1453 год
Прошло пять дней с того момента, как турки-османы взяли город. Грабежи прекратились – первые три дня, дарованные великим султаном своим воинам на разграбление, подошли к концу. - Мегадука* Лука Нотарас, слушай волю великого султана, - властно и торжественно возвестил Шехабеддин-паша**. - Султан Мехмед Хан велит тебе привести к нему младшего твоего сына, дабы он поступил в эндерун***. Улыбка безжалостного и алчного евнуха-воеводы османов Луке не понравилась. Эти безбожники, осквернив христианские храмы и разграбив красивейший город мира, смеют ещё и ставить свои условия? - Уважаемый Шехабеддин-паша, прошу, передайте великому султану, что Яков – мой младший и единственный выживший сын. Он ещё совсем мальчик. И… - великий дука немного замялся, не зная, как объяснить неотёсанному осману, что судьба Якова в султанском гареме будет преисполнена смертельного греха, - у христиан так не принято. - «Так?» - с недоброй усмешкой переспросил паша. Он знал, что для этих чистоплотных белоручек-христиан связь двух мужчин греховна и неприемлема, но кому теперь какое дело, когда город – сердце их религии – пал и полыхает огнём уже пятый день? – Я не вполне понимаю Вас, Великий дука. - После всего, что уже случилось, подобное грехопадение… Я не допущу этого! Мой единственный сын не станет игрушкой для услад вашего султана! – Лука, раскрасневшись от гнева и срываясь на крик, вцепился колючим взглядом в бесстрастное и бледное лицо османа, желая выцарапать ему глаза и вырвать сердце. Совсем не по-христиански. - Скажешь султану об этом сам, - неглубоко поклонившись с наигранным почтением, Шехабеддин покинул дом Нотараса, не прекращая ухмыляться зло и довольно одновременно.***
- У тебя такое лицо, паша, будто ты только что съел дюжину младенцев, - послышался сбоку глубокий хриплый голос. Неторопливая и вкрадчивая манера речи говорила сама за себя: нагнав Шехабеддина за пару шагов, с ним поравнялся Заганос-паша. - О нет, куда лучше. Я съел целого мегадуку, - ухмыльнувшись, Шехабеддин исподволь глянул на пашу, чтобы увидеть его реакцию на свои слова. Заганос не разочаровал: приподнял удивлённо выразительные брови, а после расплылся в такой же довольной улыбке. - Правда? Жаль, меня с собой не позвал. Я бы тоже был не прочь им перекусить. - Ещё выпадет шанс, Заганос-паша, - лукаво глянув на недоумевающего османа, заговорщически прошептал хадым**** и, оставшись довольным собой и интригой, которую развёл, поспешил к султану, дабы донести до него известие о непокорности мегадуки.***
- Великий султан, мегадука Лука Нотарас отказался принять твою волю. Он сказал, что не отдаст сына в эндерун, поскольку «у христиан так не принято», - насмешка сквозила в каждом слове паши, а глаза, которые Мехмед привык видеть с самого раннего детства, сверкали хорошо скрываемым гневом и жаждой крови. - Ну, раз так, - задумчиво заговорил султан, одновременно опечаленный и оскорблённый неповиновением Нотараса. Его город пал, его вера ощутимо пошатнулась, его дом разграблен, а двое старших сыновей убиты в этой осаде, но он продолжает упрямиться и перечить. Никогда Мехмеду не понять этих христиан! – Приведите его ко мне. Вместе с сыном! Греки должны понять, что моя воля – закон! И должны знать, чем им грозит непокорность. У Раду, стоявшего чуть в стороне от султана, в груди что-то едва ощутимо дёрнулось и тотчас затихло. Кресты, красовавшиеся едва не на каждой крыше взятого города, напоминали о доме, об отце и братьях, о потерянном детстве. Раду молился всем богам, которых знал, чтобы они поскорее покинули этот город и вернулись в Эдирне, где не было ничего, кроме райских садов и палящего солнца, где ничто не напоминало об утрате. Луку, его сына и зятя янычары доставили по приказу Раду прямо ко дворцу, в котором после взятия города жил султан. Мегадука не выглядел напуганным, скорее упрямым, словно осёл. Он хмурил густые русые брови и кидал на султана такие взгляды, за которые в другое время и в другом месте немедленно бы лишился головы. Но Мехмеду и его соратникам хотелось вдоволь насладиться падением этого не в меру гордого человека. - Мне сказали, что ты отказался повиноваться моей воле, мегадука Нотарас. Это так? – голос Мехмеда уже сейчас звучал так, будто выносил смертельный приговор, но это был не первый султан, который пытался сломить волю греков, так что Лука не поддался на его давление. Он гордо вскинул голову и посмотрел на султана и пашей, стоявших подле него полукругом, с нескрываемой злобой. - То, чего ты просишь, грех в любой религии. Христос не примет моего сына в царствие свое, если он будет осквернён варварами и иноверцами! – слова больно резанули по слуху, и Раду, стоявший ближе всех к бесстрашному дуке, обнажил саблю, но был остановлен едва ощутимым прикосновением к запястью Шехабеддина-паши. - Не стоит, Раду Бей. Султан сам решит судьбу этого неверного*****, - голос славившегося своими кровожадностью и беспощадностью паши охладил пыл юного валаха, и он спрятал саблю в ножны, глубоким поклоном извинившись перед султаном. Мехмед, впрочем, почти не обратил на его порыв внимания. Его взгляд был прикован лишь к ангелоподобному сыну великого дуки, что стоял рядом с отцом на коленях, дрожа, как осиновый лист. Раду, пусть ослеплённый гневом, не смог не заметить этого взгляда. Казалось бы, только пару дней назад султан смотрел на него точно так же, целовал его неумелые губы и шептал на ушко такие вещи, о коих любому мусульманину при свете дня даже помыслить будет стыдно. Но вот уже он смотрит на другого, не стараясь скрыть своего внимания и желания. Сердце Раду едва не оборвалось от мелькнувшей мысли: «Ты доигрался, Дракул, доигрался. Посмотри, султану ты больше не нужен. Ты всё тянул и тянул, думая, что его интерес к тебе не иссякнет, но вот он уже смотрит не на тебя, желает не тебя. Ты перегнул палку, ты всё испортил, Дракул! Ты не достоин зваться драконом, глупый мальчишка!» - Отныне здесь лишь я закон, и воля моя непреложна! – подстрекаемый кровожадными взглядами Шехабеддина-паши и Заганоса-паши, Мехмед дал отмашку янычарам. – Раз ты отказываешься подчиниться, то будешь наказан. Ты, твой драгоценный сын и зять – вы все приговариваетесь к смерти за дерзость и неблагодарность. - Пусть так! – ни на мгновение не отчаявшись, провозгласил Лука, глядя впереди себя взглядом чистым и преисполненным праведного гнева. – Только умоляю, выполните мою последнюю – предсмертную – просьбу. - Да как ты смеешь, неверный пёс?! – не выдержал уже и сам Шехабеддин-паша, но был призван замолчать одним лишь едва заметным, но властным жестом султана. - Говори, - Мехмед был мрачнее тучи, грозясь вот-вот разразиться бурей и громом, обрушившись гневом не только на непокорного грека, но и на своих приближённых. - Пусть юношей казнят раньше меня, дабы вид моей смерти не вызвал у них колебаний и не заставил передумать, - даже горя на смертном одре, старый грек был мудр и хитёр. Усмехнувшись недовольно, но понимающе, султан благосклонно кивнул. Юного – совсем ещё отрока – Якова и молодого зятя Луки казнили первыми, отрубив им головы. Лука не дрогнул ни на мгновение, видя собственными глазами смерть последнего из своих сыновей. Он добровольно подставил шею своему палачу и прикрыл глаза, успев прошептать перед смертью: «Боже, прими мою душу». Собравшиеся османы не дрогнули ни от дерзости гордого грека, ни от вида крови, ни от раздавшихся набатом слов иноверной молитвы. Шехабеддин и Заганос выглядели довольными, словно лисы, пробравшиеся в курятник. Они вместе, лишь коротко переглянувшись, исчезли куда-то, оставив остальных пашей наедине с разгневанным султаном. Раду долго не мог придти в себя после произошедшего. Скрывшись за пологом своего шатра, он беспрестанно думал о том, что могло бы случиться, последуй старый грек воле его султана. Якова отдали бы в эндерун, и он – Раду – стал бы султану совсем не нужен. Неопытный, совсем неумелый и отнюдь не такой же красивый, как юный грек, он явно проигрывал на фоне мальчишки. Валах метался по шатру, словно тигр, загнанный в клетку, пока янычар, стоявший на посту снаружи, не заглянул к нему, оповестив, что пожаловал султан. Он едва успел договорить, когда Мехмед зашёл внутрь, и тотчас же поспешил скрыться с глаз султана. - Мой султан, - почтительно поклонившись, прошелестел Раду не своим голосом. Он был бледен и серьёзно чем-то обеспокоен, что не укрылось от зоркого взгляда султана. - Что-то не так, Якишикли Раду? Ты сегодня сам не свой, - голос султана звучал обманчиво ласково и заботливо, даже несколько обеспокоенно. Но Раду знал, что этому голосу доверять нельзя, ведь Мехмед мог в любой момент прижать его к себе и сделать всё, что ему захочется. Сегодня он был не в духе, и потому шансы Раду на спасение были в разы меньше. - Меня возмутила дерзость мегадуки Луки, мой султан. Он не имел права столь непочтительно говорить с Вами, - Раду и не надеялся, что Мехмед поверит в столь неправдоподобную ложь, но, кажется, султану понравился этот маленький обман, и он, довольно хмыкнув, шагнул ближе к своему бею. - Я уже наказал его, Раду. Или ты хочешь достать его с того света и собственноручно казнить ещё раз? – нескрываемая насмешка в голосе и во взгляде говорила о том, что Мехмед ни на секунду не поверил в выдуманную кровожадность валаха. - Нет, мой султан. Ваша воля – закон, - стараясь скрыть за глубоким поклоном свои волнение и страх, дрожащими губами вымолвил Раду, боясь находиться с настолько разгневанным Мехмедом не то что в одном шатре – в одном государстве! - Хорошо, что ты понимаешь это, гюзель Раду. Однажды тебе тоже придётся исполнить мою волю. Надеюсь, ты не ослушаешься меня, - совершенно неожиданно Мехмед оказался настолько близко, что его разгорячённое дыхание коснулось кожи, и сердце в груди Раду подпрыгнуло, тотчас же провалившись в пятки. - Моему султану не нужно мне приказывать, - едва слышно прошептал юный валах, поднимая на султана сапфировые глаза. – Я с радостью сделаю всё, чего он захочет, по собственной воле. Я раб моего султана и всегда буду хотеть того же, чего хочет он. Встретившись с немного испуганным, но всё же твёрдым взглядом сапфировых глаз, Мехмед в очередной раз восхитился смелостью этого мальчишки. Он думал, что их грядущая близость пугает Раду до дрожи в коленках, но тот был твёрд, словно скала. В юном валахе было столько воли к жизни и незамутнённой преданности, сколько не наскрести со всех пашей, вместе взятых. Он был пленён ребёнком, обращён в другую веру, призван убивать за султана и во имя величия Османской Империи, но ничто из этого не сломило его. Даже то, что он непременно станет возлюбленным Мехмеда, не страшило его настолько, чтобы обратить в бегство. - Раду, мой Раду, - положив ладонь на бледную шею валаха, что вздрогнул под этим прикосновением подобно птенцу, Мехмед улыбнулся мягко и искренне, переходя на интимный шёпот. – Надеюсь, ты не заставишь меня долго ждать? - Единственное, чего я с нетерпением жду, мой султан, это возвращения в Эдирне. Родные стены греют и придают сил, - кокетливо скрыв взгляд за веером бледных ресниц, Раду улыбнулся смущённо и ласково, как умел только он. Невинный и совсем неопытный, его заигрывания были такими чистыми и откровенными, искренними, что у Мехмеда что-то сжималось внутри тёплым комком. - Мы скоро вернёмся, вот увидишь, - «раз ты того желаешь» - подумал про себя Мехмед, но вслух ничего не сказал. Юному валаху незачем знать, что великий султан османов готов заставить своих пашей и целую армию столь скоро возвращаться обратно в столицу, не отдохнув вдоволь, только лишь ради того, чтобы скорее сделать его своим. * Мегадука – должность и звание (греч.) ** Паша – титул (осман.) *** Эндерун – дворцовый центр подготовки управленческих кадров. **** Хадым – евнух (тур.) ***** Неверный – термин, используемый в Исламе для обозначения представителей других религий и атеистов.