Мотыльки

Снова я вижу этот дом, эти маленькие ступеньки, заросшие многолетней травой. Множество различных букашек проживают свою маленькую жизнь в этом маленьком мире, отрешенные от всех проблем, от всех невзгод земного существования. Я медленно опускаюсь на коленки, желая рассмотреть и познать такую маленькую и такую огромную вселенную. Солнце греет мою макушку и я, совершенно расслабленная, сажусь на теплую землю, не заботясь о своем розовом платье в горошек. Но мое умиротворенное спокойствие было нарушено чьим-то нежным, едва ощутимым прикосновением. Я резко открыла глаза и подскочила на ноги. За мной, жуя зеленую соломину, стоял он. — Давид, — робко обращаюсь к нему по имени, боясь, что память меня подвела, и я могла перепутать имя моего спасителя, хотя отчетливо знала, что это не так. Сколько дней, сколько ночей пробовала на вкус это имя, шепча его перед сном словно колыбельную. — Тебя больше не обижают, принцесска? — он по-дружески потрепал меня по макушке, и этот жест показался мне таким приятным, таким солнечным, что я невольно расплылась в улыбке, заставив улыбнуться и Давида. Я наивно хлопала глазами, и почему-то все слова куда-то испарились, исчезли, улетели. Он рассмеялся, затем пристально посмотрел на меня, а я все стояла и молчала. — Сколько тебе лет? Ты, наверное, совсем малышка, — сказав такую обидную для меня фразу, он чуть заметно ухмыльнулся, все так же тепло глядя на меня. Сложно описать всю гамму чувств, которую мне пришлось испытать в тот момент. «Малышка» — тогда, наивно полагая, что я была взрослой, его фраза очень задела меня. Хотя, он и впрямь был прав. Сущее дитя. — Я не малышка, — я гордо вздернула носик, и мои золотистые кудри упали на мое лицо так, что мне пришлось быстрым жестом смахнуть их обратно. На свое законное место. — Мне десять, — гордо заявив сей факт, я в упор посмотрела на него. — Малышка-принцесска, мне семнадцать. Вот я взрослый, и живу сам. Вспоминая это, я понимаю, что он и сам был ребенком, взрослым ребенком, на долю которого выпало так много испытаний. Я долго злилась на него, шагая по протоптанной тропинке. А еще на себя, что так глупо убежала, когда Давид вновь посмеялся надо мной. Как оказалось, он жил в том красном доме с заросшими ступеньками и милым деревцем рядом, цветение которого было так прекрасно весной. А еще, если бы вы залезли на самый-самый верх, то увидели бы прекрасный вид: сотни, тысячи маленьких огоньков освещали город ночью, а днем можно было просто загорать, подставляя и без того усыпанное веснушками лицо, солнцу. Еще долго я не встречала Давида с того самого вечера, всякими способами избегая того дома, обложенного красным кирпичом. Я была уверена, что он и не вспоминает меня, хотя я каждый день о нем думала. Сама не ведая почему, мое желание увидеть его улыбку, услышать смех росло с каждым днем, и вот, водрузив на голову самый красивый по-моему мнению бант, я отправилась к тому самому домику со ступеньками. Двор встретил меня щебетанием птиц, легкими порывами ветра и запахом цветущей яблони, на которую вскоре я и залезла, опять же не заботясь о моем платье. Услышав заливистый смех, я посмотрела вниз, в сторону дома. Там, облокотившись на перила, в объятиях Давида, стояла красивая девушка. Он нежно смотрел на нее, что-то рассказывая, а потом... потом произошло то, что заставило меня расплакаться и позорно упасть с дерева, полностью раскрыв свое присутствие. Последнее, что я помню, - это взволнованное лицо Давида, склонившимся надо мной.