Мои слезы что капли вина Когти словно из обсидиана Мое зеркало — это луна Кровожадная дева Диана Но дитя ты меня не страшись Я твоя ручная пантера В черный латекс скорей облачись И наступит новая эра Отто Дикс «Зверь»
Рома Сенкин, он же Роман Фрисман, он же Спирит всегда отличался необыкновенным и даже, пожалуй, чересчур богатым воображением. В раннем детстве, когда его укладывали спать, многочисленные бабушки и тёти привычно пугали его привидениями и монстрами, чтоб ребёнок из-под одеяла нос боялся высунуть — для его же пользы. Рома послушно клал ладошки под щеку и закрывал глаза, а когда затихал весь дом — бесшумно вставал и, скользя в тенях, отсветах от фар, фонарей и ночников, сумеречным эльфом бродил по квартире, заглядывая в самые глухие и темные углы. Рома искал чудовищ и привидений. Увы, ни разу за все эти безмолвные вылазки он не встретил ничего страшнее кота. Порой во время этих ночных прогулок он и сам становился шаловливым привидением — переставлял предметы с места на место, прятал всякие мелочи — туда, куда они никак не могли попасть. Вершиной его призрачной карьеры был аккуратный разбор фоторамок и поворачивание всех фотографий обратной стороной, что среди многочисленных родственниц вызвало жуткую панику и требование немедленно освятить квартиру. Из этого интересного времяпровождения Рома сделал несколько выводов. Во-первых, люди врут. Даже папа с мамой. Во-вторых, людей легко напугать, надо только знать, на чём сыграть. Ну и в-третьих, если ты не находишь в темноте чудовищ, то возможно, чудовище в темноте — это ты. Ещё это может быть кот, но он точно о твоих проделках не проболтается. Мистические настроения в семье Фрисман-Сенкиных почему-то всегда были очень сильны. Приходя домой, врачи, чиновники, актрисы словно оставляли здравый смысл в прихожей вместе с обувью. Спиритические сеансы, страшные рассказы о невероятных событиях, которые случались «со знакомым моего знакомого», приметы, концы света, предсказания, гадания… Мужская часть ко всему этому относилась со снисхождением, впрочем, посмеивались они только между собой — женщины из семей Фрисман, Сенкиных, Градских имели стальную волю и склонность к доминированию. Брат Романа, находясь на чисто мужской стороне, не особо интересовался подобными вещами. Ему нравились мультики и машинки, пистолеты и строительство штабов, со временем — тусовки с друзьями, девушки, автомобили. А Роману нравились старые семейные альбомы, где порой попадались даже дореволюционные фотографии, в том числе прекрасной Риммы Градской, известной балерины, что с огромным букетом цветов и с загадочной улыбкой посматривала на потомков. Ему нравились хирургические атласы, он часами упивался видами освежеванных и разделанных людей, удивляясь столь странной гармонии, с какой Бог или природа подобрали все эти волокна мышц и нервную систему, чтобы получить такое странное создание, как человек. «Смотри, вот это — предстательная железа в разрезе. На что она похожа? На бабочку!» Ему нравилось вместе с родственниками посещать похороны или просто приезжать на кладбище. Он смотрел на деревья и представлял, как их корни там, в темноте, ползут к покойникам, как тончайшие капилляры впитывают в себя сокровенные тайны смерти. Родные не особо препятствовали Роману в подобных изысканиях. Во-первых, мальчик ведёт себя тихо и находит сам себе занятие. Во-вторых, такая увлеченность наверняка позволит ему в будущем стать кем-то выдающимся. В-третьих… О третьем пункте никто старался не говорить, тем более при самом Романе, и он никогда не поднимал этот вопрос. Одно из самых ярких впечатлений его раннего детства — огромное зеркало, в котором отражаются роскошно одетые женщина и маленькая, лет четырёх, девочка. На девочке пышное белое платье, тёмные кудри подколоты заколкой с усыпанным стразами цветком. Губы и глазки немного подкрашены, что делает сходство с женщиной ещё заметнее. Оба — и женщина и ребёнок — улыбаются. Никогда и никому, даже Максу, Роман не рассказывал об этом воспоминании, и все были уверены, что он забыл… Но нет. Той красивой девочкой в белом пышном платье был он сам. Примерно до пяти лет его звали Римма и воспитывали, как девочку. Мать страстно хотела дочь, все приметы и звёзды говорили, что у неё будет дочь, но нет… Она долго не хотела верить, что у нее мальчик, и не желала ничего и никого слушать. Союз трещал по швам, вся семья срочно искала новое место в мире и никто не обращал внимания на чудачества недавно родившей женщины. Единственный, кто с подозрением косился на свою «сестрёнку», был старший сын — Антон. Он не любил Романа, потому что тот завладел всем вниманием матери. Впрочем, со временем всё сгладилось. К пяти годам у Романа забрали платья и кукол, коротко постригли, научили пользоваться туалетом «по-мужски» и нашли подходящего друга — беспечного и богатого мальчика, сына хорошей знакомой самой матери — Алисы Веригиной. Никакой информации о тех годах не сохранилось — ни фотографий, ни памятных вещиц, никто ни о чём таком старался не заикаться, но иногда, видя, как маленький Рома вертится перед зеркалом, примеряя туфли на каблуке, или замечая след быстро вытертой помады, то просто молча проходили, думая: «Ну что ж, могло быть и хуже…» Самого Романа нисколько не расстраивало, что подобные вещи отдаляли его от общества сверстников. Ему вполне хватало общества Макса, который всегда с интересом его слушал и охотно принимал участие в «играх в похороны» (как можно более пышное церемонное закапывание в землю какой-нибудь дохлятины, непременно «в гробу» с цветами и прочим — уж в похоронных обрядах Роман разбирался), охоте на привидений, вызовах Пиковой дамы, Гнома-сладкоежки и прочих мистических существ (Роману всегда удавалось доказать, что вызываемые сущности приходили), а также в обыкновенных житейских радостях, вроде посещений кафе, кинотеатра, аттракционов. Отец Макса с удовольствием платил за обоих, чтоб Макс не скучал и не переживал, что не видит мать и почти не видит отца. В тот год, который Макс провёл за границей, Роман очень по нему скучал, ведь новых друзей найти не просто, да ещё с такими интересами. В это время он чаще всего общался со взрослыми, приходившими в гости к родителям. Особенно ему нравился весьма часто приходивший мужчина по имени Борис Алексеевич. Он был довольно высок, хорошо сложен и, несмотря на зрелые года, нисколько не утратил ни силы, ни ловкости, что однажды продемонстрировал, подняв одной рукой стул с умирающим от хохота и восторга Романом. Ему очень нравился и запах дорогого одеколона, и всегда очень красивая одежда Бориса Алексеевича, его тёмно-карие глаза, негромкий приятный голос и то, что он разговаривал с ним на равных. «Как твои дела, Ромео?, — он всегда называл его так. — Как учёба? Что сейчас читаешь? «Мастер и Маргарита» для тебя ещё не рано ли? Впрочем, возможно после ты перечитаешь и поймёшь больше… И «Фауста» читал? А тебе не вредно столько читать?» «Да, Ромео, хочу тебе сказать, что красота, как и любовь, не подчиняется правилам морали. Христианская религия объявила её незаконной, стыдной, запретной. Человечеству пришлось пройти долгий путь, чтобы осознать это заново, как осознавали это народы античности. Их боги честнее нашего, они заявляли своё право на любовь и красоту, не ища отговорок и оправданий. Зевс похитил Ганимеда не из-за какого-то требования проверить чью-то веру, а из-за его красоты. Зефир убил Гиацинта из ревности, из той же, что свойственна любому человеку, который живёт, чувствует, любит. Очень советую тебе почитать античную мифологию в её полном переводе, а не в глупых адаптация для простых людей и их простых детей». Довольно часто, посидев и поговорив с остальными, Борис Алексеевич покидал их, чтобы поговорить с Ромой, и тот искал способы удержать мужчину рядом. Однажды попросил посидеть некоторое время неподвижно, рисуя его портрет, и в следующий раз подарил его уже законченным. Борис Алексеевич подарил ему огромную шоколадку, на которой не было ни одного слова по-русски, и попросил в ответ возможность сфотографировать Романа. Увы, тот раз был последним, когда Рома видел мужчину, и его осторожные расспросы натыкались на «он уехал» и требования больше про него никогда не вспоминать. Впрочем, всё то, что Борис Алексеевич рассказывал ему, Роман запомнил крепко, это ему очень пригодилось, когда они с Максом стали не только друзьями. Правда, в отличие от Макса, Роман, уже начинающий всё чаще называться Спиритом, не ограничивался одним полом. Ему, как древним богам, всегда хотелось познать любовь во всех её проявлениях, со всеми, кого он сочтёт для себя прекрасными. Увы, смертный мир, в отличии от древних легенд, включал много мелочной суеты — венерические болезни, подлые залёты, необоснованные претензии… Спирит завидовал Зевсу, который превращался в огонь, лебедя, муравья, золотой дождь для своих возлюбленных. Он сам удивлялся порой своей чувственности — казалось, она простирается далеко за пределы тела, он хотел, чтобы она была материальной, чтобы окружала его партнёра так, чтобы тот больше ничего не мог ни видеть, ни слышать, ни дышать. Чтобы партнёр полностью растворился в нём. Но ему не нравилось, что во время оргазма у него сами по себе текли слёзы. И именно тогда ему впервые пришло в голову завязывать своим партнёрам глаза. В отличие от Макса, который имел привычку лениться и делать только то, что ему нравится, Роман никогда не упускал возможности научиться чему-то новому. Кроме того, его очень волновал вопрос физической силы. Роман был худощав и гибок, как акробат, а тренировки по специальной методике помогли укрепить мышцы, не увеличивая их в размере. Он запросто, обхватив своими длинными пальцами запястье человека вдвое крупнее, мог его удержать, да ещё и оставить синяки. Придя к выводу, что шикарные литые мускулы — это не для него, он полюбил своё телосложение — это напоминало неотвратимость броска ядовитой змеи. Некоторые люди здорово поплатились, недооценив его силу. Но этого было мало. В Романе всегда было желание испытать себя. Он искал себя. Музыка, стихи, рисование, скульптура. Он учился писать обеими руками, несколько жалея, что не левша, складывать оригами, водить машину. Но основным своим умением он считал умение воздействовать на людей. Это была его самая заветная мечта, о которой он никогда и никому не говорил, потому что большинство бы ужаснулось. Он хотел иметь человека — конечно, тщательного выбранного — в своей полной собственности. Не только его тело, но и душу. Чтоб этот выбранный человек любил только его одного, думал только о нём, дышал бы им и позволял… Всё. Любые капризы, любые странности, что рождались у Спирита в душе. И принимать это всё его избранник (или избранница) должны с радостью. Как первые христиане, что умирали за веру под весёлый смех язычников. И однажды ему показалось, что он нашел такого человека. Его звали Евгений Мелихов, а представлялся он обычно как Бладберри. Спирит познакомился с ним случайно и сразу же заинтересовался — что-то необычное было в маленькой тонкой фигурке, в манерах и жестах. Как и сам Спирит, Бладберри был андрогином, но в отличии от Спирита, чьё тело было абсолютно мужским, Бладберри являлся гермафродитом физически. Это было потрясающее открытие, нечто настолько невероятное, что Спирит влюбился. Сразу, моментально. Ему казалось, что это — дар судьбы, что созданы друг для друга. И Бладберри любил его в ответ. Увы, несмотря на все свои усилия, до Зевса Спириту было всё-таки далеко, и вещественный мир по-прежнему одолевал его своими мелочными придирками. Когда Спирит встретил Бладберри, тому едва исполнилось шестнадцать лет, и его родители — самые обычные, без малейшей искорки фантазии (как сам Бладберри говорил «без безуминки») люди, которым почему-то не нравилось, что их странный сын (и частично дочь) с волосами красно-чёрного цвета, килограммами пирсинга и коллекцией цветных контактных линз проводит время самым непотребным образом, переодеваясь то в девочку, то в мальчика, и встречается с таким подозрительным типом как Фрисман-Сенкин. И однажды Бладберри исчез. Исчез в неопределённом направлении. Ценой множества усилий, нервов и денег Спириту удалось узнать, что родители увезли Бладберри за границу, где запихали в больницу, чтобы сделать из него «нормального мужчину». Когда Спирит рванул за ним, было уже поздно. Глядя на странное отражение с серо-голубыми глазами, тремя миллиметрами волос и полным отсутствием металла на теле, Евгений Мелихов разбил это самое зеркало, располосовал себе руки и ноги, а несколько кусочков даже проглотил, оставив после себя записку: «Я умер на хирургическом столе». Неизвестно, о чем он думал перед смертью, какими глупостями была забита его голова. «Неужели он полагал, что я брошу его? Просто из-за того, что сделали с ним другие? Что мне важна краска для волос и железки?» В отличии от Макса, который во время депрессий предпочитал куда-нибудь заползти и мариноваться в своих страданиях, Спирит пытался найти что-то, в чем можно было выплеснуть свою боль. Эта смерть подействовала намного сильнее, чем самоубийство одноклассницы. Спирит внезапно понял, что всё, что было до этого — такие же детские игры, и он ни в чём не взрослее Макса. Всё это — и платные сеансы, и изображение из себя готического принца, и презрение к нормам морали, — имело только один итог: человек, которого он любил, умер. Можно хоть до второго пришествия винить кого угодно, но в глубине души Спирит понимал — виноват во всём он. С его подачи Бладберри ссорился с родителями, стараясь посильней уязвить их и продемонстрировать, как ему плевать на их мнение. И совершенно не думал (а должен был!), что родители Бладберри — это отнюдь не отец Макса, который, несмотря на видимую строгость, избаловал Макса как наследника Римской империи, и не родители Лесика, которые давно на сына махнули рукой, и уж тем более не его собственная богемная родня, способная поддержать его в каждом, даже самом безумном начинании. Да, это действительно были люди «без безуминки». О том, как подействовала на него смерть Бладберри, никто не знал. Большинство знало только, что тот уехал за границу и вроде умер там — то ли от какой-то болезни, то ли от несчастного случая. Тем более Спирит ничего не рассказывал Максу — зачем? Он проводил многие часы в полной темноте, полностью, без малейшего к себе снисхождения разбирая собственные ошибки, переворачивая страницу за страницей собственной жизни, взрезая, словно хирург, малейшие узелки и неправильные образования. Он виноват в смерти Бладберри. Он и его гордыня. А значит, в следующий раз нужно будет учесть свои ошибки и тщательно всё продумать, чтоб не наделать новых. Конечно, от своей мечты он не отказался. Лицо Бладберри, посмертная маска, покрытая крохотными кусочками стекла, висела у него в кабинете. А в набросках, как-то помимо его воли, постоянно проступала одна и та же тема — ангел с одним крылом. Где он сидит, недоумевающе глядя на гору окровавленных перьев, где уже с сосредоточенным видом собирает хитроумную конструкцию, которая должна поднять его в небо. А где его лицо искажено мукой — что-то страшно раздирает недавно зажившую рану, чтобы стать — чем? Сумасшедших в семье вполне хватало, и Спирит не собирался вливаться в их ряды. Свои платные сеансы он давно прекратил — после того случая за городом. Кто надо получил по заслугам, связи у него остались, для многих он по-прежнему служил жилеткой и консультантом (почему-то к профессиональному психотерапевту, несмотря на его настойчивые рекомендации, люди обращаться не спешили, а просто так послать Спирит их не мог — помня о соломке и колодце, да и жаль их, таких взрослых и глупых). Он изучал живопись и рекламное дело, попутно нашаривая контакты для возможного процветания бизнеса. Его интересовали возможности не только печатной, но и интернет-рекламы. Люди всё дальше и дальше уходили в интернет, который гигантским, лавкрафтианским чудовищем расползался и охватывал умы, запуская в каждый мозг тонкое жало, источающее влекущий, сладостный яд. Почти по Рэю Брэдбери — пожалуй, скоро люди не смогут отказаться от этого, даже если выйдут из дома. Ноутбуки становятся всё меньше и легче, скоро… Всё нужно было продумать, и Спирит, вместо прогулок по крышам и тусовок с психами, внимательно, как учёный с микроскопом над чашкой Петри, сидел за компьютером, вдоль и поперёк изучая такое явление, как социальные сети. Он был уверен, что судьба его не минует. И он дождался. В тот вечер он волновался, как не волновался уже давно. Привыкнув держать всё под контролем, он чувствовал, что этот раз несёт с собой элемент неопределённости, и это приятно щекотало нервы. Подумать только, Д.М. оказался существом из плоти и крови, и он сможет увидеть его. Дотронуться до него… Мысль о том, что парень может и не клюнуть на его вампирско-андрогинную внешность, его не беспокоила. Даже то, что важный свидетель может увидеть его и сбежать (Лесик боялся Спирита каким-то нерассуждающим, иррациональным страхом), не останавливало Спирита. Лесика можно прижать в любой момент, так уж и быть. Вдвоём со Стасом они таких лесиков могут вагон допросить. А это… Спирит полюбовался собой в зеркале. Как давно он не надевал кружевных рубашек, которые так ему идут. Серебряная серьга с символом БДСМ покинула бархатную коробочку, где лежала уже почти год. Да. В клуб Спирит поехал на своей машине — в отличии от Макса, он не имел привычки штурмовать любой попавший в его поле зрения бар (в папке, посвященной Максу, в разделе «на будущее» было записано: «Возможно развитие алкоголизма»), к тому же ему совершенно не нужны были левые таксисты, даже из раздела «Для своих». Д.М. он собирался привезти к себе самостоятельно. Он даже не включил в машине музыку, чтоб не терять сосредоточенности, и ехал осторожно. Сладкое предвкушение щекотало нервы лучше всякого шампанского. Д.М. он увидел быстро — тот торчал у бара с голубым бокалом. Да, он отличался от изображения на фотографии, но в лучшую сторону. На фотографии был почти подросток, а это — уже совершенно взрослый парень с широкими плечами, твёрдым подбородком и сильными руками. А то, что ещё не видно под одеждой… И как танцует! Спирит завороженно смотрел, как Д.М. двигался — словно тот сам был музыкой в её визуальном воплощении. Глядя на него, невозможно было поверить, что он из какого-то Н-ска. И красиво одет, — подойдя ближе, он ревниво отметил и неплохие часы, и небольшую, но дорого выглядящую серёжку. Интересно, откуда? Ничего, выясним. А волосы, какие волосы! Слишком короткие сейчас, но отрастут, как на фотографии. Спирит обожал длинные волосы, причёской Бладберри он занимался сам. А как будут потрясающе смотреться эти волосы, рассыпавшиеся по чёрному шелку простыни! Спирит понимал, что теряет над собой контроль. Ничего не было больше — ни Макса с его идиотскими проделками, ни Лесика, очевидно вляпавшегося в какой-то идиотизм… Ничего, кроме парня с золотыми волосами, даже на вид пышными и шелковистыми. Краем глаза он заметил, что не только он заметил Д.М. — большинство заинтересованных взглядов были женские, но пара-тройка принадлежали парням. Чёрта с два. Обойдётесь, смертные. Лесика он заметил краем глаза. Это было глупое, безвольное существо, с лёгкостью попадавшее под чужое влияние. Сам Спирит мог бы обходиться с ним, как с марионеткой — возможно, поздней это окажется полезным, но пока что глупый мальчик не представлял из себя ничего интересного, тем более, что тот уже был изрядно пьян: зрачки расширены, рука подрагивает, речь спутана. Спирит подошел вплотную, и только тогда Лесик его заметил, но было уже не до него. Не было ни до кого, существовал только Д.М. Спирит упивался самым восхитительным чувством, превосходящим алкоголь и наркотики, гонки и даже секс — чувством влюблённости. Оно было похоже на взлёт, на прыжок в небо, охватывая всё существо, как пламя охватывает сухое дерево, оно расцветало, словно дивная орхидея в душе. Оно несло в себе обещание — не то муки, не то блаженства, — недаром любовь сравнивают с весной, когда после долгого, похожего на смерть сна, мир рождается заново, подчиняясь закону, неподвластному человеку, как неподвластно Солнце. Спирит краем глаза увидел, как убежал Лесик, но это не имело никакого значения, также, как не имели значения ни проблемы Макса со Стасом, ни вся эта толпа и музыка. — Привет, Данил. Глаза у Данила были удивительные — не голубые, а именно синие, и длинные тёмные ресницы, и пикантная родинка на щеке, и светлые волнистые волосы — всё это в безумном клубном свете создавало совершенно удивительную картину. — Мы знакомы? — И давно. Наконец-то мы встретились. — Что-то я не помню, чтоб мы познакомились, — Спирит почувствовал, как Данил пытается стряхнуть его руку. Бесполезно. Он не собирался отпускать этого парня ни в коем случае, не отдавая его ни людям, ни стихиям, ни самому Богу. — Я думал, ты — ангел, когда смотрел на тебя, и нарциссы не были и вполовину так прекрасны, как ты. Я думал, — Спирит шептал ему в самое ухо, украшенное сережкой, наслаждаясь его запахом, — что ты просто чудесный миф, грёза, мечта о совершенстве. Но ты здесь, ты живой, я вижу, как блестят твои глаза, я чувствую, как бьётся твоё сердце, как пахнут твои волосы… Скаут стоял словно околдованный. Такого странного чувства он не испытывал никогда — даже с Вальдаром. От тихого, но явно слышного среди музыки и шума разговоров шепота по телу бежали мурашки. Здравый смысл подсказывал, что нужно вырвать руку и послать незнакомца подальше… Но он не мог. Что-то внутри, там, где была выжженная пустыня его чувств, менялось. Хотелось продолжать стоять и слушать, слушать, слушать… Скаут прикусил губу, пытаясь собраться с мыслями. — Тсс, не бойся. Ты, надеюсь, не ел эту гадость, — Спирит достал из кармана его джинсов пакетик с парой таблеток. — Нет? Хороший мальчик. Это такое мягкое и интимное обращение «хороший мальчик» вместе с уверенным жестом заставило Скаута вздрогнуть. Лёгкое опьянение, свет, музыка делало всё каким-то немного нереальным. Незнакомый парень смотрел на него, странно улыбаясь. Что он там сказал? — При чём… — пришлось сглотнуть, — при чём здесь… нарциссы? — Я ещё расскажу тебе об этом, и о многом другом. Даниэль. — Я не… Откуда ты меня знаешь? А как тебя самого зовут? — Мои друзья и любимые называют меня Спиритом. И… Нежную беседу внезапно прервал какой-то полупьяный тип. — Вы чё тут устроились, пидорки! Пошли нахрен! Спирит бросил на него злой взгляд. Парень был выше него, выше Скаута, пожалуй, едва не достигая Макса, крепко сбитый, с короткими светлыми волосами. Рядом возбуждённо перешептывалась парочка девиц, — ничьё лицо не было знакомым. — Слышь, волосатик, ты вообще пацан или девка? Спирит только с раздражением пожал плечами и возвёл очи горе. Клуб был дорогой, охрана могла не пустить посетителя, если тот не укладывался в определённые рамки, но всё равно был шанс напороться вот на такое быдло. Спирит кивнул бармену, забрал из руки Скаута бокал с полурастаявшим льдом. Тот послушно разрешил это сделать, но вдруг напрягся, развернулся к короткостриженному и буквально в лицо плюнул: — Девкой твоя мать на трассе работала! Потом, через некоторое время, Скаут рассказал о том, что на секунду вместо незнакомца увидел Сиренко, который вот так же встретился им с Вальдаром в подсобном помещении клуба за неделю до той драки, расколовшей и почти уничтожившей его жизнь. Безымянный парень не успел толком замахнуться, когда трезвый Спирит перехватил его руку особым образом и надавил в основании — болевой приём, не требующий особой силы. Парень затряс внезапно отказавшей слушаться рукой, девушки рванулись с места — одна к своему кавалеру, другая — с намерением вцепиться Спириту в волосы, но наткнулась на кого-то, кто облил её коктейлем и обматерил, откуда-то материализовалась женщина-администратор… А Спирит и Скаут, смеясь, как набедокурившие школьнику, бежали к выходу. Они продолжали смеяться, получая свою верхнюю одежду, они продолжали смеяться и держаться за руки, подбегая к машине — Спирит смеялся, наслаждаясь таким давно забытым чувством, как внезапная любовь. Скаут — ощущением, что он всё-таки жив и может что-то чувствовать, хотя бы такое бесшабашное любопытство. В салоне БМВ странно пахло — не обычным ароматизатором, а словно бы дорогими духами. Скаут ничего не спрашивал и не говорил. Езда по ночному городу будила в его душе какие-то неясные воспоминания. Рассматривая тонкий профиль нового знакомого, он заметил, что серебряная серёжка не очень похожа на знакомый символ инь-ян — в ней было три, а не два деления.Будьте милосердными, я не прошу кондиционер, хоть температура и влажность тут как в джунглях, но мне ПРАВДА нужна клавиатура (эта не ставит запятые, отчего текст выглядит неопрятно) и новая интернет-флешка, потому что с этой просто зайти на ФБ — проблема минимум на полчаса, и эту главу я загружала пять раз 4874 1595 0952 4582 Газпромбанк 4255 3407 7874 4445 Восточный экспресс-банк 6040214645 — Яндекс-кошелёк 410012793807306 — номер счёта 4276 7001 2875 3005 Сбербанк