышался запах зимы. По ночам стало холоднее, зачастили холодные протяжные дожди. По странному совпадению именно в этот момент Мана вдруг стал реже приходить в кафе. Навещал Гакта он тоже теперь редко и уходил рано, торопливо одевался и ничего не объяснял. Гакт скрипел зубами от ревности. Что он мог поделать? Однажды он был в театре и увидел в толпе Наоко — она пришла на спектакль вместе со свекровью. Обе женщины узнали его, госпожа Сато улыбнулась и кивнула ему, а Наоко только как-то странно дернула головой, изображая легкий кивок, и поспешно отвернулась. Гакту стало неловко и неприятно. После спектакля он по старой привычке провожал Ману домой. Гакту хотелось поговорить, выяснить отношения, но он не решался начать разговор. Мана тоже молчал. Перед прощанием он тронул его за рукав и произнес: «Я хочу поговорить. Приходи завтра к храму. Придешь?» — «Хорошо. Ты злишься на меня?» — «Злюсь», — честно признался Гакт. Мана нервно улыбнулся, пообещал прийти на встречу и ускользнул, исчезнув в темноте. Мана не мог не понимать, что Гакт злится и ревнует, и все же считал, что все делает правильно. Какие бы нежные чувства он ни питал к Гакту, он был женат и отвечал если не за счастье своей жены, то хотя бы за видимость ее благополучия. Гакт — разумный человек и не может не понимать таких вещей. Едва ли он на месте Маны вел бы себя иначе. Он хочет поговорить? Что ж, Мане есть, что ему сказать. Они встретились у храма, и Гакт, которому показалось, что кто-то поднимается по тропе с другой стороны холма, увлек Ману внутрь. Он был не в духе. В темноте, перебиваемой слабыми лучами, просачивающимися сквозь щели в стенах и крыше, Мана не мог толком разглядеть выражение его лица, но по одному дыханию слышал и понимал все. — Не устраивай сцен, — опередил его Мана. — Мы оба понимаем… Гакт не дал ему договорить. Он с такой силой поцеловал его в рот, что у Маны заныли челюсти. До этого он не думал, что поцелуи могут быть злыми. Осторожно, но ощутимо взяв Ману за волосы, Гакт отрывисто спросил: — Что, семейная жизнь оказалась не так плоха, как ты думал? — Пусти меня. Я не буду продолжать этот разговор. Он мне неприятен. Мана вдруг понял, что Гакт пьян. Он и раньше почувствовал запах, но не придал ему значения. Никогда он не видел Гакта пьяным, и ему сделалось не по себе. Он прекрасно помнил, как Гакт избивал Толстяка и как страшно тогда было его лицо. Этот человек, который бывал ласковее прирученного зверя, мог быть по-настоящему опасен и жесток. Мана замер, не зная, на что решиться. Если дело дойдет до драки, то с Гактом ему трудно будет справиться. Гакт наклонился к его лицу, Ману обдало запахом вина и папирос. Он попытался отвернуться, но Гакт сильнее потянул его за волосы. — Ты пьян, — как можно спокойнее сказал Мана, прикрыв глаза. — Завтра ты будешь жалеть, что обидел меня. — Я тебя не обижал, — возразил Гакт. — О, нет. Это ты, это все ты… Я стал вором, я обокрал свою сестру, чтобы угодить тебе. Я бегал за тобой, как собачонка. Из-за тебя я не могу уехать из этой дыры. — Он немного помолчал, прижавшись лбом ко лбу Маны. — Верни мне утикакэ, что я тебе подарил, и я уеду. Я верну его сестре, она его заслуживает больше, чем ты. Мана вздрогнул. Перед глазами мелькнуло воспоминание: Наоко рвет и режет белый шелк на куски. Мане тогда показалось, что каждое движение ножниц причиняет ему нестерпимую боль. Как рассказать об этом Гакту? Сейчас, когда он так зол и не понимает, что делает. Мана молчал, и Гакт, не дождавшись ответа, взял его за воротник и потащил туда, где белели остатки статуи Каннон. В неверном свете солнечных лучей, осиянная парящими в них пылинками, она казалась живой, настоящей. Не сговариваясь, любовники подняли головы и взглянули туда, где когда-то было лицо, и обоим показалось, что богиня хмуро глядит на них, будто не то сердится, не то сожалеет о… грядущем? Мана вздрогнул и тут же почувствовал, как Гакт тянет его вниз, вынуждая опуститься на колени. — Ты с ума сошел! — выдохнул Мана. — С того дня, как тебя увидел, — ответил Гакт, не ослабляя хватки. Сопротивляться было бесполезно. Они замерли, коленопреклоненные, перед статуей богини Каннон, и Гакт одними губами сказал: — Скажи, поклянись, что любишь меня, что верен мне. Мана взглянул на него почти с ужасом. Что он говорит? О чем просит? Что за странный обряд? — На этом холме, — снова заговорил Гакт, — я впервые поцеловал тебя, помнишь? — Помню… — Так неужели для тебя это ничего не значило? Поклянись, поклянись, что не смеешься надо мной, что любишь меня, что я нужен тебе! — Он притянул Ману к себе и наклонился к его лицу. — Клянешься? — Да… — глухо прошептал Мана, закрывая глаза. Губы Гакта коснулись его губ, и в этот миг, будто бы нарочно, по крыше забарабанил проливной дождь.