Игрушка

- Почему тут столько ментов? Я подозрительно уставился на темно-синие униформы, прохаживающиеся у входа на вокзал. - Да их тут всегда, как говна в канализации, - спокойно ответил Великий, шагая рядом со мной через улицу. – У нас есть шанс проскочить. Сегодня выходной, у пригородных поездов толкучка. К тому же ты такого шухера на Измайловском навел… Заметил, как быстро там мусора появились? Я поежился, глубже надвинул на глаза капюшон: - Думаешь, за мной проследили? Великий пожал плечами: - Фиг знает, просто надеюсь, папочкины ищейки там рыскать будут. О, смотри! – он двинул меня в бок, указывая на вывалившуюся из автобуса кучку ребят с рюкзаками и парой гитар – по виду, типичных студентов. – То, что доктор прописал! – губы хозяина раздвинулись в хищной улыбке, и он чуть не пинками погнал меня в сторону развеселой компашки. Мы пристроились студентам в хвост – вроде с ними, а вроде – сами по себе. Великий, кстати, вполне вписывался в тусовку – защитного цвета куртка, рюкзачина… Я в своем пальто мог сойти разве что за младшего брата, провожающего старшего до поезда. Да и ладно, сойдет… Вон, мимо ментов уже прошли, они даже глазом не повели в нашу сторону. - Бля, очередь, - ругнулся Великий, кивая в сторону касс, у которых змеились длинные хвосты обремененных сумками и чемоданами граждан. – Кстати, ты бабло не посеял? Я лихорадочно засунул руку в карман и облегченно выдохнул, почувствовав шероховатость скомканных купюр: - Не, тут они. Мы пристроились в очередь вслед за компашкой с гитарами. Великий, как ни в чем не бывало, завязал разговор с парнем индейского вида – у него только орлиного пера в черном хвосте не хватало. Меня же кидало то в жар, то в холод: глаза постоянно натыкались на синие униформы или подозрительных качков без багажа и с мобильником у уха. Волосы под капюшоном взмокли, но снять его я не решался: не хотел светить особую примету – татуху. Великий трепался себе, будто мы, и правда, в поход собрались на выходные или с друзьями на дачу. А мне казалось, что очередь не двигается, и мы все топчемся на месте, пока менты и соглядатаи Черного в гражданском смыкают круг, отрезая нас от выхода к поездам и метро. Шиза пошла такая, что у меня кишки скрутило, и внезапно жутко срать захотелось. Только вот я, после всего, что было, от Великого ни ногой. Не тащить же его с собой в сортир? Тогда поезд наш точно ту-ту, билеты купить не успеем. Нет уж, я лучше тихонько потерплю… И тут меня накрыла паранойя – две жирных тетки протащили мимо сумки типа «мечта оккупанта», и на их месте возник… Семеныч. Как всегда, при костюме и галстуке и без малейших зачатков мимики на широкой морде. Я зажмурился, досчитал до пяти. Нет, шофер дымом не рассосался. Смотрит такой на меня, как варан, не мигая. И пальцем к себе манит. У меня коленки ослабели, чувствую – щас либо обосрусь, либо рухну. Схватился за Великого, а сам только и могу просипеть: - Т-там… там… Парень скосился туда, куда мой дрожащий палец тыкал. - Вижу, - говорит. А сам спокойный, как мамонт перед племенем дикарей в шкурах. И индейцу такой: – Ты извини, брат у меня социофоб. Заикается, когда его что-то напугает. Мне надо его успокоить, окей? - Да без проблем, чел, - индеец тряхнул хвостом, посылая мне сочувственный взгляд. В который раз мне захотелось Великого убить. - Допрыгались, по ходу, - прошипел он, оттаскивая меня чуть в сторону, но не выходя из успокаивающей толкучки очереди. – Щас набегут сюда… Только теперь мне бросился в глаза наушник «хандс фри» на коротко стриженой черепушке Семеныча. От ужаса я громко икнул. - Но мы… Но он… Я поговорю с ним. - Ты - чего? – глаза Великого округлились, так что он, и вправду, стал похож на изумленного лемура. - Мне кажется, он не плохой, - бормотал я, пытаясь вывернуться из хватки хозяина. – Не такой, как остальные. Ты сам писал, про дачу, про гонки рассказывал… Вдруг он нас отпустит? - Отпустит?! – Великий горько хохотнул. – Пупсик, тебя точно птичка наивняк в лобик клюнула. Да у папы вернее вассала с роду не было. Ты хоть знаешь, что у дочки Андрея лейкемия, и мой отец все эти годы ее лечение в Германии оплачивал, включая пересадку почки? Я бросил отчаянный взгляд на Семеныча, терпеливо дожидающегося результатов нашего реслинга тире переговоров. Или подмоги. - Раз он такой верный, - я запрокинул голову, чтобы поймать взгляд Великого, и хрен с ним с капюшоном, пофиг уже, - чего тогда он твою маму не повез в тот день, когда она в аварию попала? Золотистые радужки враз потемнели, лицо застыло чужой картонной маской, но я все же получил ответ: - Она не позволила. Хотела одна. Они с отцом здорово скандалили в тот день. Думаю, она узнала кое-что… Может, пригрозила пойти в полицию, - Великий потер лоб, будто его мучила головная боль. – Я мелкий тогда был, не понимал еще нифига… А Семеныч потом себя долго корил, что не остановил, не заставил пустить за руль. Может, тогда бы ничего… Я выскользнул из ослабевших пальцев и проворно отскочил в сторону: - Я все-таки поговорю с ним. А ты в очереди стой. Уже не долго осталось. И вот я рядом с Семенычем. Снова приходится задирать башку кверху – я и забыл, какой он огромный, когда близко стоишь - причем не только вдоль, но и поперек. - Здрастье, - голос у меня сорвался и совсем не кстати пустил петуха. - Здравствуй, Денис, - вежливо ответил шофер. – Александра позови. Я вас домой отвезу. - Ему нельзя домой, - я запнулся, тупо хлопая глазами – и куда же делись все мои замечательные аргументы? – Его отец убьет… В смысле, не так убьет, а по-настоящему. Или насмерть забьет. Вы его спину видели? Семеныч тяжело вздохнул: - Денис, к сожалению, нельзя принимать на веру все, что говорит Александр. Понимаешь, я его сам с отцом по психиатрам возил. И у него не один диагноз. Обычно парень отдает себе отчет в своих действиях, но сейчас у него, очевидно, обострение, так что лучшее, что ты можешь сделать… - А статьи в газетах сегодня – тоже обострение? А фотки, которые вместе с директором школы нашли? – я пытался поймать убегающий взгляд, стремящийся спрятаться от меня в огромном помещении вокзала. – Вы же сами на дверях в подвал стояли! Разве вы не знали, что там происходит?! Вы же везли потом Сашку и меня к Сапожниковым домой – разве вы не видели, в каком я был состоянии?! - Ты был пьян, - Семеныч тряхнул головой, будто отгоняя от уха надоедливого комара. – А фотографии легко смонтировать. В любом случае, полиция разберется, а сейчас… - Да, полиция разберется! – мой голос отчаянно зазвенел. На нас начали оглядываться. – И пока вас могут обвинить только в пособничестве и покрывательстве. А если вы нас сейчас задержите, то вы будете виновны в убийстве. Вам мало, что Сашкиной матери аварию подстроили?! Вы теперь хотите, чтобы с сыном… Лапища размером с лопату сгребла меня за плечо: - Да что ты несешь?! Суженные серые глаза оказались вдруг прямо рядом с моими. Наконец-то мне удалось завладеть вниманием публики! Только почему мне кажется, что она сейчас душу из меня вытрясет? - Об этом вы тоже ничего не знали? И свечи на ее могиле бомжи зажигали, а не ваша больная совесть? – насчет свечей я чисто блефовал, но по глазам Семеныча и сбившемуся дыханию понял, что удар попал в цель. – И перед Сашкиным памятником тоже жечь будете? Послушайте, вам даже ничего не надо делать. Просто отвернитесь, посмотрите в другую сторону, и мы исчезнем – уедем и никогда не вернемся. Арсений Иванович продолжит оплачивать лечение вашей дочери. Вы ведь сделали все, чтобы ее спасти. На все глаза закрыли – вы ведь в этом мастер, да? Так почему бы вам еще раз не сделать то, что у вас так хорошо получается? Просто отвернитесь. Один раз. Пожалуйста! В его зрачках что-то скользнуло дымной тенью и тут же скрылось. Взгляд переместился мне за спину. «Все, пипец! – мелькнуло у меня. – Группа поддержки прибыла. А из под такой грабли фиг вывернешься!» Я медленно обернулся, чувствуя, как сердце тяжело и больно бухает в ребра. Там стоял Великий: билеты в одной руке, в другой... Мамочки дорогие, нож! По Сашкиным безумным глазам я понял – еще мгновение, и он на Семеныча кинется. «Не надо!» «Пожалуйста!» «Не надо!» Слова толклись на языке, но я только беззвучно развевал рот. Ноги приросли к полу, руки неподъемными якорями болтались вдоль тела. Великий шагнул вперед, и тут рука на моем плече разжалась. Ее вес исчез, и я почувствовал, что снова могу двигаться. Бросился навстречу Сашке, заслоняя Семеныча собой: - Уходим! Не трогай его, он нас отпустит... «Отпустит же?» Я оглянулся на шофера – но он пропал, будто растворился в воздухе между снующими взад-вперед пассажирами. Будто и не было его тут, а мне все привиделось – если бы не нож, блеснувший перед тем, как исчезнуть у Великого в рукаве. - Бывай, чел! Счастливого пусти, - мимо протопали, перекидываясь шуточками, студенты. Индеец хлопнул меня по плечу и подмигнул Сашке. – Брата береги. Я не верил, что за нами никто не гонится, пока мы проходили через турникеты на платформе. Не верил, пока мы залезали в пропахший людской массой и чем-то машинным вагон. Не верил, пока поезд не тронулся с места, и за окном не поплыли назад размеченные шпалами нитки путей и исчерченные граффити вагоны. А потом Великий вытащил из рюкзака вкусно пахнущий пакет и сунул мне в руку заботливо завернутый в бумагу пирожок: - Вот, зажуй. Полегчает. Я почувствовал под пальцами тепло теста, и вдруг понял, что мне жутко, до рези в желудке хочется есть. Впился зубами в пирожковую мякоть – брызнули одновременно слюни и... слезы. Так я и сидел, тесно прижавшись к Великому: хлюпал носом, хряпал капустную начинку и смотрел, как мимо нас едет в прошлое наша старая жизнь, махая рваными платочками кленов и тополей.