В сиянии лунного света

XXI Наоко сидела в комнате, когда услышала внизу шум. Инстинктивно она поднялась и подошла к двери, и тут же Огава позвала ее: «Молодая госпожа!» Наоко не успела ответить, как дверь в комнату растворилась, на пороге появился Мана, поддерживаемый служанкой. Он предстал перед женой в самом неприглядном виде: одежда его была испачкана кровью, разбитое лицо ничего не выражало. Наоко не знала, что произошло, но у нее не было времени раздумывать над этим. В мгновение ока она усадила мужа в кресло и принялась ухаживать за ним. Она догадывалась, что он поссорился с отцом. Их ссоры становились все чаще и жарче. Мана, осознавший, что статус женатого человека дает ему новые преимущества, последнее время стал показывать зубы. Он грубил и дерзил отцу и не позволял больше обращаться с собой, как с ребенком, как это было раньше. Теперь он понимал, что отец на него не имеет того влияния, которое оказывал раньше, и пользовался этим. Со своей стороны, старик не мог спустить сыну такой наглости. Он привык, что он главный в доме, что сын всегда слушается его, и, конечно, желание сына показать характер не могло ему понравиться. Властный, по-своему жестокий человек, он не терпел неподчинения. Со стороны он производил впечатление самого обычного старика: добрый дедушка из старых сказок. Наоко, зная свекора с детства, прекрасно понимала, что этот образ — обман. Она вздохнула, взглянув на разбитое лицо мужа, и попыталась улыбнуться. Она не стала спрашивать, что произошло, ожидая, что он сам расскажет, если посчитает нужным. Последнее время между молодыми супругами Сато установились странные отношения, больше проходившие на дружбу, чем на супружескую любовь. Едва ли можно было сказать, что они понимали друг друга с полуслова, но теперь она гораздо лучше читала мысли и чувства своего мужа. Она видела, что он не хочет говорить о случившемся, не стала ни о чём спрашивать. А произошло вот что. Накануне, когда Мана вернулся после памятный встречи с Гактом в храме, одежда его была в полном беспорядке. Он явился домой в самом самом неприглядном виде: кимоно было испачкано грязью, волосы растрепаны. Это произошло днём, и, конечно же, когда Мана шёл по улице, весь город мог видеть его. Сегодня утром господин Сато позвал сына к себе, чтобы поговорить. Он сказал, что устал от выходок своего нерадивого сына, что не желает терпеть его поведение. Если сын не прекратит шляться — отец выразился именно так — по ночам черт знает где, да еще в таком виде, и не только по ночам, но и днём, что уже в высшей степени наглость, то они вынуждены будут уехать куда-нибудь далеко, где их никто не знает. Мана внимательно слушал отца, глядя на свои колени, обтянутые тканью домашней юкаты, и не поднимая головы. Он чувствовал, как напряглись мышцы на лице, как внутри него всё закипает. Отец перевел дух. Завершая свою отповедь, он сказал: — Тебе, конечно, всё равно что я говорю. Ты меня давно перестал слушать. Но подумай хотя бы о своей матери! Не желаешь соблюдать приличия — подумай хотя бы о ее чувствах. Последние слова возымели эффект взорвавшийся пороховой бочки. Мана вскинул голову. — Не вам говорить мне о приличиях! — воскликнул он. — Не вам поучать меня! Расскажите это своей вакаямской шлюхе, к которой вы ездите — якобы по делам! — Что ты такое несешь! — возмутился старик. — Когда мы ездили в Вакаяму… Я видел вас с ней. С этой женщиной. Случайно на улице. Вы садились в автомобиль. Я сразу понял, что это значит. С вами был мальчик. Я так полагаю, это мой брат, и мне придётся судиться с ним из-за наследства. Так что заткнитесь и не учите меня приличиям! По крайней мере, я своим детям могу пообещать, что им не придётся узнать, что у них есть сводные братья или сестры. Эти слова не понравились старику. От удара Мана не успел увернуться, и теперь Наоко вынуждена была выхаживать его. Мана надеялся только, что не останется следов. Наоко наклонилась почти к самому его лицу, стирая остатки крови, и Мана поймал ее взгляд. Он взял осторожно руку жены, поднес к губам и поцеловал. Наоко с удивлением посмотрела на него, он улыбнулся и с театральным пафосом сказал: — Вы слишком хороши для меня, я не заслуживаю такой супруги, как вы. Она не знала, что ответить на это неожиданное признание, и промолчала. — Вас, наверное, — продолжал Мана, чувствуя привкус крови во рту, — очень огорчают мои отлучки. Он всё ещё держал ее руку — осторожно, будто боялся сломать. Наоко помолчала немного и ответила: — Если говорить правду, — молвила она, — то последнее время меня это мало заботит. Она слегка покраснела, и Мана понял, что она хотела сказать. Он снова поцеловал ей руку, поблагодарил за помощь и спросил, хорошо ли он выглядит. Она поднесла ему зеркало. Мана увидел синяк, припухшую губу и ссадину на скуле. Он ощупал свое лицо и успокоился: это все легко можно было скрыть за слоем пудры и белил. Ссора с отцом не прошла бесследно. Теперь это была молчаливая вражда. Они не разговаривали друг с другом, и самым неприятным образом в их конфронтацию оказались вовлечены и женщины. Мать, видимо желая показать сыну свое неодобрение и не понимая сути столкновения, вслед за отцом отдалилась от сына, а вместе с ним и от невестки. Наоко тоже приняла сторону мужа. За семейным столом было невозможно находиться. Все или молчали, или перешептывались. Огава металась между господами, не зная, что и думать. Бедная женщина не могла припомнить, чтобы такое случалось раньше. Идти на примирение никто не хотел. Молчание стало частым гостем в доме, особенно за обеденным столом. В театре господин Сато трогать сына не решался: он не хотел выносить сор из дома, к тому же понимал, что без Маны театр долго не проживет. Вечерами, когда в театре не было представления, Мана уходил в кафе, а кое-кто в городе болтал, что и не в кафе, а в каморку при нем, и возвращался только под утро, не стесняясь ни наспех завязанного кимоно, ни растрепавшейся прически. С женой он был подчёркнуто добр и внимателен. Однажды они даже уехали вдвоем в Вакаяму: Наоко пожаловалась на скуку, и Мана решил, что поездка развеселит молодую женщину. Между тем эта забота была совершенно искренней: молодой супруг стал замечать, что его жена слабеет день ото дня. Ее красивое лицо сделалось бледным и осунувшимся, волосы потеряли блеск. Она быстро уставала и не могла спать по ночам. Иногда она плакала без всякой причины. Бойкая и живая, она притихла и превратилась в собственную тень. Ее посещали доктора, но ничего толком не говорили. Мана хмурился в ответ на их заверения, что состояние Наоко естественно для ее положения, и корил себя за бессилие. Пришло время встречать Новый год, а гроза так и не миновала. Отец и сын оказались ужасно упрямы, и ни один из них не желал уступить. Даже первый рассвет Нового года Мана встречал не дома. Они с Гактом ещё затемно поднялись на холм и, стараясь согреть друг друга объятиями и дыханием, ждали, когда посветлеет небо. С собой у них была кое-какая еда и сакэ, и они прекрасно провели время. Когда они уже собрались спускаться, Гакт вдруг сказал: — Я здесь почти год. Я приехал весной, теперь январь. Моя сестра зовёт меня к себе. Ты знаешь, не сердись, я все рассказал ей. Все. (Мана покраснел и опустил голову.) Она говорит, что… одним словом, она готова помочь мне устроиться в Токио, а вместе со мной и тебе — если ты только этого захочешь. Мана слушал его очень внимательно и пристально смотрел на него. Гакт ещё несколько минут рассказывал своему любовнику о том, какое счастливое и сытое будущее их ждёт. Ему доставляла удовольствие мысль, что все можно так легко решить. Мана слушал его, слушал… и расхохотался. Гакт уставился на него. Мана, отсмеявшись, спокойно заговорил: — Даже если бы я хотел жить подачками, я не смог бы уехать с тобой. — Ты сам говорил, что тебе здесь опостылело все, — перебил его Гакт. — Не пойму, зачем оставаться здесь. Тебя ничего не держит. — Я женат, осмелюсь напомнить. — И что с того? Ты не хотел этой свадьбы, многие мужья уезжают от жён на заработки. Так что же? Гакт поднялся, протянул ему руку. Мана опустил голову. — Я не могу уехать. Не могу. — Да что же, черт побери! — Наоко ждёт ребенка.