Игрушка

- Да, бля, какая сука тут свое дерьмо навалила?! Оказалось, дверь хлопнула не только в моем сне, но и в реальности. Только ввалился в нее не Мишель, а Великий – споткнулся о собачий коврик и растянулся, матюгаясь, на полу. Видос у парня был – просто досвидос. Пока он, заплетаясь в ногах, силился подняться, я разглядел заплывший глаз, ржавые полосы на щеке, напоминающие засохшую кровь и разбитую губу. Рубашка высунула из штанов клетчатый хвост, на ней не хватало половины пуговиц, а один рукав печально свисал с плеча в бахроме ниток. Джинсы были порваны на колене и покрыты пятнами, похожими на отпечатки подошв. Блин, его что, ногами пинали?! - Пупсик! – глаза Великого сфокусировались на мне, ореховая радужка почти исчезла за огромными зрачками. – Я что, тебя разбудил? Я невольно поморщился – разило от него неповторимой смесью сивухи, мочи и блевотины – и плотнее прижался к стене. Когда хозяин в таком раздрае, кто знает, что можно от него ожидать? - Ну прости, - парню удалось, наконец, собрать конечности и занять вертикальное положение. Он тут же принялся метаться взад-вперед, эмоционально размахивая руками, то вскакивая на подоконник, то пиная кровать, пока с разбитых губ лился бессвязный словесный поток: - Короче, в «Лабе»… Там мулаточка такая, просто пэрсик, попка, грудки, платьишко «возьми-меня»… Сама ко мне притерлась на танцполе, сама, понимаешь, а этот козел с тоннелями… Чо ты, говорит, мою телку мацаешь. Не, прикинь, так и сказал «телку мацаешь» - понаехали, бля, со своего Захусранска… Пойдем, говорит, выйдем. По-пацански поговорим. Ну, я вышел. А там еще трое хмырей каких-то. Мне сразу в табло прилетело. Ну, я одному вломил, второму – бля, ты бы видел, как кровища брызнула, у него носяра теперь, как у аборигена австралийского… А они меня суки повалили и ногами… Я с ужасом смотрел, как Великий скачет по кровати, изображая махач в лицах. Сказать, что он был не в адеквате, было ничего не сказать. Интересно, с чего это его так колбасило? А хозяина моего несло дальше: - Тор меня нашел, такой, ты чё, говорит, обоссался? А ты бы, говорю, сука, не ссыканул, когда тебя по почкам ботами с рифленкой! Ну, Тор, прикинь, мобилу берет, пару звоночков – и к «Лабе» джип подваливает, полностью упакованный. У пацанов биты, цепи - жесть. Короче, два часа по городу колесили, думали не найдем. Но не, мулаточка – она ж приметная. В «Пурге» до них добрались. Сцепились так, что от бара остались руины рейхстага. Я этому с туннелями сам цепью по моргалам… Поток откровений Великого не иссякал, вгоняя меня в состояние ледяного оцепенения. Мама дорогая, куда я попал?! Откуда взялся этот больной на всю голову психопат, и куда делся отличник Сапожников, идущий на золотую медаль? Или отличник-мажор – это просто удобная маска, а на самом деле, мой хозяин как раз такой и есть – отморозок, капающий кровью из открывшейся ранки на губе и месящий кулаками подушку, за отсутствием реального противника? Великий между тем снова соскочил на пол и принялся гарцевать по ковру, изображая в лицах, как он, Тор и группа поддержки драпали от ментов. При этом он все чаще забегал в ту часть комнаты, где на полу валялись осколки от упавшей фотки, которые никто не потрудился убрать. Я с тревогой следил за уже не очень белыми носками парня, пересекающими «заминированную» зону. Мои робкие мольбы: «Осторожнее, хозяин, там стекло!» услышаны не были, и неминуемое произошло. Великий остановился посреди автомобильной погони и удивленно поднял ногу: - Это еще что за нафиг? - Там фотография упала, - тихо пояснил я. – Дверью хлопнули, она и грохнулась. Я пытался тебе сказать… - Фотография? – Великий со спокойствием йога протопал по стеклу, наклонился и поднял рамку, из которой посыпались последние осколки. Уставился на фотку, будто впервые ее видел. А она самая обычная была, семейная – я ее до дыр заглядел от скучищи-то. Двое детей с родаками на каком-то пляже, на каникулах, наверное. Великий там маленький, лет восемь, наверное, ему, но узнать можно. Стоит, ракушку здоровую к пузу прижимает. И тут этот псих с каким-то всхлипом как звезданет фоткой об стену! Я подпрыгнул, аж цепь зазвенела. Рамка – хрясь, и пополам. На пол упала, а Великий на нее и ну ногами топтать – а по ней пятна красные, потому что порезался он. И самое жуткое, он до этого все трындел-трындел, а тут затих совсем, только дыхание тяжелое, и грудь ходуном. В общем, не выдержал я такой жести. Башку в руках сжал и завыл. Великий услышал, наверное, потому что опомнился вроде и как заорет: - Ми-ишка! Я сначала решил, что у него глюки, но буквально через пару минут в дверь влетел Мишель – по случаю ночного часа без платья, в трусах и прозрачном халатике. С учетом того, что труселя были полосатые семейные, смотрелась комбинация довольно дико. - Доброй ночи, Александр Арсеньевич, - начал он хриплым спросонья голосом, - ну что же вы так шумите… Великий одним прыжком перескочил кровать – а она у него, между прочим, двуспальная, типа сексодром. Сграбастал «горничную» за шкирку, поволок через всю комнату и как шваркнет на пол – у бедняги аж зубы клацнули. Орет такой: - Совсем, сука, обленилась? Думаешь, если отца ублажаешь, тебе все можно?! Ты у меня щас это стекло жрать будешь, поняла?! И ногу «горничной» на шею. Мордой в ковер вдавил и возит там. Нет, я, конечно, к Мишелю любовью не пылаю, но для меня это уже как-то слишком. Транс ведь был не виноват, что не убрал. Ему же никто не сказал про фотку. - Хозяин, не надо так, - подал я голос – как котенок мяукнул, ей-богу. Но Великий расслышал. - Зря жалеешь эту прошмандовку, Пупсик. Ее от такого только торкает. Да, Мишаня? Он оставил шею «горничной» в покое и отвесил ей хорошего пенделя. - Тебе же нравится, когда бьют по яйцам и по твоей ебливой пизде? Великий принялся пинать Мишеля по откляченной заднице, а тот только взвизгивал по-женски и крутил жопой – то ли в попытках увернуться, то ли, и правда, получая от происходящего какое-то извращенное удовольствие. - Пожалуйста, не надо больше, - сказал я уже громче. Смотреть на все это уже сил не было. - Благодари Пупсика, блядина, - Великий в последний раз вмочил по полоскам и, очевидно, хорошо попал – Мишель взял особенно высокую ноту. – А то бы ты отсюда омлет унес. - С-спасибо, - пискнула «горничная» и уковыляла в коридор. Когда через пару минут транс вернулся с пылесосом и мешком для мусора, Великий уже мирно дрых, повалившись на кровать, как был. Я лупал глазами на Мишеля, интересной походкой выгуливающего по ковру пылесос. - А… он у вас часто так? – наконец отважился спросить я. - Так – не часто, - буркнула «уборщица» и нервно зевнула. – Но гудит каждые выходные. Я пригорюнился. Уходя, Мишель выключил наконец свет. Великого раздевать не стал – боялся, наверное, что тот проснется и ему еще вломит. Я бы тоже испугался, но почему-то хотелось взобраться на не расстеленную постель, снять окровавленные носки, промыть влажным полотенцем ранки, а потом… поцеловать каждую. Осторожно снять грязные тряпки, лечь с ним рядом, прижаться и согреть своим телом. «Какой же ты придурок, - думал я, укладываясь на полу так, чтобы видеть в темноте контуры кровати. – Пупсик - он пупсик и есть».