Игрушка

Орал я с чувством и так долго, что меня, наверное, на Луне должны были уже услышать. Но добился я этим только того, что охрип, и мне еще больше захотелось пить. Пить и писать охота одновременно – просто писец. И непонятно – Великий что, один живет? Но он же несовершеннолетний. И потом – я слышал в школе, у него папашка - какая-то шишка. Да даже если бы не слышал, мог бы догадаться по тем мажорским тряпкам, которые парень таскал. Ну, и где этот папашка теперь? Не на работе же – в воскресенье? Или он в курсе развлечений сыночка? Может, Сашенька у него с детсада так играется? Я представил себе пятилетнего Великого, волокущего за собой на скакалке рыдающего трехлетку, и затряс башкой. Не, это хрен знает, что за хуй! Ладно, папашка, а маман где? На маникюр уехала? Ну, должны же у них быть эти… как их, горничные там или телохранители. Не глухие же они все! И потом – а соседи? Или меня за город увезли? Я попробовал выглянуть в окно. Цепь не давала мне встать в полный рост, но я мог выпрямиться настолько, что мои глаза оказались чуть выше подоконника, до которого привязь как раз позволяла дотянуться. Хм, небо. Серое. В тучах. Того гляди дождь пойдет. Я сильнее натянул цепь, стараясь подняться повыше. Ошейник пережал горло, стало трудно дышать, кровь застучала в виски молоточками. Во, крыши! Внизу, под небом. Значит, я все-таки в городе. А квартира в высотке, возможно, на последнем этаже. Пентхаус, мля, привет птичкам. Но все равно – остаются соседи снизу. И справа-слева. Они уже позвонили в полицию? В дверь точно не звонили. По крайней мере, я ничего не слышал. Я вообще ничего не слышал с тех пор, как Великий бросил меня тут на цепи. Так. Если я не слышу соседей, значит ли это, что и они не могут слышать меня? Это у дяди в хрущобе чуть Васька из десятой пернет, штукатурка сыпется. А тут изоляция. Качество, блин, проверенное поколениями – или как там в рекламе. И на окнах стеклопакеты. Ну и чо мне делать? У меня, блин, пузырь мочевой лопнет скоро. И тогда я точно – труп. Я поискал глазами хоть какой-то сосуд, который бы находился в зоне моей досягаемости. Нефига! Блин, ну не под себя же… Чтобы потом этот психопат пришел и глумился. Пупсик, блин! Я ему покажу Пупсика! Мой взгляд зацепился за пару горшков с цветами, стоящих на подоконнике. Кажется, орхидеи. Блин, а что? Это идея! Полить цветочки… Вот только до горшков еще дотянуться надо. Я снова до предела натянул цепь, раскорячившись буквой «Г», и простер грабли к вожделенным орхидеям. Пальцы шкрябнули по гладкой керамической поверхности, но вернулись ни с чем – мне не хватало сантиметров десяти. Ладно, делать нечего – придется поиграть в Гудини. Я набрал в грудь побольше воздуху и навалился всем весом на ошейник. Кислород тут же перекрыло, горло больно сдавило, но пальцы уже сжали глазированные стенки горшка и подтянули его к «моему» краю подоконника. Неплохое достижение, но вот судя по давлению внизу живота одного растения мне явно маловато будет. Я жадно уставился на вторую орхидею – беленькую, под интерьер. Зараза стояла еще дальше первой. Я точно задохнусь, если таким манером ее доставать буду. Вот Великий порадуется! Дохлый Пупсик с цветком – натюрморт, хоть на стену вешай. Ладно, думай, Денечка, думай! Ага, а что если его так… Я схватился руками за подоконник, изогнулся буквой Зю и отставил в сторону левую ногу – ну ни дать, ни взять йог или на худой конец балерун. Ага, только почему-то совершенно голый. Растянутые еще со вчерашнего вечера связки бурно запротестовали, но мне удалось ступней дотянуться до полосатого горшка. Так, теперь аккуратно потаскиваем его к себе по подоконнику, подтаскиваем… Блин! Ногу у меня свело, я взвыл от боли и нелепо дернулся. Горшок покачнулся на краю и эпично полетел на пол. Спасло его только то, что удар смягчил ворс толстого ковра. У орхидеи обломилась веточка, на ковер посыпалась земля вперемешку с какой-то декоративной стеклянной хренью в виде острых бриллиантиков. Мне уже было пофиг на то, что там откуда насыпалось. Я быстренько поставил горшок цветком кверху и нацелился на него писюном. Зажурчало, и я понял, что мир все-таки прекрасен. Первая орхидея довольно быстро переполнилась, и я переключился на вторую, с беспокойством отмечая, что влажная земля впитывает совсем не так много влаги, как я рассчитывал. Небось, Великий заботился о растениях гораздо лучше, чем обо мне, и поливал их регулярно. Блин, все! Вот уже моча у краев горшка плещется, а во мне еще осталось. А главное – остановиться-то я не могу! Мой взгляд панически заметался по комнате, но вокруг меня была только ковровая пустыня, а напротив – кровать этой сволочи Великого. Закусив губу и холодея сердцем от собственной наглости, я поднял писюн от перелитой орхидеи и… направил струю в сторону красивого и явно дорогого покрывала с геометрическим черно-белым узором. Лабиринт строгих линий перечеркнула желтая загогулина, чем-то напоминавшая прописную букву «Д». Не успевшая впитаться влага побежала вниз и закапала на ковер. В десятку! Хихикая, я кое-как сгреб рассыпавшуюся землю, запихал ее обратно и осторожно водрузил горшки на подоконник – в них поплескивалось. В комнате висел стойкий запах мочи. Может, окно открыть, чтобы выветрилось? Заодно и покричать еще? Хотя с такой высоты… Додумать я не успел. Дверь открылась, и в комнату вошел Великий. На верхней губе у него прилипли маковые крошки. Булку он, что ли, лопал, зараза? Нос парня брезгливо сморщился. Вот, получи, сука! Не знал, что Пупсик умеет писать по-настоящему?! Великий медленно подошел ближе, окидывая взглядом остатки земли и декоративных стекляшек на ковре, пожелтевшие лепестки орхидей и украшенное моим дизайном покрывало. Ноздри его классически прямого носа раздувались, чувственные губы сжались в тонкую бледную линию, глаза потемнели, сменив ореховый оттенок на цвет мокрой коры. Мне было больше не смешно. Внезапно я особенно остро почувствовал, что сижу на очень короткой цепи и защищаться могу только голыми руками. - Ты обоссался, - коротко констатировал парень ничего не выражающим голосом. Лучше бы он орал! От этого механического, равнодушного тона у меня мороз пошел по коже. - Ты сам виноват, - огрызнулся я хрипло. – Надо было пустить меня в туалет. - Ты кричал, - точно так же ровно сказал он, будто мои слова слышал только я сам. Я открыл было рот, чтобы что-то возразить, но пощечина, от которой у меня в башке зазвенело, выбила из нее все мысли. Не успел я проморгаться, первый удар ожег плечо и грудь. Меня никогда раньше не били ремнем. Дяде гораздо больше нравилось шлепать меня ладонью или мягкими плеточками, которые ничего не могли повредить. Я орал, дергался на цепи, вертелся ужом, пытаясь увернуться от ударов и прикрыться руками – но боль была повсюду, она жгла и кусала, казалось, только усиливаясь, когда ремень отрывал от меня свое кожаное жало. Слезы текли по щекам ручьем, я совершенно себя не контролировал, и мне плевать было – унижался я сейчас перед Великим или нет. Я едва отмечал, что он невозмутимо стоял надо мной, методично замахиваясь, и боль вылетала из его продленной ремнем руки, как удары молнии – беспощадные и вездесущие. Наверное, я умолял. Наверное, просил, чтобы все прекратилось. Не помню. Помню только, что внезапно все кончилось. Я валялся, вжавшись в стену, трясущимся растерянным комочком, не в силах ни кричать, ни защищаться. Все тело горело, будто с него содрали кожу. Я почувствовал, что Великий склонился надо мной, и зажмурился. - Хочешь еще? – его дыхание защекотало мое ухо. - Н-нет, - выдавил я, сорвавшись на всхлип. - Тогда лежи тихо и не сопротивляйся. Дернешься, получишь еще. Я хлюпнул носом. Что теперь? Он изнасилует меня? Ему надо избить человека, чтобы возбудиться? По-нормальному никак нельзя? И вообще, что-то он там не торопится… Я приоткрыл один глаз и осторожно покосился в ту сторону, откуда слышались какие-то шорохи. Но тут меня довольно грубо перевернули на живот и вмяли мордой в пол. Я вдохнул шерстяной запах ковра – надо же, натуральный! В щеку врезалась одна из просыпанных мной стекляшек, еще парочка вонзились острыми гранями в грудь. Я хотел было изменить положение, но тут же вспомнил угрозу Великого и замер. Он возился тем временем с моими руками – кажется, связывал ладонь к локтю. Так, цепи извращенцу уже мало?! Но возражать я не решался – только молча хлюпал носом, моча слезами и соплями ковер. Потом этот садюга принялся за мои ноги. Толстые шнуры перехватили лодыжки и притянули их к бедрам. Мило! Теперь я не то что встать не смогу, теперь я вообще враскорячку буду валяться, как лягуха. Еби – не хочу. Но вот ебать как раз Великий меня так и не собрался. Он подхватил меня под мышки и поднял в сидячее положение, спиной к стене. Потом он подтянул мою цепь, укоротив ее так, что – стоило мне двинуться – ошейник бы впился, придушивая, мне в горло. Страшно было даже подумать о том, что случилось бы, если бы я потерял равновесие и упал. Закончив работу, Великий отступил на пару шагов, любуясь результатом. Я сидел перед ним, вытянувшись, как маленький Будда, с той только разницей, что я был запакован в веревки не менее надежно, чем сосиска в оболочку. Краем глаза я видел свое отражение в огромном зеркале – совершенно голый зареванный мальчишка, со следами порки на теле, перетянутом красными шнурами. - Красавчик! – довольно цокнул языком этот психопат. – И молчит для разнообразия. Так бы и выебал такого сладкого. Я хлюпнул носом и упер взгляд в пол, чувствуя, как щеки наливаются жаром. Мой писюн вялой креветкой свисал на яички, бесстыдно выставленный в такой позе напоказ. Я попробовал свести бедра, но веревка, протянутая к запястьям, тут же натянулась, я выгнулся от боли в вывернутых руках, ошейник впился в горло, и я задергался, задыхаясь. Великий удовлетворенно наблюдал за моими мучениями. Мой затуманенный взгляд скользнул по его ширинке, на которой обозначилась заметная выпуклость. Блин, неужели все этим и закончится? Он меня изнасилует? Да уж лучше так, чем задохнуться на цепи! Я покорно раздвинул колени максимально широко, ослабляя давление веревок. Наконец-то я мог дышать свободно. - Ну что, Пупсик, ты готов меня слушать? – улыбаясь, осведомился этот гад. Я хотел было кивнуть, но вовремя вспомнил про ошейник, и выдавил: - Да. - Во-первых, да, хозяин. А во-вторых, я подумываю переименовать тебя в Ссыкуна. Думаю, это имя подойдет тебе лучше. Ну что, Пупсик, хочешь быть Ссыкуном? - Нет, - пробормотал я, по-прежнему глядя в пол, но тут же поправился. – Нет, хозяин. Блин, да я что угодно скажу, лишь был он меня больше не лупил. Вот уж когда сбегу отсюда, тогда и распишу во всех подробностях ментам про его закидоны. Пусть его в психушку до старости закатают. - Значит, хочешь Пупсиком быть? – допытывался Великий, глядя на меня сверху вниз. Я просто кожей чувствовал, как его взгляд ползает по моему голому, беспомощному телу. – Ну? - Да, хозяин, - выдохнул я. А что мне еще оставалось делать? Вякну что не то, а этого козла как переклинит… Мне пока еще жить хочется, а Пупсик - это все-таки не Ссыкун. Это даже нежно как-то. - Тогда скажи это. «Я – Пупсик. Я ваша игрушка, хозяин». Ну вот, мы и кончили тем, с чего начали. Только настрой у меня совсем не тот, что был утром. Не боевой настрой. - Я Пупсик, - услышал я собственный шепот. – Я… - Не слышу! – хлестнул голосом Великий. Я кашлянул и сказал чуть громче: - Я Пупсик. Я ваша… Я… - нет, бля, да что же это такое делается?! Да кто же я буду после такого?! Я вскинул на Великого, как я надеялся, полные ненависти глаза, и процедил. – Я человек, ясно тебе? А человека нельзя просто так присвоить! Так что пошел бы ты… Я зажмурился, готовый к тому, что он снова меня ударит. Но ничего не случилось. Я услышал тяжелый вздох. - Ничего-то ты глупенький не понял. Вижу, придется тебе объяснить. Человека присвоить, конечно, нельзя, ты прав. Зато вот раба – можно. Купить. И я тебя купил на той вечеринке. Точнее, мой отец купил – для меня. Я распахнул глаза и уставился на Великого так, что у меня аж веки заболели. - Ты чего несешь? Какой раб? Купил – как? У кого? Парень усмехнулся как-то печально: - Да просто. У дяди твоего. Он же твой опекун? Ну вот, он всю сумму получил, сполна. Так что ты теперь мой. - Дядя… - Я помотал головой, не в силах поверить в предательство родного человека. Конечно, он и раньше меня подставлял – снимал на видео, не спрося, подкладывал под козлов всяких, охочих до мальчишеских попки и ротика, приволок на подвальную вечеринку… Но продать? Это же… незаконно? Последнее слово я, видимо, произнес вслух, потому что Великий ответил, внимательно изучая мое лицо: - Незаконно? Ну, дядя твой передал опеку моему отцу – он у меня известный благотворитель, вот, теперь решил заняться воспитанием неблагополучного подростка. Так что на бумаге ты как бы мой братик, - парень хихикнул и облизнул пухлые губы, - а на практике – игрушка. Пупсик. И чем раньше ты начнешь себя вести, как Пупсик, тем лучше для тебя. Я до боли закусил губу, стараясь сдержать слезы: - Но я же не раб! Как меня можно было продать?! - Конечно, раб, - пожал плечами мой… хозяин? – Тебе же еще вчера вечером ошейник надели – помнишь? В голове у меня все перепуталось. Ну да, надели, но я-то думал, это просто элемент игры! И потом, на других мальчиках тоже ошейники были, только другого цвета… Стоп! Это что, значит, меня уже тогда пометили?! Или дело вовсе не в цвете… - А ты сам? – дернулся я, забывшись, и снова начал задыхаться. – На тебе ведь тоже ошейник был! - Пфф! – фыркнул парень. – На меня не равняйся, ты, блядь мелкая! Я там был, потому что мне это нравится, потому что я сам так хотел, ясно?! А тебя туда продавать привели. Сначала показали товар лицом, а потом… Ты же не помнишь ничего, верно? Это потому, что тебе в вино седативное подсыпали. Ты же не объезженный еще, чтобы не было проблем… Я почувствовал, как что-то горячее закапало на грудь и красные полосы на коже защипало. Я все-таки разревелся. Дядя… Я же любил его! На все был ради него готов! Думал, он будет заботиться обо мне, будет защищать… А он меня предал! Ради денег… А может, и ради престижа?! Он же теперь член клуба! Может трахать там любых мальчиков, а я ему, наверное, просто надоел. Вот он и вышвырнул меня, как ненужную игрушку. Точнее, продал. Мальчика б/у. Задешево, небось. Словно почувствовав, что я сломался, Великий тихо, почти нежно спросил: - Так кто ты? - Я… - с трудом подавив судорожный всхлип, я выдавил. – Я Пупсик. Я – ваша игрушка, хозяин. - Давно бы так, - теплая ладонь потрепала меня по щеке. Послышался звук расстегиваемой молнии. – Открой-ка ротик. Я послушно округлил губы. Напряженный, пахнущий ароматным мылом член скользнул по моему языку. Не дожидаясь приказа, я засосал. - Смотри на меня! Я поднял на Великого глаза, в которых все еще стояли слезы. Его рука обхватила мою шею, и он начал ебать мой рот. Он засовывал хуй так глубоко, что он, преодолевая сопротивление, погружался мне в горло, и держал там, пока я не начинал задыхаться и биться в его ладонях, как пойманная рыба. Тогда он вытаскивал елду, давал мне передохнуть, с интересом глядя, как я давлюсь набежавшей слюной, а потом засовывал свой член снова. Если бы мучитель не придерживал меня за шею, я бы точно удавился в ошейнике, так что я, благодарный за заботу, старательно работал язычком и старался, как мог, расслабить горло. Мой писюн висел, как мертвый, подрагивая от толчков ебаря в мой рот. Я старался уловить на лице Великого приближение оргазма и делал глотательные движения, стараясь поскорее закончить пытку, но вместо этого парень только дольше и дольше удерживал свою дубину у меня в глотке, как будто текущие по моему лицу слезы и слюни доставляли ему удовольствие. Наконец, когда у меня уже начало темнеть перед глазами, он резко вцепился мне в волосы и после пары сильных толчков выплеснулся мне в пищевод. Я бы упал, но ошейник и страх удушения удержали меня на месте. Великий окинул меня критическим взглядом и снял несколько фоток своим смартфоном. Мне было пофиг. Хотелось умереть – только как-нибудь безболезненно. Чтобы не задыхаться и не чувствовать, как металл рвет горло. - Ну, глубокий минет делать тебе еще учиться и учиться. И потом, почему у тебя не встал? – истязатель пнул меня по мошонке – не столько больно, сколько унизительно. – Игрушка всегда должна показывать, что хочет хозяина. Опадающий член сунулся мне в губы. – Оближи-ка хорошенько, а то он весь испачкался в твое поганом рту. Я принялся старательно облизывать хуй и яички, на которые тоже попала моя слюна. Наконец, Великий оставил меня в покое, запаковал свое достоинство в джинсы и – к моей тихой радости – застегнул ремень. - Ладно, хорошенького понемножку, - объявил он. – Посиди тут, подумай о своем поведении. А раз ты у нас любитель поорать… Великий зашел за кровать, подобрал что-то с пола и, вернувшись, засунул мне в рот комок каких-то вонючих грязно-белых тряпок. - Пососи пока мои носки, чтоб не скучать, - ухмыльнулся он и снова толкнул ногой мое болтающееся пустым стручком достоинство. Мой взгляд, горящий отчаянной мольбой, уперся в закрывающуюся дверь. С ужасом я осознал, что Великий распял меня как раз напротив входа в свою комнату, так что любой, вошедший в нее, тут же увидит меня – голого, избитого, покрытого следами давнего и совсем свежего секса. Мне хотелось пить, есть, да даже просто изменить положение тела… И я абсолютно не имел представления, когда мой хозяин вернется.