В горе и в радости

Выражаю огромную признательность всем тем, кто помог мне в этот очень непростой момент моей жизни. Только благодаря вам я наконец-то смогла прийти в себя и продолжать работу. С наступающим вас!       Я глянул на часы — дорогие, в воде не горят, в огне не тонут, подарок Макса, — и прикинул, как быть. Я думал зайти к Максу, перехватить его после учёбы около института, на стоянке.       Последние дни я провёл на измене, чувствуя, что что-то не так. Это я не знаю, чутьё, интуиция, то, что мне всегда помогало. Творилась какая-то хуетень, и не просто так — с Максом. Хуже всего я не понимал — что.       Последние дни я вообще метался, как в жопу раненная рысь — всё из-за этой ёбанной стройки, вот ни раньше ни позже! Честное слово, вот бы и передушил мудаков своими руками! У Анатолия Владимировича уже мешки под глазами, Витя дёргается — нервный тик, говорит, когда ранили тогда, в девяносто седьмом, так какой-то нерв задели. Вот же блин, что я, что он — оба калечные. «Такая у нас судьба, Стас, по ебальнику получать», — как-то сказал он, когда мы после особо сволочного дня (пришлось иметь дело с одним поганым ментярой, который не только бабки тянул, но и кишки выворачивал, морда опухшая, так бы ему шею и свернул) сидели у меня на кухне и пили водку. Макс снова коротко отзвонился, сказал, что не придёт, и это радости мне не добавило. После того, как Витя уехал — я предложил ему остаться, но тот вызвал такси, — я написал Максу на емейл, но ответа не дождался, ни сейчас, ни потом. И в этом тоже была какая-то херня, потому что я отлично знал, что в свою почту Макс заглядывает по десять раз на день.       Той ночью я стоял на кухне, курил — никак не получалось до конца бросить, — и смотрел в окно. Я должен быть доволен собой — всё то, о чём я думал там, в этом блядском интернате, когда вот так же не мог уснуть и либо смотрел в окно, либо выбегал и бежал к дороге, которая тогда меня никуда не вела, — всё сбылось. У меня отличная жизнь — ну, учитывая, чем я когда-то был, — у меня своя квартира, работа, возможность учиться — и не только какой-нибудь фигне, но и реальным вещам — армейскому рукопашному для дела и боксу для души, стрельбе, водить тачку… С интересными людьми заобщался… А главное — Макс.       Вот честное слово, если выбирать — всё вот это, хата, деньги и прочее или Макс — я даже сомневаться не буду. Потому что где-то там, в самой-самой глубине, без него ничего не надо. Без него это всё будет бессмысленно, как было до него.       Бесит, что я не могу ему это объяснить… Ну вот не могу и всё.       За окном светили фонари, окна других квартир, полосами по потолку мелькали огни фар — Москва никогда не спит. Я опустил жалюзи и вспомнил, как тогда там, во Флориде, мы сидели на лежанках и пили — я джин-тоник, Макс — какой-то сладкий коктейль. Солнце уже село, край неба едва светился и высыпали звёзды — потрясающе яркие, до этого никогда таких не видел, хотя, что я, нахер, видел до этого? Море шумело и казалось, что мы совсем одни во всём мире. И это было потрясающе и всё было здорово и казалось, что всё так и будет дальше.       Так какого хрена творится сейчас? Что случилось? И хоть бы Макс толком объяснил, что не так! Я раздавил окурок в пепельнице — не втыкать же его в стены собственного дома — и попытался понять, что не так и почему в последнее время творится какая-то ёбанная хуета.       Что поменялось? И когда? Я помню тогда, после интерната, ни я, ни он и представить себе не могли, что будем друг без друга. Сколько раз, когда мы лежали вместе, после секса, обычно курили одну сигарету на двоих (вместе решили бросить) и я слушал, что Макс мне говорил. О любви. О том, что он счастлив со мной. Что это всё — самое удивительное, что с ним случилось. И я соглашался и тоже хотел ему что-то такое сказать. Что тогда, в интернате, я ещё даже не понял, что люблю его, но уже не мог. Что когда он тогда уехал, я жить не хотел. Что когда он мне позвонил и сказал, что приедет, я как будто снова начал дышать. Что я умер бы там, на крыше, только бы он был жив.       Только как такое сказать, нет у меня таких слов.       Может, дело в том, что я пошел в эту ёбанную армию? Вот действительно, абсолютно всё было зря, хуйня эта ваша армия. Может, когда-то и был в этом смысл, но не теперь. Разве что вот с Марковым задружился…       Да, конечно, армия, да ещё этот институт… Макс там, а я здесь. Но ведь в этом весь смысл! Макс сам вечно твердил, что весь этот бизнес ему поперёк горла! Вот и замечательно — он спокойно учится, а всякие мелкие моменты я беру на себя! Даже с английским к нему не лезу — если что, Марков всегда в зоне доступа. Анатолий Владимирович всегда может на меня положиться по мелочам, и чем дальше, тем больше. Максу не нужно ездить по объектам, тусоваться со всякими там отожравшими задницы чиновниками и ментами позорными, Анатолию Владимировичу напрягаться сейчас тоже особенно не стоит, а присмотреть за тем, чтоб никто не борзел и подлянок не делал — да я, бля, сам могу таким вещам кого угодно поучить.       Что же всё-таки не так? Я думал об этом полночи.       И вот теперь стоял и ждал Макса. Неожиданно вспомнил, как утром ждал его в интернате, и он выходил, изображая из себя лунатика — руки вытянуты, глаза прикрыты — он тогда сильно мёрз и даже раздобытая мной пара дополнительных одеял не помогала.       А вот и Макс вышел на улицу — конечно, без шапки, пальто не застёгнуто, шарф (никогда не понимал шарфов) так наброшен, что едва ли от него есть толк. И какое-то мелкое чмо рядом, даже не сразу понятно, что это всё-таки пацан, в ярких шмотках и здоровенных кроссовках.       — Привет.       — А… Ну привет, — Макс как-то странно посмотрел — не на меня, а словно вокруг. — А ты что здесь делаешь?       — Тебя жду.       Светловолосое чмо с челкой до носа хихикнуло, как будто я что-то смешное сказал.       — Ладно, Лесь, давай, до завтра.       Этот самый Леся снова хихикнул, вставил в уши наушники и ускакал куда-то за угол.       — А это ещё что за педрила? — зачем-то ляпнул я.       — Это мой одноклассник бывший, и сколько тебе говорил, не употреблять это слово на букву «пэ»!       — Ладно, забей. Одноклассник так одноклассник, — у меня всё, о чём я хотел с ним поговорить, из головы вылетело. — Ну, ты сейчас куда?       — Что? — Макс посмотрел на меня, как будто только увидел. — А… Ну… Домой. А что?       — Макс, нам ну поговорить нужно, — я прямо чувствовал, как у меня мозги немеют. Как будто прямо в череп полный шприц новокаина вкололи. — Поехали ко мне.       — Зачем?       — Я же сказал — поговорить.       — О чём?       — Ну… Ну вообще… Обо всём… — у меня, кажется и язык начал неметь. Макс остановился, посмотрел на меня наконец-то. Я увидел, какие у него страшные тени под глазами. Как будто с тех пор, как он не ночевал у меня, он ни разу толком нормально не спал. Нет, я чувствую — что-то не так.       — Говори, — он сунул руки в карманы. У меня было дикое желание вот так вот взять его за руки и греть ему пальцы, но не тут же, не при всех…       — Слушай, что происходит? Ты куда-то пропал, не звонишь, не приезжаешь… Что с тобой?       — Ничего.       — Поехали ко мне. Посидим, поговорим, если хочешь — выпьем…       — Не хочу.       — Слушай, что творится?!       — Ничего.       — Что ты заладил «ничего, ничего»…       — А я автоответчик.       — Не смешно. — Макс смотрел куда-то за меня. — Если что-то случилось, просто скажи. У тебя неприятности? Что-то с учёбой? Кто-то доёбывается? Кстати… — в отмороженном мозгу скрипнула извилина, кое-что напомнив. — Ты у меня кольцо своё забыл.       — Ага. — С моей ладони кольцо, которое я ему когда-то купил, исчезло, как в ебанном цирке, но Макс не надел его, а просто сунул в карман. Я вдруг ярко вспомнил, как надевал его ему там, у окна, в Нью-Йорке. Как тогда было всё хорошо, просто, понятно. А сейчас?       Я чувствовал, что злюсь.       Макс, не глядя на меня, пошел к своей машине, ветер, почему-то пахнущий горелой травой, едва не сдул с него шарф.       — Ты бы это… — я опять не знал, с чего начать, — ты бы застегнулся, не май месяц.       Макс наконец бросил на меня взгляд. Глаза у него были яркие, почти зелёные.       — О, посмотрите, кто тут из себя мамочку корчит! — он остановился около машины. — Ты, кстати, в курсе, что мы с тобой родственники?       Я не сразу въехал, про что это он, тем временем Макс собрался сесть в машину, пришлось схватить его за руку.       — Так, нет, блядь. Мы сейчас поедем ко мне и разберёмся.       — И почему же я должен всё бросать и ехать с тобой разбираться в каких-то твоих проблемах? — он попытался вырвать свою руку. Пальцы у него были холодные.       — И что это всё, что ты собираешься бросать? — я злился всё сильнее. Мерзкое чувство — как будто что-то встало поперёк горла и душит, душит, ни туда и ни сюда.       — Ну, знаешь, есть такая штука, как личная жизнь, — Макс прикусил губу и смотрел на меня. Я давно его таким не видел… Наверное, со времён интерната, самых первых дней, когда он смотрел на меня, как на врага, но глаз не отводил. И я тоже чувствовал, что злюсь — как тогда. За все эти его тупые выебоны. Нафига он так поступает?       — Да что ты говоришь, — мне по-прежнему не хватало воздуха, запах горелого и бензина усилился. — Вообще-то я думал, что я — твоя личная жизнь. Хватит тут стоять, как два долбоёба! Садись в машину!       Я толкнул его так, чтоб он не успел уехать без меня, и успел сесть рядом с водительским сиденьем. Машина Макса — черный мерседес — мне не особо нравилась. Мне было тесновато, и ужасный, мерзкий для меня запах — какой-то синтетический лимон от болтающейся фигни. У меня ничего такого не было — ненавижу ароматизаторы.       — Нет, какого хрена? — Макс снова не смотрел на меня, а куда-то вперёд. — Сначала тебя носит не пойми где, потом я узнаю пикантные подробности о нашем с тобой родстве от посторонних лиц…       Я наконец догнал, про что он. Это мы придумали вместе с Анатолием Владимировичем — типа я его очень дальний родственник. Это было очень удобно — никто не будет думать всякой хуйни, в конце концов, обычное дело. И при чём здесь Макс? Какого хера он на меня окрысился?       — Ну, подумаешь, ну намекнул твой отец, тебе-то что. Тебя же это не колышет вообще, — блин, какая же неудобная машина. Макс почти такого же роста как я, как он здесь помещается?       — Ага, — Макс намотал шарф на руку и теперь смотрел вообще в другую сторону, а я пялился на его затылок и ухо. Там он когда-то носил серёжку. Вдруг вспомнилось — мы лежим в полутьме, мерцает такая забавная лампа — как бутылка с плавающими пузырьками, и я тихонько дотрагиваюсь языком до его уха… — И когда же меня это начнёт колыхать? Когда отец тебя усыновит?       — Блядь, Макс, ты вообще что несёшь? Ебанулся там в своём институте со всякими Лесями-хуесями? И нехуй пялиться в окно, смотри на меня!       — Да конечно, бля, и ты туда же! Смотри на меня, слушай меня, — Макс так и не повернулся, по-прежнему глядя куда-то в сторону и наматывая, наматывая, наматывая шарф на руку. — Я вообще-то не твоя собственность, не твой подчинённый, не какой-то дегенерат, который тебе в рот смотрит…       …Это уже было. Я вспомнил это так резко, как будто получил внезапно удар в живот — такой, что просто задохнулся.       «Я? С тобой? Да ты попутал, Комнин! Нахуй ты мне сдался, урод злобный, — Макс не улыбался, он скалился, как животное, — я тебе бабок дал? Дал! Всё, базара больше нету! Я тут сам выбираю, с кем я и как!»       И та злость, злость, похожая на то, как наступаешь на гвоздь, на то, как проливаешь на себя кипяток, как укусы ос — и всё одновременно, мне снова захотелось, как тогда, когда от этих слов у меня крыша съехала и хотелось убить Макса, заставить его проглотить эти слова вместе с кровью, потому что уже тогда я не мог их слышать… Слышать от него.       И комок в горле, ни вдохнуть ни выдохнуть, и холод и запах жженых листьев, бензина и горелых шин вокруг, стоящий над гаражами в светлый осенний день…       Мне захотелось схватить его за волосы, чёрные, мягкие, густые и блестящие, которые я так часто перебирал, когда его голова лежала у меня на коленях, когда я целовал их, вдыхая такой родной и любимый запах, схватить за них и впечатать его лицом в руль так, чтобы разбить ему лицо в кровь…       И не мог. Я его любил. Нужно было как-то решить эту ситуацию без мордобоя.       — Слушай, Макс, — я призадумался. Как-то раньше мне не приходилось с таким особо сталкиваться. Либо я слушался, либо меня слушались, либо приходилось отстаивать свою правоту мордобоем. — Давай поедем ко мне, возьмём выпить и разберёмся во всей этой херне, как взрослые люди? Ты объяснишь, что у тебя не так и мы попробуем с этим что-то сделать, давай?       Я всё смотрел на его затылок, но он повернулся — опять в профиль, сбросил на колени шарф, который почему-то наматывал на руку — замёрз, наверное. Захотелось как всегда взять его руки — такие красивые, с длинными пальцами и подпиленными ногтями, не то, что мои — и греть их. Как всегда. Как… Как раньше.       Бардачок машины был приоткрыт, там вперемежку валялась какая-то ерунда — бумаги, диски, виднелась кожаная перчатка. На заднем сидении, я мог даже не оборачиваться, просто знал — валяются тетради, ручки с закончившейся пастой, обёртки и пакеты от всякой гадости, которую Макс покупал и съедал по пути, пара смятых сигаретных пачек. Это всё было — Макс. Мой Макс. Вот только парень, который сидел за рулём, наматывая и сбрасывая с рук шарф, переплетая — так только он это делал — пальцы один над другим и тут же расплетал — это был как будто чужой.       Кольцо он так и не надел.       — Макс, ну что за дела? — я схватил его за руку. Пальцы были холодные. — Макс, что с тобой?       Он наконец повернулся ко мне.       — Ничего.       — Ага, я не вижу.       — Да? И что ты тут видишь? Поведай нам, о Стас-Я-сам-всё-знаю, что же ты видишь?       В какой-то момент у меня возникло странное чувство. Что меня здесь — здесь, в этой машине — нет. Да и самой машины нет. Ничего нет. Я как будто смотрю какую-то непонятную хуйню по телеку и не могу перестать. Это не я, это не Макс, это не университетская стоянка.       — Что с тобой? Ты какой-то в последнее время…       Я не знал, что сказать. В последнее время ты какой-то странный? Что значит — странный? Ты всё время меня избегаешь, не носишь моё кольцо, не глядишь мне в глаза…       Следующая мысль взорвалась в голове ёбанной шрапнелью и всё рвануло в красные клочья.       Макс мне изменяет.       Его отсутствие, его нежелание говорить со мной, смотреть мне в глаза, носить кольцо…       Нет, не может такого быть! Он бы не стал. Он знает, что я люблю его, да и зачем ему это было бы нужно? У него есть я. Вдруг я вспомнил, как мелкое чмо хихикнуло, когда увидело меня. Нееет, точно не он. Нахрена Максу такой мелкий уродец?       Я всё смотрел на его профиль. Нет, это надо прояснить прямо здесь и сейчас, не ждать, пока я его застукаю с каким-нибудь пидором. Потому что, блядь, убью обоих нахуй. Сразу насмерть, голыми руками. Я могу. А потом сам выйду с десятого этажа. Потому что нахуй так жить. Не просто без Макса, а…       — Макс, — я не выдержал, схватил его за руку, дёрнул на себя, схватил за ворот пальто, чтоб смотреть в глаза. Пытался увидеть там что-то, что бы мне сказало — нет. Я всякую херню сам себе придумал. Что это не так, что Макс просто устал, что всё снова станет, как раньше.       Глаза у Макса были по-прежнему яркие, зеленоватые, и смотрел он сквозь меня.       — Макс.       — Что.       — Макс, давай… — я снова не знал, что сказать. Я отпустил его воротник и руку — она просто выскользнула из моей, такая красивая, изящная — потому, что мои меня не слушались. Мои руки — сильные, накачанные, ломающие людям кости, раздавливающие гранёные стаканы — не слушались. Как и язык. Как и всё. Это что?       Это было как давным-давно, в далёком, забытом и зачёркнутом детстве, когда какие-то уроды (пацаны, у которых с Конём были тёрки, и пару которых я один на один знатно отпиздошил) дали мне какую-то хрень. Я навсегда запомнил, как вдруг то, что я видел, было другим, не тем, что я слышал, как я пытался сделать одно, а получалось другое, как они ржали… После всего этого, после того, как в башке всё окончательно перемкнуло и я очнулся уже в медпункте, избитый, узнавший, что и сам избил их всех, да ещё и откусил одному кретину кусок уха — я навсегда решил, что никогда не буду принимать наркотики. И вот сейчас это повторялось. Только без всяких наркотиков. Потому что Макс смотрел сквозь меня.       — Макс… — от чувства беспомощности я опять чувствовал злость. Сколько раз со мной случалась всякая херня и никогда, даже там, тогда, на крыше, когда уже от потери крови кружилась голова, я никогда не чувствовал себя таким. Таким беспомощным. Таким никчёмным. Таким — не знающим, что делать и кто ответит за это. Ответ, впрочем, был передо мной — в расстёгнутом пальто, с холодными руками, перебирающими узкий шарф, с зелёными глазами, глядящий сквозь меня.       Мерзкая подвеска, воняющая лимоном, качалась, и мне казалось, что от её движений меня тошнит. Как от дрянного алкоголя, только хуже.       Любой, кто пытался сбить меня с пути, с моего места, должен был быть уничтожен. Не сейчас, может быть. Потом. Когда я выжду, обдумаю.       Но не Макс. Я люблю Макса. Вот здесь и сейчас — люблю. И всегда буду любить.       — Макс, ну скажи что-нибудь! Объясни, что с тобой? Что не так? Просто скажи и всё! Неважно, Макс, ну просто, — я со злости схватил идиотскую, воняющую синтетическим лимоном дрянь и разломал, — просто блядь, давай, перестань молчать. Я не дурак, я же вижу, что что-то не так, так какого хуя ты молчишь? Я же всё равно узнаю, так что, блядь… Ну не еби мне мозг!       Наконец Макс посмотрел на меня, и мне показалось, что он и правда хочет что-то сказать. За то время, что мы были вместе, я полностью изучил его мимику, каждую полуулыбку, каждую морщинку. Губы (совсем искусанные, да что же это) дрогнули. Несколько секунд он смотрел на меня, а я не дышал и, кажется, сердце не билось, чтоб не заглушить даже самого тихого признания.       А потом…       — Стас, я думал, ты не любитель устраивать мелодраматические разборки на пустом месте. Я не знаю, что тебе нужно, и что я должен такого тебе сказать, чтоб ты, наконец, отстал и дал мне заняться своими делами.       …Как я добрался до своей квартиры, я не помню. Когда я вынырнул из холодной, пахнущей бензином воды, от которой мир двоился и троился и растекался под пальцами, и меня вело и роняло, я обнаружил себя на кухне. Окно было открыто и в доме было не теплей, чем на улице. Я сидел на полу. Костяшки на руках были сбиты, саднило плечо, на виске кожа стёсана. Пустая бутылка из-под водки валялась на полу, полупустую я держал в руках. Кое-как я встал и трясущимися руками закрыл окно. Подошел к раковине и прямо из бутылки принялся поливать изодранное зубами запястье. Кровь и водка стекали по кольцу, которое Макс надел мне на палец в Нью-Йорке. Если кто имеет возможность поддержать автора рублём (я не выпрашиваю и не угрожаю, просто поймите правильно, для меня это просто почти единственный вид заработка), то: 4874 1595 0952 4582 Газпромбанк 4255 3407 7874 4445 Восточный экспресс-банк 6040214645 — Яндекс-кошелёк 410012793807306 — номер счёта