Игрушка

Ноги несли меня через сквер странными зигзагами, и дело было вовсе не в мозолях на пятках или подламывающихся каблуках. Время мое стремительно истекало, я будто видел серебристый бег песчинок через узкую талию песочных часов – стремительный и неумолимый. Помню, на стене в моей комнате, пока еще с родаками жил, был такой плакат – хрен знает какого художника: огромные песочные часы, а в них – черепа, миллионы черепов. Стоят такие часики посреди пустыни, а к ним приближается человек – крошечный по сравнению с гигантским сооружением смерти. Типа воин в плаще. Или рыцарь. Идет, увязая в песке, медленно, но верно продвигается вперед. И ничего не боится. Я на этот плакат часами мог смотреть. Он меня как-то... успокаивал что ли. И вот теперь я ковылял, увязая во времени и в своей нерешительности. Смогу ли я быть с Великим после всего? Хочу ли я быть с ним? И что со мной будет, если останусь один? Если отпущу? - Тьфу, такая молоденькая, а уже пьяная, да еще посреди бела дня! – какая-то тетка решительно ухватила за руку дочку с бантиками и потащила подальше от меня. Эй, мадама, где ты была пять минут назад?! В горле встал горько-соленый ком. Оно опухло и болело, хотя слезы больше не шли, будто внутри кто-то завернул кран. Я дернул давящий шею шарф, пальцы наткнулись на металл под ним... Сука, ошейник! А что, если... Я встал посреди аллейки, как в песок врос. Не может быть, чтобы Черный просто уехал. А вдруг я соврал? Почему он должен мне верить? По логике, мужик меня должен был с собой потащить, а он отпустил. Сказал, следить за мной не будут. Тупость какая-то, а ведь он профи, раз полковник-то. Нет, объяснение тут может быть только одно. Не следят за мной потому, что и так знают, где я. И знают, что, если я им соврал, то сейчас побегу к Великому – чтобы его спасти, чтобы предупредить... или чтобы сбежать вместе с ним. Потому что без меня Сашку найти они не могут! Потому что на нем нет маячка, а на мне – он есть! Да еще такой, что, даже обнаружив, без ключа не снимешь. Вот только хозяин мой не знал об этом. Это папочка подстраховался, чтобы сынок дорогую игрушку не потерял. Стоп-стоп! Но если сектанты гребаные меня все время могли отследить по трекеру, чего нам столько времени гулять позволили? Думай, Денис, сука, думай! Ну, так... сначала батянька Великого в клетке сидел. Нас, может, искать только следующим утром начали – тогда в квартиру без номера и нагрянули. Мы оттуда драпанули, и на метро... Вот оно! Метро же в Питере глубокое, сигнал экранирует. А мы только на нем и катались весь день – то туда, то сюда. Великий как чувствовал что-то, кружил по городу... И клуб компьютерный в подвале был. В цокольном этаже то есть, может, там тоже сигнал не проходил. А потом я в скверике этом гребаном расселся... Мог бы, бля, и побыстрее читать! Так нет, ревел в три ручья, сопли на уши мотал, строчки расплывались... Ноги сами развернулись на сто восемьдесят градусов и стремительно повлекли меня в сторону, противоположную собору. Пусть Черный там пока по метро шарахается, а я его подручных по городу погоняю. Уведу подальше от хозяина. Блин, еще бы каблуки эти гребаные сковырнуть, на них не побегаешь. Да и толку теперь под девку шифроваться... И тут я снова затормозил, аж туфли в песок зарылись. Денис, где ты мозги потерял, урод?! Пока ты тут занят отвлекающими маневрами, твои пятнадцать минут тю-тю, и где ты потом Великого искать будешь? На вокзале? А ты знаешь, какой тебе нужен поезд? И что, если Сашка передумает ехать? Как ты его найдешь, когда сам папочка-кандук с его ручными ментами и «сверхспособностями» найти не смог? Блин, то есть это финал, да? Гребаный тупик! Или я успеваю к Великому, и нас берут вместе тепленькими. Или бегу... и он думает, что я его бросил. Не смог простить. Что тогда? Что он сделает тогда?! С нечленораздельным рыком я ломанулся из сквера. Споткнулся на ровном месте, взвыл от боли в подвернутой лодыжке. Зло пнул воздух одной ногой, другой. Ненавистные туфли описали в воздухе две красивых дуги и со смачным «плюх-плюх!» нырнули в пруд, распугивая уток. Дальше я порвал босиком – чо, привычные мы уже. Бежал, не разбирая дороги, будто мне было куда успевать. Влетел в какую-до дверь, распихав толпу детишек, хихикающих и пялящихся на меня круглыми глазами. Оказалось - это музей. Но мне не на экскурсию, мне в сортир, пока я тут кого-нибудь маленького и невинного случайно не убил. Вот – табличка. Тишина, прохлада, запах освежителя, какой-то мужик ссыт ко мне жопой... - Уйди, сука, от греха! – кажется это я ору не своим голосом и замахиваюсь чем-то. Мужик ссыканул мимо цели, обернулся, зыркнул по мне дикими глазами. И бочком-бочком – в дверь. Тут я поймал свой бледный лик в зеркале. Бля-а, ясно, чего мужичок ушуршал тихо в даль. Мне теперь в пору в роли Джокера сниматься, грим не нужен. И еще книжка эта дурацкая в руке – чего я ее за туфлями не выбросил?! Самое важное, письмо Великого, так то профукал. А теперь вот-вот потеряю его самого. И главное, сектанты гребаные возможность выбора у меня отняли, суки. Решили за меня. А я, может, хотел наплевать на все, и к собору! Забыть весь этот мрак и помнить только вкус сахарной ваты и ванили на его губах, и как он мне говорил про дюны, и как пытался меня оживить под дождем на асфальте, когда думал, что я разбился... А теперь – ничего этого не будет больше! Никогда! Потому что я не смогу этот гребаный ошейник снять, не смогу! Я со всей дури запустил несчастной книжкой в стену. Жалко взмахнув страничками, она врезалась в кафель и шлепнулась на пол рядом с корзиной для бумажных полотенец. Что-то металлическое зазвенело о серые плитки и убрякало под раковины. Металлическое? Откуда? Я подскочил к книге, механически отмечая, что изодранные колготки не слишком изящно превратились в лосины. По ходу, торчит из-под корешка что-то. Бумажка какая-то. Блин, вот уж, правда, роман, полный сюрпризов! Я плюхнулся на колени, поднял книгу и хорошенько ее потряс. Зашуршало, и из расшлепанных страничек выпала... целая гора сокровищ! Еще один исписанный листочек, несколько крупных купюр, мелкая хреновина, похожая на SD-карту, и... паспорт! Да, сука, мой гребаный паспорт! Вон, знакомая зашуганная мордочка на первой странице... Блин, выходит, Великий... конспиратор в книжке тайник устроил?! Ага, точно! Там сзади всегда пустая страница есть. Так он ее, по ходу, к обложке приклеил, и в получившийся «кармашек» всю эту фигню понапихал. Стоп, тормоз, обратный ход! Что это там еще звенело? На карачках под раковины. Очень «аппетитные» желтенькие разводы на сером. Лосины превращаются уже в шорты. Паутина в углу. Какая пизда ленивая тут у них уборкой занимается вообще?! За спиной открывается дверь, слышится испуганное мальчишеское «Ой!», громкий шепот «Там тетя!», дверь захлопывается. Ну где же, бля... Вот! Вот он, золотой мой, то есть серебряный ключик! Трясущимися руками срываю с шеи шарф, нащупываю скважину, сую туда ключ, не попадаю, не попадаю, не попа... - Да бля-ать! Вопль помогает. В ошейнике тихо щелкает. В руках у меня оказывается тонкий металлический обруч, согретый телом моего тела. Палец скользит по выгравированным прописью буквам: «Пупсик». Блин, так странно... Будто смотришь сейчас на часть самого себя, на которую обычно не обращал внимания, потому что привык: молочный зуб, который только что выпал, и ранка еще кровит. И в то же время, это словно часть Великого, которая всегда была вместе со мной. Физическое напоминание о моей принадлежности. Стремное такое ощущение – вот я своими руками оборвал связующую нас нить. Казалось бы – радоваться должен. Избавился от гребаного знака рабства. А мне почему-то больно. И грустно. Потому что я даже на память ошейник сохранить не смогу – от него надо срочно избавиться. Взгляд упал на валяющийся у коленей листок. Неровные, прыгающие строчки, будто писали впопыхах, как сочинение, которое докорябываешь в последнюю минуту до сдачи. Неужели там тоже что-то важное? Раз бумажка была спрятана вместе с паспортом и ключом... Глаза пробежали текст по диагонали. «Пока я дожидался тебя на кухне, какая-то хипповатая девчонка предложила купить у меня «Дрим-боя». Издание на русском языке раритетное... Мы поспорили с ней о финале романа. Автор-сука сделал его многозначным: хочешь, можно так происходящее понять, а хочешь – совсем по-другому. Не знаю, успел ли ты дочитать книгу до конца, но там с Натаном такая жесть происходит... Он остается один в заброшенном доме, ночью, и на него нападают. Жестоко избивают, насилуют, проламывают голову и бросают умирать в луже крови. И делает это все лучший друг его возлюбленного Рея... Так вот, эта прихиппованная сказала, что верит в счастливый конец. Типа Натан остается жив, находит Рея, и они сбегают вместе. Только дура она. С такой травмой не выживают. И через пятьдесят километров лесной чащи и гор не бегут, даже к любимому парню. Ну, я ей это объяснил. А она мне тогда: «Ты веришь, что ребята встретились в загробном мире? Что Натан явился Рею в образе духа там, или привидения, и Рей решил уйти за ним?» Я ответил честно, что сказочки все это, про загробный мир и призраков. Автор просто красиво хотел. Чтобы Натан обрел свое счастье, пусть и после смерти. Если бы это все в реальности случилось, то пацана бы в ящик положили и в землю, и стоял бы Рей на его могиле, делая вид, что он в той заброшке никогда не был, и вообще не в курсах, чо там за хуйня произошла. А после похорон – если он все-таки хоть немного человек – то пошел бы и дружка этого своего урыл. И папашку Натана, изврата старого. И если бы Рей своего Дримбоя действительно любил, хотя бы на сотую часть так любил, как... то он бы... Потому что не фиг было предавать. Не фиг было отказываться и стоять в стороне. Не фиг было бросать одного с волками. А когда уже предал... Я знаю, ты тоже сейчас чувствуешь себя брошенным и одиноким. Вокруг темнота и враждебные тени. Тебе страшно. Но знай: я стою на пороге, и тени эти охотятся за мной, не за тобой. А ты... посмотри в другую сторону. Видишь, там свет? Вот и иди на него. Возьми паспорт, бабки, садись на поезд до Кингисеппа, потом на автобус и паром. Адрес ниже. На этого человека можно положиться. Он тебя приютит, и никто у него тебя не найдет. На карте памяти видеоматериал и документы, короче, компромат, которого хватит, чтобы папочку и весь Внутренний круг закопать, если кто решится за это взяться. Хочешь, используй ее, а хочешь спрячь – это твоя гарантия. Прощения у тебя не прошу, потому что не заслужил его. Жаль я не успел подарить тебе на память ничего стоящего, ничего достойного тебя, вроде браслета с зеленым камнем. Только эту потрепанную книжку...» Листок выпал из моих пальцев. Великий! Сашка, придурок гребаный, ты что задумал?! Я судорожно глянул на часы. Пять минут! Вот все, что у меня осталось. А руки трясутся, будто я, хиляк, час подтягивался на турнике, и сердце колотится так же. И кишки переворачиваются, завязываясь холодными узлами. Не успеть! Никак не успеть! А надо... Надо! Женские тряпки полетели в какую-то кабинку, зашвырнутые под дверь одним пиком. Мне было пофиг – зайдет кто в сортир или не зайдет. Пофиг было на трусы с носками – некогда их в рюкзаке вышаривать. Штаны, кеды, обрываю один шнурок, затягивая, – похуй. Первая попавшаяся футболка, пальто, распихать важное по карманам... Ах да, морда... Так, вода, бумажные полотенца... Тьфу, размазалось только, у нарика после ломки видос краше. Тогда на башку капюшон... Опять кто-то в дверь лезет: - Молодой человек, вы тут женщину не видели? Тетка какая-то в клетчатом костюме, порядок пришла наводить. Я молча мимо. Рюкзак остался на полу валяться, но без него быстрее. Скачу через холл. Там туристы фоткаются, по виду – японцы. Ошейник сам падает в чью-то открытую сумку. Вот пусть Черный за ним теперь хоть на Фудзияму лезет. Дверь с табличкой. «Вход только для работников музея». Мне сюда. Полковнику не верю. Следят – не следят... Рву по каким-то запутанным коридорам, почти сбиваю с ног старикана с кипой бумаг, вылетаю за поворот и наконец во двор. Несусь по набережной, натыкаясь на прохожих, не матерюсь только потому, что боюсь сбить дыхалку. Капюшон давно слетел, полы пальто хлопают за спиной, в ушах – грохот крови и топот резиновых подошв по асфальту. Вылетаю на проспект, еще немного, вот уже купола... Мне надо на другую сторону. Вон переход, светофор. Блин, не работает – какие-то умельцы там все разрыли, ломают асфальт отбойным молотком, так что под черепом дрожь отдается. Движение четырехполосное, в обе стороны потоком. Время, время... Все, сука! Три пятнадцать! Где же Великий, где? Собор гребаный прямо передо мной... Может, он с другой стороны ждет? И тут я вижу его. Через дорогу вижу, за цветным мельканием машин. На тротуаре, у самого поребрика. Лицо бледное, сосредоточенное, глаза ищут кого-то. Я замахал ему, подпрыгивая на месте. Заорал – но разве отбойный молоток перекричишь? Он меня не видел. Может, красное платье высматривал. Может, меня тачки заслоняли. Три шестнадцать. Великий делает шаг к проезжей части. Глаза - черные, губы – тонкая сжатая полоса. И я понимаю, что сейчас случится. Я вижу это перед собой так четко, как никогда. И тогда я сам прыгаю прямо под несущуюся на меня громаду грузовика.