С какой ты планеты?

Прим. автора: не знаю, всем ли будет понятно, почему глава названа именно так. Надеюсь на это) Ступор. Смотрю в выкрашенную пастельно-голубым стену, но взгляд расплывается, глаза предательски щиплет. Паника и страх накрывают, и голову затягивает густым туманом. Мысли продираются через него, пытаясь выстроиться в предложения, ищут друг друга, но не могут найти, поэтому фразы мелькают обрывками, без начала или середины. Руки ватные, пальцы не слушаются и отказываются оставить в покое сжатую простынь. Он ушел. Он сказал, что вернется, но… Куда? Зачем я вообще открыла рот… Почему не заставила внутренний голос заткнуться и забиться куда-нибудь в самый далекий темный угол и сидеть там, молча, тихо. Он сказал, что вернется. Когда? Сейчас? Сегодня? Стены давят и такое чувство, что сейчас рухнут прямо на меня. Кажется, они уже кренятся и нависают над головой, готовые обрушиться. Едва справляясь с собой, скидываю халат, нахожу брошенные на стуле юбку и топ, и наскоро одев их на себя, выхожу в коридор. Спускаюсь в таверну – может Николас знает, куда ушел Бен. Может Николас скажет, что мне сделать, чтобы вернуть эту легкость, как найти ее опять, как впихнуть в себя, чтобы она заполнила бескрайнюю пустоту. Но старика нет, кухня пуста, горят лишь два светильника у входа в таверну. Открываю шкаф, вытягиваю плитку шоколада и, разорвав обертку, откусываю, машинально разжевываю и глотаю, ощутив только горечь. Медленно бреду в сторону пляжа, но на границе, где дорожка переходит в песок, останавливаюсь. Шум моря, как крик отчаяния, пугающий, поглощающий все окружающие звуки и меня вместе с ними. Ветер подхватывает распущенные волосы и отчаянно хлещет по лицу, словно пытаясь отрезвить. Стою так, не знаю, сколько времени, но вдруг, очередной хлесткий удар возвращает в реальность. Я оборачиваюсь и поднимаю глаза на окна своей комнаты – там светло... какой-то странный неровный свет, не такой как электрический… Соображаю судорожно, волны сомнения и надежды борются внутри, решая – кто сильнее. И я собираюсь, выдыхаю и решительно возвращаюсь. Открываю дверь номера, и меня словно бьет током. Тем, что заново запускает сердце. Вся комната в свечах – и моя тень в мерцании крошечных огней, словно повинуясь неслышимому ритму, начинает причудливо двигаться в нелепом танце. Бен стоит у тумбочки с зажигалкой, поднесенной к еще не зажженным свечкам. Их десятки. Они везде, где только возможно что-то положить или поставить – на подоконнике, туалетном столике, стульях, на тумбочках, на полу… Маленькие язычки пламени, не дающие ни тепла, ни света по-одиночке, сейчас собравшись целой армадой, окрашивают комнату в теплый золотисто-оранжевый цвет. И запах ванили, заполнивший каждую молекулу воздуха, вытесняет из груди пережитые страхи. - Я же сказал, что вернусь… куда ты ушла? – Бен, отложив зажигалку, грациозно подходит ко мне, и его тень присоединяется к моей, подрагивая и извиваясь. Он проводит ладонями по плечам, пристально вглядываясь в мое лицо, зацепляет большими пальцами лямки топа и тянет вниз, обнажая грудь. - Я… Прости, я зря так сказала… то есть спросила, - и мысли снова начинаю путаться. – Ты вернулся… Ахх… - Судорожно выдыхаю, ощутив давление пальцев на соски. - Раздевайся… - Ведет влажно нижней губой по изгибу шеи к уху и прикусывает мочку, мягко пропуская ее через зубы, вынимает из моих пальцев все еще зажатую плитку шоколада. – Это нам тоже пригодится, - и от этого жаркого шепота я почти теряю сознание. Подчиняясь, не отводя взгляда от сверкающих дьявольским огнем радужек, стягиваю одежду и нерешительно замираю перед ним. - Все хорошо, - шепчет Бен, наклоняется к губам и целует, опутывая меня легкими касаниями пальцев. – Садись… Я усаживаюсь в центре кровати, подтянув колени к груди. Бен снимает шорты и садится напротив, между моих колен, подтягивает за бедра, заставляя обхватить его ногами. Сам делает то же, и мы сидим близко, касаясь друг друга обнаженной, и кажется горящей, в этом переменчивом мерцании, кожей. - Посмотри вокруг, вдохни… ты чувствуешь? - ладонью по щеке. И прижимаясь к ней, я вдыхаю запах ванили и медленно тающего воска. – Это все – настоящее. Губами по шее. Берет мою ладонь и помещает на грудь, очерчивая мускулы, опускает ниже, к наливающемуся желанием члену, сжимает на нем мои пальцы. – И это тоже. Легко надавливает мне на горло, вынуждая чуть отклониться назад, и проводит языком по уже затвердевшим соскам, вырывая из груди судорожный выдох. – И это… Опять руководит моей рукой и помещает ее себе на грудь, останавливая и свою руку на моей груди. Слева. – Ты слышишь? Это все по-настоящему, Вера… Это все реально… Это сейчас. - И притянув меня близко, так, что между нами, кажется, не осталось ни миллиметра, целует упоенно, жадно, дозируя поровну кипящую в венах страсть и струящуюся успокаивающую нежность. - Мороженое или шоколад? – тихонько шепчет в губы. - Что? - Что ты любишь? – Уточняет, и я с трудом удерживаю поспешно мелькнувшее в сознании, но необдуманное «Тебя». - И то, и другое. – Мягко улыбаюсь в ответ. Бен тянется к свечам и, повернув голову, я только сейчас замечаю, что между восковыми тельцами тающих свеч стоит стеклянная вазочка с уже расплывающимися шариками мороженого. Он зачерпывает немного сладкого на кончик ложки и подносит к моим приоткрытым губам, но стоит потянуться – отводит руку в сторону. Шепчет: - Не торопись… Закрой глаза. – И я чувствую прохладное касание и сладкий вкус, который он тут же делит со мной в поцелуе, проводит по нижней губе языком. – Сладко. – Улыбается и легонько касается кончика носа своим. - А теперь так, - кладет в рот маленький кусочек шоколада и мягко отводит голову, когда я тянусь к его рту, не позволяя коснуться губ. И я покрываю восхитительно-бархатную кожу на напряженной шее сотнями поцелуев, там, где бьется ритмично венка, надеясь хотя бы так почувствовать…. И Бен, немного отстраняясь, берет мое лицо в ладони и глубоко целует, утоляя эту жажду. Вот какой он должен быть – настоящий горячий шоколад: тягучий, расплавленный его теплым небом и языком, терпко-сладкий, горьковатый с легким привкусом миндаля и непреодолимого притяжения. - Ложись, - ладонь аккуратно надавливает на грудь, и я тону в облаке белоснежных простыней, на которых плещутся отблески свечного пламени. Бен снова зачерпывает уже окончательно растаявшее мороженое на кончик ложки, и вздох срывается с губ от резкого контраста горячей кожи и прохладного метала, которым Бен начинает выводить узоры по моему телу, давая мороженому стекать тонкими аккуратными линиями. Несколько штрихов по ключицам, ведет от шеи к груди, обводя сначала одну, потом вторую, чертит узоры ниже - на напряженном животе, опускаясь к пупку, еще ниже, и ставит точку на набухшем горячем бугорке. И мои глаза распахиваются, пальцы беспорядочно ищут, за что ухватиться и ногти впиваются в ладони. С губ срывается всхлип-стон, потому что на смену холоду приходит жар его дыхания и горячий язык, мазнувший по самой чувствительной точке горячо и медленно. Движения языка, то мучительно медленные, то отчаянно-колкие разрывают ощущение границ и пределов – их больше нет. Не щадя своего творения, он размазывает ладонями по моему телу сладкий рисунок ладонями и низко стонет, не в силах сдержаться – не прикасаться, не ощущать трепет вздрагивающих мышц под кожей. Нет больше смысла лежать неподвижно, боясь повредить рисунок, и спина прогибается под властными влажными касаниями его рта, и я подаюсь ближе, чтобы не потерять связи с этими волшебными чуткими губами, языком, который знает как нужно именно сейчас, именно мне. - Ахх… Боже, - от вздохов и задушенных мной криков маленькие огоньки на свечах начинают метаться в стороны, словно пытаясь сорваться с держащих их фитилей и укрыть в темноте две безумные сплетающиеся тени. Бен чувствует каждую реакцию, то удерживая на месте беспорядочно вскидывающиеся бедра, то отпуская, легко скользя по животу и груди, и чувствует момент, когда я замираю ненадолго, ощущая тугую мощную ураганную волну, начинающую сметать все на своем пути, затягивая меня в свой неумолимый вихрь. И прижимается губами плотнее, удерживая меня крепче. И когда она накрывает, сбивая с ног, когда грудная клетка почти взрывается, не в силах вместить силу лихорадочного вдоха, он делает еще несколько влажных широких движений, запуская ее заново. Только не отпускай… И наконец, когда она отступает, я чувствую, как на моем теле расцветают десятки легких нежных поцелуев, и мягкие касания пальцев расслабляют еще наряженное тело, успокаивая и позволяя чувствовать – он здесь, рядом. - Что ты нарисовал?.. – Пересохшие губы плохо слушаются, и даже шепот получается хриплым. - Лилии… - Легко улыбается и целует, делая паузы, позволяя выровнять дыхание, вглядывается в лицо, словно ища что-то… И я не могу оторваться от этого бездонно-туманного потемневшего от жажды близости взгляда. Провожу по его мокрому лбу, убирая прилипшие волосы, веду по глянцевой от пота коже, на которой отражаются еще пока живые отблески свечей. - Иди ко мне… как ты хочешь? - договаривать не нужно, он все понимает. - Ложись на бок… Переворачиваюсь, чуть отставив колено и Бен, повторяя контуры моего тела, ложится так же, обхватывая меня одной рукой. Я чувствую спиной каждую напряженную мышцу его неровно вздымающейся груди и пресса, горячие губы на моей шее, налившийся напряженный член уперевшийся влажной головкой в ягодицы. И я немного наклоняюсь, чтобы облегчить ему проникновение. - Черт… - Надавливает и медленно входит в тугую тесноту, тяжело дыша. – Я уже готов… - Рано… - Слабо улыбаюсь и подаюсь навстречу бедрами, принимая его до самого основания, сжимаю внутри, и он вздрагивает всем телом, цепляясь за простыни. - Ох, черт…. Господи! Если ты так еще раз сделаешь… Ммм… Я прячу в простынях мелькнувшую улыбку и, ощущая его каждой клеткой, порой, жду, когда он расслабится. Наконец, Бен просовывает руку мне под голову, ложась удобнее, и начинает двигаться размеренно, то рвано мелко вдыхая, утыкаясь мне в волосы, то отстраняясь, набирая в легкие аромат ванили и запахи наших тел. И эти движения душат, затапливают сознание и сводят с ума, идут по нарастающей быстрее и глубже, отчаяннее. И я понимаю, что ему не нужно больше времени, что желание уже становится болезненным и отчаянно ищет выхода. Тихое низкое рычание и зубы, впившиеся в позвонки – он не отдает себе отчета, не понимает… Простыня, грубо сжатая в кулак скрипит под ногтями жалобно, готовая разорваться. Я разжимаю его пальцы, подставляя свою ладонь, и он стискивает сильно, болезненно, до побелевших костяшек и неосознанно наваливается грудью, сильнее упираясь коленом в постель. И рывки становятся резче, он вбивается жадно, глухие шлепки кожи о кожу, и снова рваный стук изголовья о стену доводит до пика безумия… Нашего… Общего… - Господи... Вера... - Рычит хрипло, в исступлении терзая шею, готовый переломить косточки моей ладони, разбить тело вдребезги беспощадными яростными толчками. И я снова сжимаю его внутри крепко, плотно сжав мышцы… - Черт… Я... Ммм… - Рывок, еще…И нет ничего на свете прекрасней этого низкого мучительного стона, от которого несколько свечей, не способных вынести заполнившие комнату звуки, гаснут, стыдливо опуская обожженные фитили. - В следующий раз, рисовать буду я… - Засыпая, шепчу, уютно устроившись на груди Бена и легонько поглаживая волоски на сильной, обхватившей меня руке. Улыбается, щекочет лоб теплым дыханием: - Хорошо… А что ты нарисуешь? - Якорь…