In shining armor

Скотт Лэнг не герой. Он — мелкий мошенник, он же и неудачник полный. Это какая-то удивительная удача, что он украл костюм, а его владелец так и рассчитывал. Скотт не уверен, что это удача вообще-то. Потому что вот сейчас он должен быть героем. Скотт всегда считал себя человеком маленьким. От которого ничего не зависит, который все портит скорее, чем кому-то помогает. Да и геройское амплуа у него не ахти какое. Он не летает в сверкающей броне по небу, не герой всего американского народа, его лицо не нарисовано на старых открытках. Он — муравей, человек-муравей. Самый маленький и бесполезный герой в трико. Но вот сейчас у него нет никакого выбора. Потому что его маленькая девочка, его принцесса может погибнуть от рук кого-то, кого и он, и Хэнк вспугнули, сделали монстром, может быть, сами того и не желая. Скотт падает в очень глубокую яму, из которой, конечно, возврата не будет. Он уменьшается и уменьшается, как будто съел кусочек пирога, на котором как раз-таки и было написано «не ешь меня». Скотт, конечно, очень боится. В штаны готов наделать со страху. Потому что мимо проносятся целые вселенные, о которых он даже и не подозревал, пылевые цивилизации, бактериальные миры, все меньше и меньше, вплоть до субатомного уровня. И когда он становится в триллионы раз меньше песчинки, он вспоминает о своей надежде. Потому что другой у него нет. Её зовут Хоуп. И у неё умерла мама. Потерялась в пространстве таком глубоком и далеком, что и не разглядеть невооруженным глазом. И Хоуп осталась совсем одна, при живом-то отце. Скотт не хочет, чтобы его дочка осталась одна. Скотт не хочет, чтобы его надежда умирала. У нее широкая улыбка, непослушное каре и острый язык. Не язык, а жало, вот честное слово. Он ненавидит её за правдивость, за то, что её нельзя обмануть, за ту самую остроту суждений. Он обожает её за бесстрашие, за смелость, за красоту и за нерастраченную нежность, за упрямство и за вздернутый нос. Скотт видит её прямо перед собой, на субатомном уровне, почти прозрачную, но все такую же прекрасную, словно виденье. Парит в тишине, в прозрачной неге, смотрит на виденье прямо перед собой, не может определить, как так вышло. Что вот он здесь, крошечный, его не существует совершенно в реальном мире. А она вот там, но смотрит на него в ответ. Скотт хочет протянуть руку, но внезапно отдергивает. Потому что это ведь не Хоуп, это Джанет, её мама. Он ловит руками это виденье, загребает ладонями пространство, а она только улыбается. Шепчет беззвучно губами напутствия. Скотт совершенно ничего не слышит, слезы застилают глаза. Но внезапно понимает, что надежда не должны быть одна. Вера и любовь ведь идут с ней под руки. И Джанет помогает нажать ему нужную кнопку. Наводит его пальцы, сжимает в кулак. Скотт теряет связь с этой вселенной очень быстро, возносится ввысь, его мир приобретает цвета и звуки, время входит в привычную колею. Вот уже его обнимает дочка, виснет на шее, и это настоящее счастье, о котором он раньше и не подозревал. Он чувствует себя героем, микроскопическим, может быть, самым маленьким парнем в кожаном костюме, но большего ему и не нужно. У Хоуп очень грустные глаза. Скотт знает, что он должен ей рассказать, должен донести до неё улыбку Джанет, её самые последние слова. Целует эти припухшие от слез губы, гладит эти шелковые короткие пряди. У него нет сил для этого, он вовсе не герой. Он слабак, мелкий мошенник и лузер распоследний. Скотт смотрит в её светлые глаза. Он надеется, что пригодится ей здесь, в обычном мире и без супергеройского костюма. Снова целует в нос, жадно и спешно, пока Хэнк не увидел, не выгнал его взашей. Хоуп смеется. Они чувствуют себя глупыми нашкодившими подростками. И это просто офигенно. На всех уровнях, даже на субатомном.