В горе и в радости

(Некоторое уточнение. По моей рассеянности из последней главы ЛБП выпал небольшой фрагмент о том, как Стас и Макс менялись кольцами. На всякий случай сообщаю: Макс носит серебряное кольцо с зелёным хризолитом огранки «сердце», перетянутое узкой полоской с микроскопическими морионами и фианитами, которое Стас купил ему в ломбарде зимой. Стас носит кольцо из белого золота с красной шпинелью огранки «багет», перетянутое крест-накрест тонкими полосками с алмазным напылением, которое Макс купил ему в Нью-Йорке)       Со сдавленным вздохом Макс вскинулся, и тут же Стас обнял его, прижимая к себе.       — Опять крыша?       Очень долго Макс боялся засыпать, едва ли не каждую ночь возвращаясь в этот кошмар — тьма, холод, кровь, раненый Стас и полная, абсолютная беспомощность. Он будил Стаса своими воплями и потом, отдышавшись в его объятьях, злился на себя. Впрочем, Стас никогда не смеялся над ним. Сны, которых он никогда не видел, внушали ему что-то близкое к мистическому трепету. Это было чем-то нереальным, с чем он не мог справиться, как не мог изменить силой мысли происходящее на экране.       — Да… Да, крыша, — Макс радовался, что в темноте Стас его не видит, и просто прижался щекой к горячей груди, наслаждаясь сильными объятьями и знакомым запахом — тем самым неуловимым соединением какой-то едкой химии и чего-то дикого, животного.       Он врал Стасу. Во сне он возвращался не на крышу, а в тот особняк, где он по собственному идиотизму влип в такую мерзкую историю. Всегда было по-разному. Чаще всего он — один или с Лесей — попадался другим людям или полиции, но бывало и хуже. Бывало, что он тащил на себе покойницу и не мог никак найти выход из дома, или падал за ней в огонь. А бывало, та выбиралась за ним в лучших традициях американских ужастиков — страшная, обгорелая и неумолимая.       Макс не мог рассказать об этом Стасу. Он сам не мог сказать, почему. Это было как с тем случаем, когда физрук припёр его к стене и он, здоровый, сильный парень, ничего не мог поделать. Стас впервые убил человека, когда другие ещё в игрушки играют. Спирит, хрупкий изящный Спирит ухитрился смыться из набитого взрослыми мужиками дома. А он…       К тому же, рассказывать Стасу, что он решил выбраться куда-то без него, да ещё и попёрся в комнату к какой-то бабе… Доказывай, что ты не верблюд. Можно было пытаться соврать, но Стас бы почувствовал. Поэтому он привычно говорил про крышу.       Лучше и не начинать.       — Не бойся. Я здесь, я с тобой.       — Да.       Хорошо было вот так сидеть, обнявшись, в темноте, и закрыть глаза, чтобы острее чувствовать всё это — тепло, запах, ставший таким родным стук сердца. Почему тогда, учась в школе, он смеялся над идеей любви? Оказывается, каким бы ты ни был крутым и циничным, однажды ты проснёшься один, а вокруг — темно и наваливается такая тоска и отчаянье, что хоть вешайся.       Стас мягко гладил Макса по плечу. Он хорошо видел в темноте, и слабого свечения из окна — Москва никогда не спит — ему хватало, чтобы видеть Макса: очертания его тела, короткие густые ресницы, как перекошенное от страха лицо становится спокойным. Он был согласен хоть каждую ночь возвращаться на крышу вместо Макса, но это было не в его силах. Он прижался губами его виску, жалея, что не умеет читать мысли и не может разделить странную тревогу, исходящую от любимого.       Больше всего он боялся сделать Максу больно. Ему постоянно приходилось сдерживать себя, особенно во время секса — так, однажды, ещё в начале их «свадебного путешествия» (как иногда иронично и с лёгким оттенком зависти называл их заграничную поездку Спирит) наутро он с ужасом обнаружил, что после страстной ночи Макс покрыт синяками, особенно жутко они выглядели на запястьях.       — Ничего, я вытащу тебя. Я всегда тебя вытащу откуда угодно.       — Давай спать, завтра вставать рано.       Макс прижался к Стасу, слушая биение его сердца. Может, лучше всё-таки рассказать? В конце концов, ну, свалял дурака, ну, в самом деле. Стас не Спирит, мораль читать не будет. Потому что вдруг всё выйдет наружу… Будет гораздо хуже, если Стас узнает это от кого-то ещё. Леся — трепло, и…       — Что-то случилось? — Стас покрепче прижал к себе Макса.       Обычно Максу нравилось тепло, исходившее от Стаса, — особенно в конце зимы, когда кажется, что холод проник внутрь и начинает вымораживать тебя. Но сейчас… Сейчас Стас казался раскалённым, как пыточное орудие.       — С чего ты взял? — Макс беспокойно заворочался.       — Не знаю. Просто ты в последнее время в каком-то напряге.       — Да нет, всё нормально, я просто… Прости, мне нужно в туалет.       Набрав полные ладони ледяной воды, Макс буквально опрокинул их на себя и уставился в зеркало. Чёрт возьми! Совсем из головы вылетела небольшая подробность — странная проницательность Стаса. Человек, который не видит снов, которому плевать на свою биологическую семью, человек, не читающий книг и полагающий, что интересный фильм — это тот, где исключительно дерутся, время от времени что-нибудь взрывая, иногда проявлял просто нечеловеческую проницательность.       Ледяная вода капала на грудь. В зеркале Макс вдруг заметил, что под глазами у него тёмные круги, а на щеке — царапина от бритвы.       Какого чёрта? Он брился нечасто и очень аккуратно, с использованием наибезопаснейшей бритвы и всевозможных дорогих примочек (в отличие от Спирита, который использовал купленную за бешеные деньги опасную бритву времён Третьего рейха), когда это он ухитрился? Сказать? А что, вот прямо сейчас, под покровом ночи? Да какого чёрта он, как нашкодивший дошкольник будет идти и признаваться? В конце концов, он взрослый человек и…       Внезапно вспомнилось, как они стояли перед окном в Нью-Йорке и обменивались кольцами. Но это же ничего не значит, он не обязан отчитываться за каждый свой шаг перед Стасом.       Опрокинув на себя ещё несколько пригоршней холодной воды, он вернулся в кровать, запоздало подумав, что стоило бы вытереть лицо.       — Да что такое? — Стас вытирал воду с его лица и шеи, она моментально нагревалась под его пальцами. — Какие-то проблемы с учёбой? Кто-то доёбывается? Твой батя тебя из-за меня напрягает? Забей, он уже понял, что я с тобой и это навсегда.       Навсегда. Впервые вдруг Макс подумал, как это категорично звучит — навсегда.       — Давай спать, мне завтра к первой паре.       Прислушиваясь к неумолкающему — Москва никогда не спит — шуму ночного города, Макс думал о том, что его жизнь полна какого-то абсурда. Отец стыдится его. Лучший друг — весьма известный в некоторых кругах извращенец. А его… партнёр…       В школе такой порядок ему даже нравился. Чертовски весело эпатировать публику, пугать учителей, бесить отца и носить ремень со стразами. Разговоры отца на тему «ты меня в могилу сведёшь раньше времени» казались просто очередной попыткой покуситься на его свободу. Но сейчас, попытавшись обращать внимание не только на себя, Макс заметил то, что всегда стараешься не замечать: отец старел. Слишком много седины в волосах, слишком много таблеток на кухонном столе. Мысль о том, что его отец не вечен, что, возможно, день, когда именно ему придётся заботиться об отце, а не наоборот, неприятно холодила где-то чуть ниже солнечного сплетения. Он… Он к этому ещё не готов. Совершенно не готов!       На следующий день в институте он нашёл Лесникова.       — Ну что, как? Какие-нибудь новости есть?       — Да не-е-е… — Леся как всегда не парился. Он был из тех счастливых характером и умом обиженных людей, которые просто не способны ничего бояться. — Эта девка… Как там её…       — Энжи.       — Ага. На самом деле она Анжела то ли Банько, то ли как-то так. Никто толком и не знал, кто она. Она вообще не москвичка, прикинь? Вот же шляются здесь кому ни попадя, сидели бы там, по своим огородам, а то понаехали! — Для сына депутата не москвич являлся едва ли человеком. — Никто толком и не думал выяснять, что это с ней. Кому она нужна?       Максу некстати вспомнилась покончившая с собой Анникова. Ещё неизвестно, чья жизнь окончилась глупее.       — Вот-вот! А ты собираешь этот сброд, потому что нормальным людям с тобой и находиться тошно.       — Ой-ой-ой, кто тут у нас нормальный? Да все знают, — Лесников скривил смазливую мордочку, модная длинная чёлка лезла ему в глаза, — все знают, что ты педик, что тебе собственный отец не доверяет.       — Ты что за хуйню несёшь? — Максу неожиданно захотелось схватить этого придурка за одежду и врезать, но не устраивать же драку в университете у всех на виду. — При чём тут вообще мой отец?       — Ай, да ладно! Я слышал кое-что, — Лесников напустил на себя умный вид, впрочем без особого успеха. — Тот урод, про которого ты тогда пиздел, типа, он твой парень! Говорят совсем другое и, видимо, правду, потому что если так, почему его тогда с тобой не было?       — Не твоё дело! Так что там говорят?       — Что он родственник твоего папаши. Он его из каких-то ебеней вывез, потому что ты его вконец достал. Почему его не было на той вечеринке, а?       — Потому что это ему нахер не нужно, и я сам жалею, что припёрся в этот притон с дешёвыми шлюхами! — Макс бросил взгляд на часы. Звонок через три минуты.       — Ну, ты! — Лесников больше обиделся на «дешёвый» и «притон». — Знаешь, чо?       — У тебя хуй по плечо? — эту фразу Макс подцепил от Стаса уже давно, пока тот не научился следить за своей речью. — Слушай, мне надо быть на паре через две минуты, гудбай.       — Да я вообще-то, — крикнул Лесников ему вслед, глубоко обидевшись на такое обращение со своей драгоценной персоной, — вообще, если что, молчать не буду! Слышал? И вообще, на самом деле это ты…       Прозвеневший звонок заглушил его слова. В следующую минуту Макс схватил Лесникова за плечи и тряхнул.       — Ты идиот? Ты идиот, о таком во всю дурь орать? Ты бы ещё по радио объявление сделал!       Лесников только хлопал светло-серыми, чуть навыкате, глазами. Мысль о том, что о таких вещах говорить вслух нельзя, тем более, в публичном месте, ему в голову не пришла. Он просто был обижен, что Макс, которому он слегка завидовал из-за красоты и популярности, которых ему, несмотря на все деньги отца, очень не хватало, так пренебрежительно о нём отзывался.       Впрочем, никто на них внимания не обратил. Кто-то торопился на пары, некоторые на ходу ухитрялись листать конспекты, кто-то слушал музыку или разговаривал по телефону. Макс перевёл дух.       — Короче, слушай. Ни тебе, ни мне неприятности не нужны, так? — Макс старался придать своему голосу самый зловещий оттенок, который только мог. — Мы не зря всё это проделывали и сожгли твою машину. Твою, понимаешь? Ты — мой сообщник, ты что, этого не понимаешь?       — Я… Ну…       — Ты думаешь, твой отец тебя за такое похвалит? А все остальные, кто там был? Там далеко не все были приезжими и им тоже всё это нафиг не сдалось. Ты говорил про того парня, который родственник моего отца, вроде бы? Ну так вот, — Макс сделал самое мрачное лицо, какое только мог, — мы с тобой спрятали один труп. Он запросто спрячет целое кладбище, чтобы у меня и у отца не было проблем. Хочешь оказаться на этом кладбище? Вот и помалкивай.       Чувствуя себя фарсовым злодеем на сцене третьесортного театра, Макс зашагал в аудиторию, где благополучно проигнорировал экономическую теорию, раздумывая, как ухитрился влипнуть в столь абсурдную ситуацию, где фигурировала дохлая приезжая девица с нелепой фамилией, «душечка» Лесников и он сам в роли главного героя. Кроме этого, его подташнивало от того, что этот идиот сказал о Стасе. Интересно, не отец ли распускает эти слухи? Что, у него не получилось завести наследника обычным способом и он решил пойти таким путём? А знает ли об этом Стас? И что по этому поводу думает Спирит?       Да, а он думал, что у него начнётся нормальная жизнь…       Пока Макс пытался разобраться со своими проблемами, Стас тоже не скучал. Причиной была совершенно идиотская ситуация, случившаяся на одном из строительных объектов, где сроки сдачи уже поджимали.       История была (но не на взгляд Стаса) не лишена некоторой романтичности и драматичности, и, как полагается подобным историям, началась она не здесь и не сейчас.       Жила-была в Махачкале одна семья — мама, папа и сын по фамилии Усмоновы. Занимались отец и сын строительным бизнесом и, как все удачливые бизнесмены, перебрались в Нерезиновую, где и продолжали своё дело, в основном в качестве субподрядчиков. Усмонов-старший решил, что такой крутой бизнесмен, как он, слишком хорош, чтобы ограничиваться одной женщиной, благо, весёлые девяностые обеспечивали любого, кто шуршал зеленью, красавицами на самый разборчивый вкус, не обременённых одеждой и моралью. Впрочем, наслаждался ими он не долго. Перейдя дорогу армянской диаспоре, он однажды в погожий летний день отправился на небеса вместе со своим новеньким шестисотым мерседесом и некой Марианной Рио (в миру Машей Робятовой).       Тем временем его экс-супруга уже давно пролила все слёзы по неверному мужу, вышла замуж снова — за русского, и родила ребёнка. Кровь — не вода, осиротевший Усмонов-младший позвал мать со сводным братом к себе, и те с удовольствием переехали.       Время шло. Усмонов-младший оказался не столь удачлив в бизнесе, в девяносто восьмом году грянул дефолт и подмял его под себя. Зато удачлив оказался его сводный брат — в спорте. И так сложилось, что к двухтысячному году Усмонов-младший стоял на грани банкротства, в то время как его младший брат с триумфом вернулся из Сиднея с Летних Олимпийских игр с золотой медалью за победу в вольной борьбе и прилагающимся к ней вознаграждением. И конечно, как любящий брат, он не мог не помочь старшему брату встать на ноги, а тот пообещал, что как только, так сразу он непременно ему всё вернёт.       Но не вернул.       Бизнес его быстро пошёл на лад — занимался он этим достаточно давно, ни смекалки, ни полезных связей не утратил. И именно тогда ему пришло в голову, что его сводный брат — просто немочь бледная. Да и что ждать от сына русского? Ни амбиций, ни стремлений. Если и победил он на Олимпиаде, то это, без сомнения, исключительно заслуга дагестанской крови матери. А так? Живёт с родителями, машины нет, шикарной красавицы из модельного агентства нет. Зачем такому деньги?       Расстроенный спортсмен сначала намекал, потом уж спрашивал прямо: «Да что же ты, брат?», но достучаться до уверенного в себе, заматеревшего бизнесмена не получалось. Расскажи он тогда об этой ситуации родителям и, возможно, история сложилась бы по- другому, но такая простая вещь спортсмену в голову не пришла.       Однажды спьяну (к тому времени он уже оставил большой спорт) он рассказал об этом своему случайному собутыльнику. Тот, неравнодушный к судьбе российского спорта, выложил эту историю в интернет, где она некоторое время благополучно пылилась, пока однажды её не откопали неонацисты. И решили восстановить справедливость.       Начали они с того, что разыскали самого спортсмена (тот по-прежнему продолжал участвовать в соревнованиях, но таких впечатляющих результатов уже не показывал) и объяснили ему, что он неправ, спустив это дело на тормозах. Как же так — какой-то хачик — и обидел русского олимпийца? Сам парень, будучи человеком добрым, некоторое время отмахивался от сомнительного счастья возглавить крестовый поход против собственного брата. Но среди неонацистов были люди, умевшие убеждать, и скоро он согласился с тем, что так это оставлять нельзя.       И именно объект Анатолия Веригина они выбрали для выяснения своих проблем, потому что фирма Усмонова была его субподрядчиком и главный злодей этой трагедии там дневал и ночевал.       — Какой-то, блядь, ёбаный Шекспир, — выслушав Виктора Степановича, заметил Стас. Шекспира, правда, Стас не читал, но начбез, сидевший рядом и мрачно глядящий на дорогу, кивнул. Они и ещё несколько крепких ребят из охраны Анатолия Веригина ехали на объект, собираясь положить этому конец. Шекспир Шекспиром, но строительство должно продолжаться, а оно стоит уже третий день, так как обе стороны, вооружившись битами, кастетами, арматурой (у самого Усмонова был даже пистолет), с увлечением выясняли, кто больше неправ и, кажется, собирались развязать небольшой русско-кавказский конфликт здесь и сейчас, на радость уже собиравшимся в пределах видимости репортёрам.       Стас был за рулём — ему очень нравилось водить огромный джип. Несмотря на долгие обсуждения, что делать они так и не придумали. Идиоту понятно, что даже заставь они старшего брата вернуть долг, ничего не закончится. Слишком поздно, слишком много желающих крови. Стас считал, что самой лучшей идеей было бы запихать всех в армейский грузовик, вывезти за город и выбить всю дурь, но свои соображения он оставил при себе, так что действовать решили по обстановке. Главное — никакого смертоубийства и держать репортёров как можно дальше.       Если бы Вовчик был в Москве… Но он укатил с очередной своей пассией не то на тёплые моря, не то на лыжные курорты. Нашёл время!       На объекте конфликт достиг своего пика и напоминал погром. Стройматериалы валялись чёрт знает как, за горами когда-то аккуратно сложенных, а теперь рассыпанных, словно на них наскочила машина, прятались избитые гастеры, некоторые, съёжившись, голосили, другие и вовсе лежали без движения. У техники — Камазов, бетономешалок и просто рядом стоящих машин — были выбиты стёкла. Краем глаза, выпрыгивая из Хаммера, Стас заметил цивильно одетую девочку, причитавшую над тем, что очевидно, было неплохим фотоаппаратом.       Какой-то ошалелый, с вытаращенными глазами бритоголовый качок кинулся с арматуриной наперерез к Стасу, вопя что-то на тему «бей хачей, спасай Россию». Стас вырубил его одним ударом, выхватил стальной прут и побежал к вагончику, где, как он знал, заезжая несколько раз на объект, сидел главный субподрядчик со своими соотечественниками — пили чай, играли в нарды, смотрели маленький телевизор, работали с документами. Именно там было основное побоище, и инстинкт подсказывал Стасу, что дело там совсем нехорошо.       Скины, увидев, что к неприятелю подошло подкрепление, побросали биты и арматурины. Бить гастеров, конечно, весело, но получать самим в ответ от профессионалов — на такое никто не подписывался.       — Там… Там… — указывая на запертую дверь вагончика, пробормотал едва сидящий, привалившийся к стене кавказец — одна рука висела, видимо, повреждённая, лицо залито кровью. Стас дёрнул дверь — она не поддалась, запертая изнутри. Через окна ни черта не видно.       Дверь всё-таки открыли. Стас и Виктор Степанович, заглянув туда, одновременно выматерились, разом забыв, что один — теперь приличный человек, а другой — преподаватель истории.       Кровь была повсюду — на стенах, на документах, на экране маленького телевизора, даже до потолка долетели мелкие капельки. Удивительно, сколько в человеке крови и как она разлетается, когда человек сносит себе полголовы. Камил Усмонов, удачливый субподрядчик, валялся лицом вниз, затылок превратился в кашу из крови, мозгов, костей и волос. Виктор Степанович, бросив на эту картину взгляд, вышел и сплюнул. Стас, обладающий более крепкими нервами, внимательно оглядел помещение, запоминая детали. А потом тоже вышел.       — Да, блядь, хороши наши дела, — машинально принимая у Виктора Степановича сигарету и закуривая (наплевать, что бросил), вздохнул Стас, оглядывая «побоище». Там приехавшие с ним парни пытались навести порядок, отыскивая тех, кто мог стоять на ногах, бестолково суетясь у разбитой техники и отмахиваясь от осмелевших журналистов. Вот мигнула, разворачиваясь, машина скорой помощи. — Надо ментам звонить. Не мог застрелиться дома, обязательно это было делать на объекте?       — Думаешь, сам? С чего бы это вдруг?       — Да у него теперь не спросишь. — Стас по старой интернатовской привычке затушил сигарету о стенку вагончика. — Ладно, работаем с тем, что есть.       Через некоторое время прояснился последний акт трагедии. Оказывается, кто-то оповестил о царящем беспределе мать братьев. Та, конечно, не поверила. И не придумала ничего умней, чем явиться на объект, где увидела как один её сын целится из пистолета в другого. По сути, он просто размахивала им, но выглядело это совсем по-другому.       Решительная женщина не испугалась ни бит нациков, ни пистолета и направилась к своему старшему сыну. Что она ему точно сказала — непонятно. Один из приближенных Усмонова расслышал что-то о том, что она ему не мать и «будь ты проклят, как я твоего отца прокляла». Что ещё она ему сказала, почему это на него так подействовало — непонятно, только сразу после её отъезда он заперся в вагончике и, пока скины громили стройку и калечили гастеров, пробил себе затылок.       — Бля, даже странно, что он от этого умер, — мрачно заметил Стас, выкуривая уже третью сигарету, — совсем безмозглый идиот.       Виктор Степанович покосился на него. Ну да, едва ли Стасу Комнину, человеку, жившему при живой матери сначала в детдоме, потом — в интернате, получилось бы понять, что для некоторых означает мать.       Вернулся Стас поздней обычного. Макса он обнаружил сидящем на полу около дивана — была у него такая привычка. Он, не глядя, щёлкал каналами и ел пиццу.       — Привет, — он даже не взглянул на Стаса. — Как дела?       — А, хреново дела. Сегодня на объекте — ну, том, где торговый центр строят, такой дурдом был. Нацики против гастеров пошли, главный субподрядчик из-за какой-то хуйни себе полбашки отстрелил, всё, что могли — сломали…       Стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечней, — Стас твёрдо решил, что не стоит Максу грузиться ещё и этой фигнёй, и так у него в последнее время вид нездоровый и кошмары снятся регулярно, — он пересказал всего «блядского Шекспира».       — А… — Макс так и не поднял взгляд. — А ты там что делал?       — Мы с Витей весь этот бардак разгребали. Да ещё долго разгребать будем. Поймать бы этих скинов да позасовывать им в жопы их же биты, придуркам, — продолжал Стас, переодеваясь в домашнее.       — Ну, вообще-то они как бы в своём праве…       — Да ебал я в рот и жопу их права! За простой, за починку техники и испорченные стройматериалы кто платить будет?       — То есть, — Макс наконец-то оторвал взгляд от телевизора, — это нормально? Взять деньги, кинуть собственного брата?       — Ненормально, — Стас сел с другой стороны коробки, подхватил кусочек пиццы, — только в таких делах надо разбираться в узком семейном кругу, а не устраивать ледовое поёбище на чужой территории. Как итог — побитые гастеры, поломанная техника, труп… Мало того, что сроки горят, теперь ещё и менты с нас не слезут, журналюги, блядь, как мухи на говно слетелись, хочешь избежать скандала в прессе, тоже деньги нужны…       — Ты сейчас рассуждаешь, как мой отец. Деньги, сделки, — Макс выключил телевизор. — Скины туда не ради денег пошли!       — Ага. Они пошли, потому что долбоёбы, потому что хотят помахаться хоть с кем, желательно так, чтоб не опиздюлиться. Эти твои идейные защитники, если бы узнали про нас с тобой, с удовольствием выебали нас своими битами. И то, что они не могут этого сделать, — извини, ты не их уровень. Вот бесправные гастеры — то другой разговор. Макс, ну ты же понимаешь, — Стас убрал коробку с пиццей придвинулся к Максу, ожидая, что тот как всегда, положит ему голову на плечо и протянет руки — согрей. Но тот продолжал сидеть неподвижно.       В его голове метались какие-то безумные мысли — пока он ходит в институт, тусуется непонятно с кем, Стас… Что Стас? Зарабатывает очки у отца? Нет, ну, а что? Отец однажды чуть не променял его на нерождённого ещё ребёнка. А что сейчас… Нет, нет, бред какой-то!       — Я — спать, — бросил Макс и, не посмотрев в сторону Стаса, вышел из комнаты. Когда Стас пришёл, Макс лежал, уткнувшись в стенку, и делал вид, что спит. Стас наклонился и легко подул ему на закрытые глаза. Ресницы дрогнули.       — Макс, ну что случилось?       Стас чувствовал — с Максом что-то не так. Что-то происходило в его жизни, что-то мучило его.       — Отстань, я устал, я спать хочу, — Макс полностью завернулся в одеяло, — мне завтро рано вставать.       Отговорка звучала жалко, это было совсем не в духе Макса — тот предпочитал вечером валять дурака до поздней ночи, а если куда-то надо рано вставать — запросто мог проспать, отключив будильник.       «Завтра поговорю с ним. Обязательно», — думал Стас, доставая ещё одно одеяло.       Но поговорить не получилось. Рано утром Макс ушёл и весь день не отвечал на звонки. Впрочем, к вечеру он позвонил сам, сообщив, что останется ночевать у отца, «чтобы напомнить, что у него есть сын» и снова стал недоступен.       «Ну вот какого, блядь, хера, — думал Стас про себя, открывая на кухне банку с пивом. — Весь мир ебанулся. Один в свою бошку стреляет, другой туда вообще вбил гвоздь. Ладно, хрен с ним. Упрёмся-разберёмся!»       В ванной взгляд зацепился за привычную картину — незакрытый тюбик пасты, валяющиеся на полу вещи, мыло лежит не в мыльнице, а в ванне… Машинально наводя порядок, Стас заметил на полке вещь, от вида которой неприятно кольнуло в груди и сжалось горло.       Серебряный перстень с зелёным хризолитом, огранённым в форме сердца. Пожалуйста, не дайте умереть с голоду моему коту и мужу, помогите, кто чем может 6040214645 — яндекс-кошелёк 4874 1595 0952 4582 Газпромбанк 4255 3407 7874 4445 Восточный экспресс банк