В твоем сердце клубками червей Черный латекс уже прорастает, Но глаза твои — окна церквей, И сквозь них свет в тебя проникает. Ты в сомнении сейчас, но поверь: Тот, кто справится с этой напастью — Это черный латексный зверь С ярко-красной огненной пастью Отто Дикс «Зверь»
Выпитое дало о себе знать — дорога как-то смазалась в голове у Скаута, так же, как и собственно мысль о том, что ехать куда-то неизвестно с кем — плохая идея. Окружающее он начал осознавать в ванной — очень странной ванной. Душ и непосредственно сама ванная были раздельными, обстановка представляла из себя странное сочетание алого, пурпурного, белого и серебряного. Серебряного… Краем глаза Скаут заметил кое-что непонятное — в стенах, сливаясь с серебряными плитками, были приделаны небольшие металлические кольца. И тут же он выбросил всё из головы. Тёплая вода, не касаясь волос, стекала по его телу, воздух был напитан каким-то странным сладковатым ароматом. Его хотелось вдыхать бесконечно, он заполнял лёгкие, он заполнял всё тело. Скаут стоял, ощущая на своём теле тёплую воду и чужие руки, глядя в потолок. Он был зеркальным, он был затянут паром, и очертания двух фигур были стыдливо смягчены. Взглянуть на любовника, чьи пальцы и язык скользили по телу, было выше его сил. Им овладела странная не то стыдливость, не то презрение к себе — к себе, который после всего, что пережил и чем клялся, здесь свободно отдавался человеку, которого он видел первый раз. — Посмотри на меня. Не отворачивайся. Смотри. Словно сам себя не контролируя, одурманенный коктейлями и ароматным паром, Скаут опустил взгляд. Его случайный любовник стоял перед ним на коленях, глядя вверх и улыбаясь. Длинные тёмные ресницы слиплись, вьющиеся волосы были усеяны крохотными капельками. На фоне тёмно-красной плитки его кожа казалась ещё бледнее. — Не бойся меня. Не будет ничего, что ты не захочешь. Просто не думай ни о чём — только о своих желаниях. Не напрягайся. Не думай. Дай волю своему телу. Здесь есть только ты и я, и больше ничего нам не нужно и не важно этой ночью. Доверься мне. Я хочу сделать тебя счастливым. Скауту вдруг захотелось заплакать, и кричать, что никто и никогда не будет с ним счастлив, и он тоже никогда не будет счастлив рядом с ним, вырваться из нежных и крепких объятий, убежать в холодную ночь… Чужой язык прочертил горящую черту по бедру и мягко, настойчиво обхватил его член. Все мысли вылетели у Скаута из головы в один миг, дыхания не хватало. Тонкие пальцы скользнули в ложбинку между ягодицами. Незнакомец знал, что делает — вспышка удовольствия из глубины естества, давно и прочно забытая, прокатилась по телу. Скаут уже забыл, кто он и где — только хватался за гладкие стены и задыхался в тёплом сладком паре. Он принадлежал, принадлежал целиком и полностью другому человеку, чужим губам и пальцам. Никто и никогда не был с ним таким уверенным, таким нежным. Даже Вальдар, клянясь ему в любви, в сексе старался сделать ему и себе как можно больнее, словно наказывая их за преступную любовь. Сейчас же… — Ах, стой, я… Лёгким движением длинноволосый парень поднялся. Его лицо покрывали капли воды, он словно улыбался сквозь слёзы. — Du riechst gut, — его лицо приблизилось так, что можно было разглядеть мельчайшие детали — крохотные черные точки в серой радужке, нижние ресницы, на нижней губе — ранка. — Нет. — Скаут попытался отступить, но сзади была только влажная стена. — Нет. Nein, bitte, halt die Klappe… Разум и уверенность в себе окончательно покидали его. Словно этот голос, эти запахи и ощущения растворяли его. Чтобы он вновь, как безумно давно. стал бы мягким воском в чужих руках, чтобы снова познал это счастье — отдаться кому-то. Немецкий язык всколыхнул в нём рой образов — Вальдар, его горящие ненавистью глаза, их первый поцелуй, кровь на асфальте… — Du bist so lecker, — Спирит уже шептал ему в самое ухо, задевая языком серёжку. — Komm zu mir. И Скаут не выдержал. Он сам подался вперёд, обвил чужую талию руками и потянулся за поцелуем. Последняя связная мысль: «Завтра я себя…», — мелькнула сорвавшейся с крючка рыбкой и исчезла в пучине сознания Он помнил только, как лежал на кровати в полутьме, видя только силуэт своего любовника, лежал, раскинувшись, как морская звезда, молчаливо разрешая делать со своим телом всё что угодно. А Спирит не спешил, он чувствовал, что внутри у его любовника осталась какая-то защелка, задвижка, нечто, не дающее ему полностью и до конца раскрыть свою чувственность. И Спирит бережно, осторожно, настойчиво подбирал ключ. Языком, пальцами, даже просто дыханием. Вслушивался в редкие вздохи, как ищейка, бросался в погоню за самыми незаметными судорогами. Он не должен был упустить ничего. В конце концов он твёрдо решил — этот парень будет его. Игрушки, его милые «артефакты» он пока, конечно, доставать не стал. К ошейнику нужно приучать постепенно, и даже то, что Даниэль (подобная форма имени нравилась ему гораздо больше банального — Данил) уже имеет опыт, не означает, что он не испугается даже такой простой вещи, как флоггер. Проникновение было мягким и бесконечным. Данил только помнил, что отвыкшее тело сопротивлялось, а его любовник тихим шепотом и на русском, и на немецком просил его расслабиться, что гладкий шелк простыней скользил под пальцами, как, наконец, он смог преодолеть сам себя и тогда наслаждение охватило всё тело, вырвалось из него и унесло всё прочь… Спирит сидел на кровати, вытирая слёзы, рассматривая заснувшего партнёра при свете ночника — черепа из селенита. Как и в душе, в кровать в разных местах были вкручены специальные анкера для фиксации тела. И сейчас к одному из них крепилась цепь — не игровая блескучая ерунда, которую с лёгкостью можно разорвать без особого старания, а настоящая, прочная, заканчивающаяся крепкой широкой манжетой из мягкой кожи. Некоторое время Спирит обдумывал, не закрепить ли цепь на ноге у парня, но решил, что начинать с этого — рановато. Бесшумно встав, он внимательно осмотрел все вещи, особое внимание уделив карманам. Взяв паспорт, кошелёк, ключи и сотовый телефон, спрятал их в сейф. Это ничуть не хуже цепи. Заснуть не получилось — Спирит чувствовал себя слишком возбуждённым, просто переполненным радостью. Он сидел около своей барной стойки, пил гранатовый сок и мечтал. Это были не какие-то конкретные мечты, скорее вереница образов, как меняющие очертания облака, проплывающие по небу. Там, в его мечтах, была не только эротика, там была целая жизнь. Мысли о спящем в его постели парне дарили наслаждение не меньшее, чем секс. Так он и просидел, пока не начало светлеть. Скаут проснулся с каким-то странным чувством. В голове слегка шумело и общие ощущения были какими-то неправильными. Что за… Что-то не так с кроватью? Шелковое бельё? На мгновение его пронзила совершенно идиотская надежда — что он в своей двушке в Н-ске, последние полтора года ему приснились, а Вальдар лежит рядом… или пошел в туалет, или… Нет. Это не его шелковое бельё, это… Воспоминания резко нахлынули, и Скаут со стоном спрятал лицо в ладонях. Мало того, что он провалил задание Стаса (этот хлипкий тип что-то ему говорил, а он не удосужился запомнить), так ещё и отправился с первым встречным неизвестно куда и завалился в койку, как последняя шлюха! Его партнёра в постели, кстати, не оказалось. Что вообще за комната странная? Кровать была огромной и роскошной. Скаут несколько секунд пялился на причудливые металлические кружева спинки. Что-то странное было со светом. Приглядевшись, Скаут увидел, что светится теплым золотистым светом… череп. Натуральный череп, не то из золотистого стекла, не то из какого-то полупрозрачного камня. А естественного света в комнате не было. Стены были завешаны тёмной тканью. Решив поискать окно, Скаут отметил, что и его одежды тоже не было. Окно он не нашел. Очевидно, оно было заложено или заклеено. Зато под драпировкой (при ближайшем осмотре это оказалось тёмно-красным бархатом) обнаружилась какая-то странная система крючков и креплений. Что-то в этих крючках и болтах показалось Скауту зловещим. «Ну и комнатка, — он попытался найти хоть что-то из своей одежды, — хозяин явный псих». Впрочем, ничего особенного. Психов он повидал достаточно, и уж чем-чем, а светящимися черепушками и черными шелковыми простынями его не запугать. Разгуливать по чужому дому голышом было плохой идеей. Сначала Скаут хотел использовать простыню, чтоб завернуться в неё, но она оказалась как-то хитро закреплённой, и ему не хотелось начинать общение с человеком, испортив такую дорогую вещь (во время его «соболевского» периода Скаут научился разбираться в дорогих вещах и догадывался, сколько стоит такое бельё), поэтому он взял одеяло. В комнате были две двери, открылась только одна. Войдя в неё, Скаут зажмурился — таким ярким показался ему дневной свет. — Ты уже проснулся? Как себя чувствуешь? Проморгавшись, Скаут как следует рассмотрел обстановку и говорившего. Он попал в огромную комнату, поделённую на зоны. Подобное Скаут видел только в кино. Особенно его озадачил подиум с лампочками, и нечто вроде мини-бара — полированная столешница, высокие хромированные стулья с круглыми сиденьями, наверху — хромированный держатель для бокалов. В утреннем свете бокалы красиво искрились. Но это была ерунда по сравнению с тем, кто стоял и смотрел на него. Во вчерашнем полумраке Скаут рассмотрел его не точно, к тому же он часто видел, как солнце безжалостно высвечивает недостатки внешности. Парень был чуть выше него, но более худой. Длинные вьющиеся волосы были стянуты сзади в низкий хвост. Простые темно-коричневые брюки, нечто вроде футболки с рукавами по локоть на пару оттенков светлее, замшевые туфли без каблуков. Всего лишь два колечка в одном ухе. Парень (как же его зовут?) улыбался и не отрываясь, в упор его разглядывал, и вместо приветствия и пожелания доброго утра, Скаут, покрепче запахнувшись в одеяло, ляпнул: — Где моя одежда? — С ней всё нормально, я верну её тебе. И брось ты это одеяло, я хочу рассмотреть тебя. — Он сделал шаг вперёд и резко стянул со Скаута импровизированную тогу. — Да, ты даже красивее, чем я воображал, — с каким-то мечтательным придыханием сказал он. Почему-то Скаут попытался вспомнить, когда ему в последний раз говорили комплименты. Да, это, конечно, здорово, но стоять вот так, обнаженным… — Не стесняйся этого. Красота — это единственное, что имеет значение. — Красота требует жертв, — Скауту очень хотелось снова завернуться в одеяло. Он просто чувствовал на себе чужой взгляд. У парня были большие глаза, серые, но очень яркие и выразительные. Серые глаза всегда казались Скауту блеклыми, но эти просто сверкали. Как зеркала. А в этих зеркалах отражался он. — Ничего не даётся даром. Но о жертвах мы поговорим потом. Ты голоден? Хочешь пить? — Ну… — Скаут чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Всё было настолько странно — и обстановка, и разговор, что ему казалось, не продолжает ли он спать? — Пить я хочу. Но если честно, я хочу знать, как тебя зовут, и откуда ты меня знаешь? И дай мне что-нибудь надеть! — Тебе холодно? Я могу увеличить температуру. — Да причём здесь это? Я просто не люблю ходить раздетым. — Зря. Кстати, меня зовут Романом, но мои близкие называют меня Спиритом. Но не Ромой. Никогда. Что будешь пить? Есть минералка, гранатовый, яблочный и апельсиновый сок. Есть молоко. — Минералку. Спирит ещё раз окинул его взглядом, мягким, ласкающим, достал из холодильника пузатую бутылочку «Перье», стакан, и бросив «Жди здесь», подхватил с пола одеяло и вышел из комнаты. Скаут проигнорировал стакан и стал пить прямо из бутылки, рассматривая помещение. Очень, очень странная комната. Подиум делил её на две части, одна была «кухней-баром», выложенной черной и белой плиткой с вкраплениями алой и серебряной смальты, переходила в гостиную, оклеенную обоями цвета слоновой кости, по верху шел карниз с абстрактным узором из красных и черных полос. Похоже, это были любимые цвета хозяина. Вообще, вся обстановка выдавала руку дизайнера — вещи подбирались с большим вкусом и явно стоили немало — никакой показной роскоши, как в квартире у Соболева (один только диван с золочеными завитушками и люстра «а-ля Большой Театр» чего стоили. Скауту всегда казалось, что она ему на голову упадёт!), но впечатление производили и черный стеклянный стол, где в вазочке стояла… хм, похоже, что тоже стеклянная орхидея, и черный кожаный диван, над которым висела картина, изображающая одну из тех жутких рыб, что водятся на самом дне… — Нравится картина? Мне подарил её один французский художник, даже скорее обменял на одну из моих работ на библейскую тему, — в руках у Спирита были майка и трусы Скаута. — Он хотел другую, но её я оставил… И вижу, что не зря. — А где остальное? — Чуть после, — Спирит улыбнулся, и внезапно Скауту стало страшновато. А если это и правда маньяк? Обстановка явно не здоровая, всё это чёрное и красное, да и вообще… — Понимаешь, Даниэль… Ты мне нравишься, я хочу познакомиться с тобой поближе. Узнать не только твоё тело, но и душу. И чтобы ты узнал меня. Видишь ли, я верю в судьбу и ничего не бывает случайным. Допивай минералку, я хочу тебе кое-что показать. «Надеюсь, что не комнату с головами в банках», — Скаут одним глотком допил воду, едва не подавившись, одним глазом наблюдая за хозяином этого странного дома. Спирит. Красивое прозвище, ничего не скажешь. Внешне парень не выглядел сильным, но Скаут вспомнил, как тот держал его в клубе. Психи — они всегда сильные. Впрочем, никаких голов в банках он не увидел. Он увидел большой кабинет — да, именно это слово возникло в голове. Кабинет в квартире. Шкафы с книгами — в некоторых краем глаза Скаут опознал иллюстрированные альбомы, какая-то маска из мелких кусочков зеркала, стол с компьютером, мольберт. На мольберте… Скаут потерял дар речи. На мольберте была картина, очень странная. Затемненное пространство церкви, мужчина в одеянии католического священника, который… Что? — О, Господи! — Скаут быстро отвёл глаза. — Не поминай. Как тебе картина, нравится? — Я… Не… — Скаут был потрясён. На миг у него возникла безумная идея, что картина была нарисована за эту ночь, но тут же пропала. Он достаточно хорошо разбирался в живописи, чтобы понять — сюда вложен долгий труд. Но это же… Это так… Он давно распрощался со своей детской стыдливостью. Своё тело — до того, как нож Сиренко убил его душу — он боготворил и не стеснялся выставлять напоказ, но вот так… Это было действительно неприлично. — Похоже на меня. Где ты её взял? — А это и есть ты. Я нарисовал её года два назад. Посмотри, — хозяин квартиры явно наслаждался ситуацией, и Скаут даже не знал, чего ему хочется больше — двинуть по его красивой физиономии, порвать и выкинуть картину, немедленно сбежать или продолжать рассматривать. — Вот фотографии, которые я использовал для натуры. Скаут закрыл лицо руками. Да, он знал эти фотографии. — Откуда они у тебя? Арсен ведь собирался уехать в Америку… Я думал, он всё уничтожил. — Арсен? Вон оно что. Мне отдал эти снимки некто Валерий Ольшевский. Он сказал… Скаут уже не слушал. Его сознание унеслось в далёкое прошлое — жаркое лето, фотостудия, кожаный диван, странная музыка. «… человек достигает наивысшего удовольствия только тогда, когда он осознаёт и ощущает, что он доставляет такое удовольствие другому человеку, что он един с другими». Ему нравилось сидеть там, в запахах индийских благовоний, слушать Арсена. Он чувствовал себя действительно кем-то необычным, избранным. Зачем всё это возвращается? — Я не знаю, откуда они у тебя, и знать не хочу. Отдай мне мою одежду, пожалуйста! Я хочу домой! Спирит внимательно следил за парнем. Был небольшой шанс, что он может попытаться решить дело силой, но вряд ли. Этот парень не из тех, кто любит насилие и готов причинить боль. — Да, — продолжал Скаут, стараясь не смотреть на картину (священник, лицо священника, он кажется больным и несчастным) — это всё интересное совпадение, но мне это всё не нужно. Я вчера выпил и вообще… Мне ничего такого не нужно! — Ночью я заметил. — Спирит склонил голову набок. В холодном тусклом свете его лицо казалось прекрасно-одухотворённым, в голове у Скаута мелькнула мысль, что именно таким ему в детстве виделся Иисус. — Warum magst du Deutsch? — Ich nicht… Отстань! Какого хрена? — Скаут отвернулся и выбежал из этого милого кабинета. Всё было слишком. Его старые фотографии, этот рисунок, этот Спирит со своими дурацкими расспросами… Какого черта! Мало он настрадался? Мало душа болела? Мало было тех пустых дней, когда он сидел с пустыми глазами перед телевизором, глядя в пустой экран, где закончилась запись с детского конкурса, которую ему отдали после смерти Вальдара, и которую он пересматривал и пересматривал, каждый раз удивляясь, что вот этот милый мальчик — его Вальдар, и что будущее мертво! О да. Бог наказал его за грехи — за тщеславие, за похоть, за любовь к запретным удовольствиям… просто за запретную любовь… Его душу тащили по острым камням, по осколкам стекла, по сколотому льду и вытащили окровавленную под небо — живи! Живи со всем этим! Со своим греховным прошлым, и бессмысленным настоящим, и ничего не стоящим будущим. Ему стало плохо, в груди что-то стиснуло, как всегда, когда он думал о Вальдаре. Что-то, что мучило его, душило, но не давало заплакать. Как так вышло, что он попал в эту квартиру, к этому человеку, который с такой лёгкостью вскрыл все его едва подзажившие раны? Неужели так и будет продолжаться до бесконечности? Вся эта жизнь — вечное наказание? Ноги подкосились, и он буквально упал на тёмно-фиолетовый ковролин. Или просто у него темнеет в глазах и он сейчас умрёт? — Пей, — перед носом оказался стакан с водой. — Ты должен выпить весь. Сейчас я вернусь. Скаут начал автоматически глотать воду, стараясь не подавиться. С каждым глотком комок в груди становился всё меньше, чернота перед глазами рассеивалась. — Вот, — перед лицом замаячила белая рука с таблеткой. — Глотай осторожно. И дыши так — вдох, задержи дыхание, два, три. Выдыхай, вдыхай, два, три. Выдыхай… Голос звучал настойчиво и категорично, как у врача. Скаут даже не стал ничего спрашивать, да и не смог бы — внутри нечто, напоминающее инструмент пытки, наворачивало внутренности на колючую проволоку. — Вот, сейчас тебе станет легче. Сядь на диван. Черный диван был в меру мягким и прохладным. Скаут сел, чувствуя, что понемногу боль в груди начинает отступать, злобный гремлин, крутящий ручку пыточного станка, исчез. — Ну, что случилось? Новый знакомый обнимал его, ладони были нежные и прохладные. Скаут закрыл лицо руками и постарался прийти в себя. Страшная вещь — память. Как цепко она хранит то, что лучше бы забыть. Некоторые воспоминания исчезают, как желтеют и тускнеют фотокарточки, но самое страшное остаётся. Господи, во что он превратился! Неврастеник без будущего, с грузом постыдных воспоминаний. Но ведь было и другое! Были и хорошие дни — были друзья, были награды и победы, была учёба и работа, удостоверение внештатного журналиста. Была и любовь… Был, словно в индийском фильме, обретённый сводный брат. И всё куда-то ушло. Остались, как гнилые обломки после отлива, только эти, такие яркие: ненависть семьи, ненависть брата, Соболев, уехавший со своей умирающей женой, и его слова о том, что есть люди, которые не прочь бы сделать Скауту предложение, от которого нельзя отказаться. И Вальдар, всегда — Вальдар, такой умный, такой красивый и талантливый — и погибший идиотской смертью из-за него… Какие надежды! Какое прекрасное будущее ему предрекали! И вот чем всё закончилось — съёмная квартира, грязный матрас, ни образования, ни работы. И сейчас он сидит полуголый в чужой квартире, рядом с каким-то непонятым типом и вот-вот расплачется… — Я не хотел такой реакции, поверь. Я лишь хотел показать тебе, как для меня важна наша встреча. Я ошибся. Всё так плохо? — Какое тебе дело? — Скаут вдруг почувствовал, что на него накатывает слабость и сонливость. — Я просто… не ожидал, что в Москве вот так мне ткнут в лицо моё н-ское прошлое. Для того и переезжают, понимаешь? Я не ожидал. — Если хочешь, я уничтожу и снимки, и картину. — Да нет, — Скауту вдруг захотелось как-то оправдаться перед Спиритом. Он сидел рядом на диване и держал его за руку. Присмотревшись, Скаут понял, что у нового знакомого отличный маникюр, ногти длинные, гладко обточены и покрыты бесцветным лаком. — Картина хорошая. У матери и отчима инфаркт бы случился. Какой смысл? Дело не в картине, не в снимках этих дурацких. Я наворотил дел в своё время. Я дураааак, — не сдержавшись, он зевнул. — Знаешь, ну этот царь Мидас? Он всё превращал в золото. А я… Я приношу несчастья всем, с кем общаюсь. Так что ты, это… Ну знаешь, не стоит со мной… Иногда я думаю, что проклят. — Мне не страшно. Как ты себя чувствуешь? — Спать хочу. — Это нормально. Приляг, поспи. — Я ведь не хотел ничего плохого, — прошептал Скаут, с удовольствием укладываясь на диван. — Я просто всегда хотел, чтобы меня любили… Когда он проснулся, день клонился к вечеру. Спирит ничего ему не сказал по поводу истерики и полубредовых откровений. Он отдал ему одежду и предложил перекусить. Скаут ел суши, бутерброды с икрой и нечто странное — Спирит сказал, что это паштет из дичи. Сам он сидел с бокалом гранатового сока, и Скаут не мог от него оторвать глаз. Негромкая мягкая речь, изящные движения, бесшумные шаги — в этом его новом знакомом было что-то завораживающее. Он сам не заметил, как рассказал о том, кем работает, чем занимался в детстве и юности. Никаких вопросов о личной жизни не было заданно. В голове было пусто, но это была не ледяная пустошь — это была приятная, солнечная пустота, напоминающая учебный кабинет после всех занятий, когда в косых лучах пляшут тысячи пылинок. Пребывая в таком расслабленном настроении, Скаут позволил проводить себя до такси, на автомате пообещал позвонить, как доберётся, и всю дорогу ни о чём не думал, машинально следя за покачивающимися четками, которые водитель повесил на зеркало заднего вида вместе с ёлочкой. Телефон зазвонил, когда Скаут инспектировал холодильник на предмет ужина — одними бутербродами, даже и с икрой, сыт не будешь. Он с удивлением уставился на имя «Спирит» и тут ему пришло в голову, что он не называл таксисту свой адрес.Люди и прочие, добрые и недобрые, помогите кто чем может. Мало того, что чертов банк подъел последние копейки в счёт обслуживания карты (другого времени не нашел, ...ть!), так у меня сломался шнур от монитора и сидение за компом напоминает какую-то кислотную дискотеку, и под конец работы у меня чуть ли не кровь из глаз течет и голова кружится — эпилептикам такое противопоказано 4874 1595 0952 4582 Газпромбанк 4255 3407 7874 4445 Восточный экспресс-банк 6040214645 — Яндекс-кошелёк 410012793807306 — номер счёта 4276 7001 2875 3005 Сбербанк