. . .
— Серьёзно? — Мадара вздёрнул брови. — Ты уверен, что не запнёшься на пятом слове прямо перед толпой врагов? — Почему нет? Я же сейчас все назвал! — А во время боя ты так же лихо будешь тараторить? Пока ты прочитаешь название своей сногсшибательной техники, тебе проломят череп! — Но если выучиться говорить быстро… — Не проще изменить название? Я могу предложить парочку… — Все твои названия от балды сказаны! Никакого полёта мысли! — А ты будто список с ними составляешь! Перебранка, видимо, была делом естественным и постоянным, потому что оба мальчика широко улыбались, дразня друг друга и подтрунивая самыми разными способами. Глядя на двоих мальчишек, которые уже поднимали камешки, чтобы попускать по воде «блинчики», любой мог бы заразиться их невинным весельем, которое редко увидишь в военное время. Любой, но только не наблюдатели с обоих берегов. Ни у кого из троих шпионов не проскользнуло и тени улыбки. Сосредоточенно и серьёзно смотрели на старших братьев Изуна и Тобирама, в деталях запоминая внешность незнакомых мальчишек, дабы потом суметь рассказать отцам. Изуна мучительно старался вспомнить, встречал ли он когда-нибудь в битвах паренька с такой странной причёской. Тобирама перебирал в памяти всех детей из враждующих кланов, с которыми он скрещивал мечи. Но ни тот, ни другой не могли решить — с соперником встречается брат или с простым человеком, не принадлежащим к войне шиноби? Если на лицах обоих братьев не проскальзывало ни единой эмоции, то и Сакура, и Хатикадзукима взволнованно смотрели на играющих в «блинчики» мальчишек, и эмоции одна за одной сменялись на их лицах. Казуки чувствовала, что знает черноволосого задиристого паренька, чувствовала, что его имя, потускневшее в памяти, буквально вертится на языке, но чувства оставались лишь чувствами. Беловолосая девочка никак не могла заставить память шевелиться и искать ответы. Откуда-то же пришло ощущение, что видит она его не в первый раз! Значит, где-то когда-то он успел попасться ей на глаза. Неспокойно билось сердце у самого горла, тревога вибрировала даже в кончиках пальцев, и Казуки едва удерживалась, чтобы не броситься к Тобираме, чтобы сказать: «Это враг! Хаширама в опасности!». Но почему именно враг? Стоит только взглянуть, как добродушно черноволосый толкает в плечо Хашираму, ехидно его передразнивает, заставляя Сенджу понуро опускать голову и бубнить какие-то извинения, и беззаботно поигрывает камешком в ладони, и сразу становится понятным — мальчишки знакомы давно, они друг другу доверяют, они… Друзья. К этим же выводам пришла и Сакура, но в отличие от беловолосой Сенджу, розоволосая куноичи нисколько не боялась и не мучилась. Она знала, кем является оппонент Мадары. Хаширама. Это имя воскресило в памяти уроки истории в Академии и страницы учебника, посвящённые внутренней и внешней политике Первого. Вспомнился и его монумент, вырезанный в скале рядом со своими последователями, вспомнилась Коноха, созданная его заботами и мечтами. Почему же так не привычно видеть Бога Шиноби, как с торжеством называл его Ирука, таким маленьким, смешным и забавным? Будто она не знает, что когда-то все были детьми. Но слишком уж велик был в её глазах Первый Хокаге, чтобы задумываться о том, что когда-то он был вот таким вот беззаботным и развесёлым ребёнком. Конечно, считать Хашираму Сенджу единственным основателем, который создал деревню, было бы нечестно и неправильно. Сакура помнила, что у деревни был ещё один «отец» — Учиха Мадара. Была даже сказка, что титул Хокаге был придуман Хаширамой, а имя деревни, скрытой в листве, дал обладатель шарингана. Но всё равно роль Учихи на уроках истории сильно приуменьшалась, иногда о его участии в строительстве селения и вовсе забывали, перекидывая все лавры на голову Первого Хокаге. Потому Сакуре всегда казалось, что считать Мадару основателем — чистой воды безумие. Ну, скажите, какой основатель натравит на своё детище разъярённого Девятихвостого Лиса? Только самый посредственный или вообще никакой. Но теперь она начинала сильно сомневаться в своих исторических познаниях. Если Мадара и Хаширама стали друзьями задолго до появления Конохи, значит, в число основателей можно смело занести обоих. Они выросли, стали Главами своих кланов, заключили мир и создали первую деревню ниндзя. Их примеру последовали остальные страны, и мир на несколько лет избавился от войн и сражений. А потом… Что же случилось после этого? Мадара подговаривает клан покинуть деревню, но за ним отказываются следовать. Тогда он уходит один и возвращается, восседая на морде сильнейшего из девяти Биджу. Хашираме не оставалось ничего другого, кроме как вступить с обоими в схватку ради защиты деревни. В конце битвы Первый Хокаге убивает (как он, по крайней мере, думал) лучшего друга, а его жена, Узумаки Мито, запечатывает Лиса в себе. Но Мадара не умирает. Он скрывается под землёй и выращивает из злобы и ненависти план, который, якобы, должен принести любовь и свет в этот мир. Появляется Обито, Акацуки, собирающие Биджу по всему миру, и так далее вплоть до Четвёртой Войны… Ясно было, что Учиха не просто так оставил родное селение, а потом и вовсе захотел его стереть с лица земли. Тут была своя тайна, и Сакуре оставалось только гадать, что же в отношениях двух друзей пошло не так. Титул Хокаге казался ей самой объективной причиной, ведь уже сейчас в таком молодом возрасте Учиха проявляет властолюбие и гордыню, однако… Почему-то ей казалось это слишком мелочным для мальчишки, которого она знала. Конечно, никто не знает, кем он станет через десять или даже пять лет, возможно, что в те года Мадара помешался на собственной значимости и власти и… Гадать можно было бесконечно, но теперь девушка видела перед собой ещё одну цель. Во что бы то ни стало не допустить, чтобы дружба будущих основателей обратилась в штыки вражды. Вторая встреча случилась спустя несколько недель, когда в одной из битв Хаширама лишился ещё одного младшего брата — Итамы. В тот день, пасмурный и хмурый, он пришёл к реке, тяжело опустился на твёрдый берег и несколько часов просто смотрел, как неторопливо шумят свинцовые волны. В душе теплилась надежда, что её холодные потоки смоют с него всю тоску и боль и унесут в далёкое море. Последний раз Хашираме было настолько плохо только после похорон Каварамы. Тогда он пообещал, стоя над ещё не закопанной могилой, в которой виднелась гробовая доска с гербом Сенджу, что больше такого не допустит. Обещал умершему брату, что никто из них не последует за ним раньше срока, но оказалось, что судьбе понадобилось немного времени, чтобы разыграть вторую смерть. Отец в привычной для себя манере, не обращая на скорбь жены и обоих сыновей никакого внимания, твердил, словно фанатик, что шиноби рождаются для того, чтобы умереть, что шиноби не плачут, что шиноби… Слушать одни и те же наставления «шиноби то, шиноби сё» и почтительно молчать было невыносимо, и Хаширама бежал из поместья так быстро, как только мог. В последний раз, когда он попытался донести до отца своё непонимание в системе этой бесконечной войны, Буцума не сдержал свой гнев и ударил сына по лицу со словами, что не позволит порочить смерть товарищей и предков, отдавших жизни ради будущего мира («Который неизвестно когда наступит!» — готов был выкрикнуть Хаширама в спину отцу, но сдержался). «Сказки о чести, любви и бесстрашной смерти в бою… Всё это полный бред. Их выдумали взрослые, чтобы детям не так страшно было надевать доспехи и отправляться в бой. Слова о добродетельных Сенджу и коварных Учиха… Ещё одна ложь, которая пытается оправдать бесчисленные убийства. Мы ничуть не лучше наших противников. И я уверен, что в клане Учиха детям рассказывают то же самое…» Сзади раздались тихие шаги, на которые мальчик не обратил внимания. Мысль о том, что за спиной может оказаться враг, даже не посетила его голову — настолько он был подавлен. — Давно не виделись, Хаширама. Поневоле Сенджу пришлось повернуть голову, потому что голос он узнал. Рядом стоял тот черноволосый мальчишка, с которым он встретился перед самыми похоронами Каварамы. Кажется, его имя Мадара? — Ты сегодня какой-то подавленный. Что-то случилось? — Не забивай этим голову, со мной всё в порядке… — попытался отделаться от сердобольного знакомого Хаширама. — Просто сегодня довольно мрачноватый день, не находишь? — Только из-за того, что на небе собралась парочка туч, ты решил пустить слезу? — Мальчишка беззлобно усмехнулся, наклоняясь к Сенджу. — Мне ты можешь рассказать. — Но ничего не случилось! Правда, ничего… Совсем ничего… Стоило черноволосому заикнуться про слёзы, как они, словно по приглашению, навернулись на глаза и предательски потекли по щёкам. Он сдержал себя, когда на деревянную доску гулко сыпалась мокрая земля, а теперь одно только воспоминание могло вызвать у него настоящую истерику. — Кончай выделываться! — раздражённо вскинулся Мадара, который ещё в прошлую встречу показал себя не совсем сдержанным шиноби. — Я же сказал, что готов выслушать! Хаширама взглянул на него, будто желая понять, действительно ли этому мальчишке, с которым он знаком без году неделя, так необходимо узнать, что же с ним произошло. Видимо, взгляд у него, в самом деле, был очень тоскливый, потому что недовольная мина Мадары сменилась на обеспокоенную. — Что произошло? — последовал вопрос, и Сенджу, не в силах придумать, как отвязаться от черноволосого мальчишки, рассказал. — Мой младший брат… Он умер. — Рукавом траурного кимоно Хаширама вытер слёзы. — Я пришёл к реке, надеясь, что её шум и волны смогут меня успокоить. — Так вот что случилось… — ответил приглушённым голосом Мадара. — Ясно… — Ты ведь Мадара, верно? — ещё раз уточнил имя своего знакомого Хаширама. — Интересно, можешь ли ты понять меня? Чувствовал ли ты когда-нибудь пустоту в своём сердце? У тебя есть братья или сёстры? Почему-то Сенджу на короткое мгновение показалось, что Мадара не ответит. Они всё-таки шиноби, ниндзя, которые никогда не должны были раскрывать перед кем бы то ни было свои сердце и душу, и только он, идиот, сделал это. Отец был бы в бешенстве. Однако Мадара, подняв камешек, ответил: — Нас пятеро в семье. Точнее нас было пятеро. — Было… — невольно повторил за ним Хаширама, осознавая, что за таким коротким словом скрываются немыслимое горе и тяжесть утраты. — Ага… — скривил губы в усмешке мальчишка, подбросив на ладони камень. — Мы, шиноби, можем умереть в любой момент. И мы умираем. Быстро, неожиданно, оставляя родным только возможность оплакать наше тело… Если, конечно, его нашли. Один из моих братьев так и остался где-то один, среди чужих тел. — Значит, ты понимаешь… — Понимаю ли я твою боль? — Мадара слегка нахмурился. — Да. Но я отказываюсь понимать, за что умерли наши братья? Ради чего? — Клан, — тихо прошептал Хаширама, глядя на тёмные воды реки. — Семья. Близкие. Рассуждая таким образом, взрослые продолжают сражаться. — Если и есть способ остановить бессмысленные смерти и прекратить войну, то это раскрыть перед врагом всю душу, вложить меч в ножны, заключить мир и стать союзниками. Мадара замахнулся и метко выпустил камень из ладони. Плюх! — Но это невозможно. Шиноби слишком гордые, чтобы задумываться о чувствах других, особенно о чувствах своих врагов. Нам никогда не хватает времени задуматься, правда ли то, что за кровь следует платить кровью? Возможно, что наши враги, какими бы они ни были, не так уж сильно нас ненавидят. Плюх! — Если бы можно было открыть себя перед врагом, не получив при этом кунай в сердце, если бы можно было стать братьями по духу и вере… Мир стал бы совершенно иным. Плюх! — Неужели нет способа показать свои чувства и мысли другому? — Я не знаю. Но верю, что когда-нибудь этот способ будет найден, и война остановится навсегда. Не нужны будут ни войны, ни шиноби, будет только мир и только… Любовь. Плюх! И камушек упал на той стороне, вызвав у Мадары победную улыбку. — Ты добросил… — удивлённо выпрямился Хаширама. — Да! — Мальчуган кивнул, и улыбка исчезла. — Не только ты достиг того берега. Теперь я тоже там. Мысли, которые сейчас буквально слово в слово озвучил Мадара, зародились у Хаширамы давно, ещё до смерти обоих братьев. Не раз видя смерть товарищей, слыша страшный вой каждый раз, когда в клан возвращались тела погибших, Сенджу понимал, что чем дольше идут бесконечные распри, тем тяжелее становится выживать таким маленьким людям, как он и братья. Однако высказать их он решился только после смерти Каварамы, за что и получил пощёчину от родного отца. На том всё и закончилось. Хаширама осознал, что его идей никто не поймёт — ни сообразительный Тобирама, ни мягкий Итама, ни внимательная ко всем его словам Казуки. А сейчас перед ним стоял мальчишка, который разделял его взгляды, когда другие отказывались их понимать, более того, он надеялся, что когда-нибудь они воплотятся в жизнь, и мир, о котором он, Хаширама, так мечтает, станет реальностью. Их встреча — подарок судьбы, не иначе. Лишь когда солнце коснулось линии горизонта, Мадара и Хаширама вернулись к реке. Целый день четверым шпионам приходилось перемещаться следом за двумя мальчишками, которые не ограничились игрой в «блинчики». Они то тренировались, отрабатывая свои техники и приёмы друг на друге, то мирно отдыхали, о чём-то беседуя (никто не стал рисковать и приближаться, чтобы подслушать), то вновь принимались что-то отрабатывать. И лишь неумолимое в своём движении солнце заставило Сенджу и Учиха прекратить игры и возвратиться к берегу. — Не запаздывай завтра! — предупредил напоследок Мадара. — Вот увидишь, я приду ещё раньше тебя! — усмехнулся в ответ Хаширама. Оба скрылись в лесу по обеим сторонам берега. Вслед за ними, но немного позже, отправились и те, кто с беспокойством и волнением следили за ними весь день.***
— Почему всё поместье стоит на ушах? — Это было первое, о чём спросил её Тобирама, когда она, отодвинув цветы глицинии, зашла внутрь импровизированного шалашика. — Чёрт возьми, какой-то стражник едва не огрел меня катаной по шее, когда увидел, что я ошиваюсь рядом с твоим домом! Я не мог тебя дозваться. — Не важно! — прошептала Казуки, подбирая длиннющие рукава своего юката и стараясь, чтобы те не коснулись земли. Если госпожа Сенджу увидит на них хоть пятнышко, на неделю можно забыть о тренировках. — Зачем ты меня позвал? Я кое-как смогла выпроситься в сад, пришлось соврать, что меня замутило от сандаловых благовоний… Тобираме такой ответ не понравился, слишком уж раздражённо Казуки задала вопрос. Он поджал губы и холодно ответил: — Я считал, что тебе будет интересно узнать, куда пропадает Хаширама. Девочка вздрогнула и опустила глаза. Ах, как она могла забыть! Тобирама же ничего не знает о том, что она вместе с ним следила за старшим сыном Буцумы и, конечно же, не нуждается в объяснениях. Но начавшаяся после её возвращения кутерьма с нотациями матери и вечерними уроками, которые она прогуляла, вытеснила все лишние мысли. Девочка даже не успела как следует поразмышлять об увиденном. Госпожа Сенджу своими причитаниями и неустанными приказами найти дочь замучила всех, начиная от собственных служанок и кончая рядовыми шиноби. И стоило Хатикадзукиме появиться на пороге поместья, как её моментально сопроводили в покои матери, которая суровым образом её отчитала, пригрозив, что если дочь не будет исполнять её повеления, то рискует остаться под домашним арестом на целый месяц. Делать нечего. Девочка терпеливо надела юката, которую раньше очень любила, а теперь чувствовала себя неудобно в этом обилии складок (ведь с ними абсолютно неудобно сражаться!) и остаток вечера согласилась заниматься тем, чем занимаются настоящие госпожи великих кланов. И лишь каким-то чудом в полной тишине Казуки, укалывая пальцы об иголку и старательно вышивая, смогла услышать стук камешков об стену. Она вернулась в комнату якобы за новыми нитями и подала товарищу знак, скинув на пол свиток. Однако самой ей выбраться из дома удалось спустя час, и то только благодаря обману. — Прости, Тобирама… — Казуки тяжело выдохнула. Рука готова была привычным жестом провести по волосам, но наткнулась на множество заколок и украшений, и устало опустилась. — Сегодня я была не самой послушной госпожой, мать вне себя, и… Там столько суеты, возни, беготни… — Она махнула в сторону горящих светом окон дома. — Я совсем о вас забыла. - Не представляю, как ты терпишь всё это, — оттаял альбинос, хмыкнув. — Я бы точно сошёл с ума. В чём ты в этот раз провинилась? — Весь день отлынивала от уроков, на которых должна была быть, — уклончиво ответила девочка, сожалея, что ей приходится солгать одному из лучших друзей, которых и так можно было пересчитать по пальцам. Казуки лишь пообещала себе, что братья узнают об этом, только немного позже. — Расскажи мне, что произошло. — Это невозможно! — Изуна в возмущении задохнулся, опираясь на стол. — Ты не можешь остаться тут! — Могу, — отрезала Сакура, обмывая руки от крови. — Раненых немерено… Клан Хагоромо не оказал вовремя поддержку, и Сенджу едва не убили всех, посланных в разведку! Ни один лекарь не должен покидать своего поста — распоряжение Главы! — Что-то чем больше мы выбираемся на вылазки, тем сильнее получаем… — пробормотал Изуна, а потом испуганно воскликнул: — А отец?! Он же… — Нет, Таджима-сан не мёртв и не ранен. — Розоволосая ободряюще улыбнулась, и мальчик облегчённо выдохнул. — Насколько я поняла, они были в это время совсем в другой стороне, потому ввязаться в драку не успели. — Сенджу последнее время всё сильнее и сильнее наседают… — проговорил Изуна, нахмурившись. — Мы теряем очень много людей… — Это война. — Сакура тяжело вздохнула, потерев переносицу пальцами. День выдался утомительным, а ночь обещала быть ещё веселее. — И здесь либо погибаешь, либо побеждаешь. Есть и третий вариант, но… — Она поджала губы и взглянула на младшего брата Мадары. — Передай Томоко-сан, что я вернусь только под утро. — Кохана, мне удалось проследить за Мадарой… Девушка устало взглянула на Изуну и уже хотела было признаться, что ей тоже это удалось, но удержала язык за зубами. Чем меньше человек будут об этом знать, тем лучше. Сейчас не знает никто, и этим необходимо пользоваться. Наконец, она может на что-то оказать своё прямое влияние, которое, возможно, изменит будущее к лучшему. Но об этом она подумает позже. — Ты знаешь, что он делает? Он встречался с кем-то? — Да, и ты знаешь… — Он мне кое-кого напомнил. — Тобирама нахмурился. — Но я встречал стольких детей на поле боя, не могу утверждать ничего конкретного. Возможно, этот мальчишка и не принадлежит к вражескому клану, вроде Учиха и Хагоромо, но я опять-таки не могу быть в этом уверенным. — Все Учиха, говорят, черноволосые и отличаются одеждой тёмных цветов… — припомнила Казуки слова Буцумы. — А ещё шаринган… — Ему хватило ума не показывать столь знаменитый Кеккей Генкай. Надеюсь, и Хаширама не стал при первой же возможности использовать Мокутон. — Это было бы очень безрассудно, — покачала головой Сакура. — Мадара на такое не пошёл бы. А судя по тому, что ты рассказал, они всего лишь… Друзья? — Но что их могло связать?! — Изуна не мог найти себе от волнения места. — Он шиноби, и брат явно это понял с самого начала! Как он может быть таким неосторожным в выборе «друзей»! Этот мальчишка может оказаться выходцем из вражеского клана! — Ты собираешься рассказать об этом отцу? — Разумеется! — Тобирама даже хмыкнул, будто Казуки спросила какую-то откровенную ерунду. — Я скажу об этом сегодня же вечером, и он сможет навести по моему описанию справки. Если он не окажется врагом, возможно, Хаширама так и не узнает о слежке. — А если окажется?.. — не удержала вопрос в себе девочка. — Что если это будет Учиха? Или Хагоромо? Или ещё какой-нибудь воюющий против нас клан? Что будет?.. Мальчик поднял на неё отливающие красноватым блеском глаза и сурово поджал губы. — Всем известно, что случится. Изуна необычайно серьёзно и слишком по-взрослому взглянул на розоволосую девушку. — Его окрестят предателем и дезертиром. А за это — смерть, если только брат не докажет обратного. — Каким образом?.. — Сакура сама не заметила, как у неё от тревоги резко сел голос, превратившись в какое-то шипение. Вопрос был отчасти риторическим, потому что ответ на него она чувствовала на подсознательном уровне. — Мадара должен будет его убить, а перед этим вытащить из него столько информации, сколько будет возможно. Изуна замолчал, с беспокойством выдохнул и махнул рукой. — Отец возвращается завтра. Я должен ему рассказать, иначе это закончится очень плохо. Ты знаешь, когда я сидел там, схоронившись за ветвями дерева, то внутри у меня будто поселился зверь с длинными когтями. Ими он будто разрывал мне душу и сердце. Я не мог ни на минуту оставить брата, следил настолько внимательно, что не слышал и не видел ничего вокруг. Никогда я так не боялся… — Даже когда заглянул Учихе в глаза и увидел там горящие шаринганы, не так страшно было. А ведь их Генкай может с человеком такое вытворять. Иллюзии с твоими самыми жуткими кошмарами это самое малое, что могут сделать эти глаза. Но сегодня, увидев, как этот пацан хлопает Хашираму по плечу, я понял, что даже иллюзии Учиха не напугают меня так сильно. Брат был к нему настолько близко, одного удара хватило бы, чтобы лишить его жизни! И я не успел бы, не успел бы ни спасти, ни убить этого мерзавца! — И если брата обвинят в каком-то там предательстве и лишат жизни только потому, что этот мальчишка не назвал свою фамилию!.. Да я лучше сам умру, чем допущу подобное! Мы должны заботиться друг о друге, защищать, потому что нет ничего важнее семьи и близких. — Я потерял двоих братьев, не сумев их уберечь. И не хочу терять последнего. — Я… Во что бы то ни стало защищу брата!***
Прошло несколько дней. И Таджима, и Буцума старательно наводили справки среди своих соклановцев по тем описаниям, что им предоставили младшие сыновья. Конечно, воинам было проще вспомнить взрослого шиноби, что представлял существенную опасность, нежели ребёнка, который, как правило, едва научился паре техник и метать сюрикены. Но, тем не менее, отцы не сдавались, упёрто решив всеми способами узнать, кем являются «друзья» их сыновей. А пока по крупицам собиралась информация, в обоих кланах происходили важные (не только для них, но и для врагов) события. И у Сенджу, и у Учиха по фундаменту нерушимой власти и авторитета Главы поползли первые трещинки. Они были маленькими, наверное, не заметные в суете дней даже для самих Лидеров щербинки, но, как известно, всё начинается с малого. Хосуто мучила слабость и болезнь, от которой нет спасения и лекарства. Имя ей — старость. Так выходило, что те шиноби, которым посчастливилось дожить до преклонных лет, платили за это большую цену. Сильные муки причиняли старые раны, порой тело отказывалось слушаться и подчиняться, всё чаще случались припадки усталости и апатии — следствие бурной, наполненной беспокойствами, лишениями и тяготами жизни. Конечно, не у всех старость превращалась в одну тупую мысль о том, что век закончен и пора умирать (взять того же Тайхаму Сенджу), но Хосуто попал как раз-таки в другую категорию. Мерзкие сплетни стали блуждать в клане Учиха, которым, вроде бы, и несвойственно трепать языком. Однако слухи шли и ширились, и, возможно, всё было связано со смертью Тсубасы, который умел держать языки всех старейшин под пятой сандалии. Говорили, что Хосуто совсем стар. Пора бы ему уже оставить свой пост и идти искать смерти в бою, как истинному шиноби! Ещё не хватало дождаться момента, когда старик будет выдвигать маразматические приказы! Делать больше нечего, ходить под слабоумным пнём! Говорили, что после него титул Лидера перейдёт к калеке. Нет, всем известно, на что способен этот малец! Но вы только подумайте, каким он станет Главой! Да его же положить на лопатки плёвое дело! Мне кажется, мальчишка даже сам не осознаёт, что ему уготовано. Всё мечется между красавицей Фумико и розоволосой Коханой, а думать о будущем клана обязан будет именно он! Говорили, что необходимо выбрать нового Главу. Нужен воин, молодой, сильный, бесстрашный, готовый поднять нас с колен и уничтожить всех врагов на пути Учиха. Эти постоянные проигрыши перед Сенджу… Скольких мы потеряли! Да, битвы, в которых Сенджу одерживали победу раз за разом, огорчали не только старейшин, но и простых воинов. Учихи злились на себя за слабость и неумение дать отпор давним врагам, и, как следствие, гнев выливался на голову Главы, чей суровый взгляд и отрывистый голос потеряли свою силу и не производили должного впечатления. В клане Сенджу могли бы вдоволь поехидничать и поязвить над глазастыми Учихами, однако, и им было не до смеха. Если болезнь Хосуто была лишь естественным биологическим процессом, то болезнь, а точнее эпидемия, навестившая Сенджу, была чумой — смертью, которая неизвестно откуда появлялась, уносила сотни жизней и также неожиданно угасала. Болезнь была заразной, но не цеплялась за каждого, кто с ней столкнулся. Чума будто бы вычленяла самых слабых, не способных на борьбу с ней. Если ты оставался здоровым среди заражённых, это считалось удачей и признаком крепкого духа. Если же заболевал, тебя хоронили без гроба, ибо её настолько трудно было вылечить, что целители давно присвоили ей статус неизлечимой. Начиналось всё с противной чесотки, а кончалось летальным исходом. В семье Главы был чёрный траур, ибо сыновей Тайхамы одного за другим забирала болезнь. Уже взрослые, сформировавшиеся шиноби, готовые к защите клана, ложились в сырые могилы вместе с простыми вояками. Дабы уберечь хоть часть своей семьи, Тайхама дал разрешение увезти жену и детей, не тронутых чумой, в отдалённое поместье, и это, конечно, не могло не вызвать возмущения у тех, кто не имел возможности покинуть заражённое поместье. Следом откуда-то вынырнул очень грязный слушок о том, что виновниками начавшейся эпидемии стали именно умершие наследники, неизвестно откуда притащившие на себе эту гадость. Всем было известно, что сыновья Главы, получив достаточное образование, с различными дипломатическими и военными целями путешествовали по всему континенту, следом же и вставал вопрос — так кто же первый умер от чумы? И, как донесли из дома Тайхамы колкие языки некоторых слуг, это был старший наследник Ютама. Авторитет Лидера Сенджу немного, но пошатнулся. Старейшины несколько раз не допустили Тайхаму для обсуждений вопросов, касаемых отношений с Даймё, в спину ему летели язвительные и едкие слова, и Сенджу, видя такое отношение верхушки власти, позволили себе не сдерживать свой гнев и боль от потери близких. А смерти продолжали настигать семью Тайхамы. Даже увезя своих детей в дальнее поместье, он не избавил ещё троих сыновей и собственную жену от смерти. Насколько было известно, двое юношей умерли в дороге, последний уже в новом поместье, и госпожа, сходя с ума от горя и скорби, была очень неаккуратна во время погребения и, как следствие, смерть через полторы недели. Оба клана страдали от внутренних распрей и внешних проблем, но от этого ненависть их только становилась всё сильнее, схватки ожесточённее. Сенджу с отчаянием людей, которые уже не верили в своё исцеление, бросались в бой, как одержимые берсеркеры, тесня и сминая отряды Учиха. Те же в ответ пытались им противопоставить страшный своими иллюзиями шаринган и огненные техники, выжигающие всё на своём пути. Конечно, в завертевшейся кутерьме из бесконечных битв и мелочных клановых проблем никому из них: ни Учихам, ни Сенджу — не приходило в голову, что останови они войны и соединись крепким союзом, со всеми свалившимися невзгодами было бы гораздо проще бороться.***
Вскоре клан Учиха потрясла ещё одна беда, конечно, не столь масштабная. Не в силах вынести горечь от потери отца, который был единственным защитником семьи, забыв о младших сёстрах и всём, что ей было дорого, Фумико без тени страха выпила полный бутылёк яда. Неизвестно, где она нашла его или кто ей продал, но яд, к её счастью (а может и несчастью), оказался плохо сваренным зельем. Он не дал столь быстрого эффекта, на который рассчитывала бедная девушка, потому яд вывели из организма до того, как он оказал нужное действие, и Фумико удалось спасти. Первое, что увидела пришедшая в себя девушка, это копну чёрных волос сидящего рядом юноши, который спал, прислонившись к стене рядом с её футоном. — А… Акихиро… — прошептала Фумико, которой не хватило даже сил удивиться. Сон Акихиро был очень поверхностным, почти что дрёма, потому он сразу же открыл глаза, услышав посторонний звук. — Фумико… — пробормотал он, заспанными глазами, под которыми темнели круги, оглядывая девушку. — Ты очнулась, слава Ками… Подожди, я сейчас позову Кохану. — Нет-нет, останься! — попросила девушка, протянув к нему руку и порываясь даже подняться. — Я чувствую себя хорошо, не беспокой её… Акихиро нахмурился, но всё-таки остался на месте, кивнув. — Ты очень сильно всех напугала, особенно своих сестёр. Это был очень глупый поступок, Фумико. Зачем ты… Просто зачем? Девушка отвела глаза, взглянув в потолок. — Когда я подносила яд к губам, я не боялась. Ни капли. Ты, наверное, помнишь, как сильно я раньше трусила на тренировках… А тогда не испугалась. Потому что ничего меня не держало. Даже сёстры. Отец мёртв, человек, за которого меня выдают замуж, и которого я очень сильно люблю, равнодушен и холоден. Я не стала ни великим шиноби, ни сильной Учихой. Всё оказалось таким бессмысленным… — Послушай, Фумико… — Я знаю, ты любишь её. — Девушка прямо заглянула в глаза Акихиро. — Кохана. Лишь слепой не увидит твои красноречивые взгляды и тёплое, почти что бережное к ней отношение. Как писалось в старинных легендах, твоё сердце отдано лишь ей. Ответь мне честно. Ты ведь любишь её? Акихиро краем глаза взглянул на дверь, судорожно выдохнул сквозь зубы и произнёс: — Единственное, чего я желаю, так это твоего скоро выздоровления. Ты напугала меня до смерти. Когда я узнал про твоё отравление, то не находил себе места. Фумико… — На её ладонь сверху легла его рука. — Ты нужна не только своим сёстрам. Ты нужна мне. И не только потому, что ты — дочь Тсубасы. Я знаю, что моё поведение очень часто и сильно тебя огорчало, и мне жизни не хватит, чтобы загладить свою ошибку. Только сейчас я понял это, когда увидел тебя еле живую на руках лекарей. Это моя вина. Я лишил тебя отца, когда не уберёг его на миссии, лишил своей поддержки, когда она так была тебе нужна, и вот итог. — Акихиро… — Нет, не говори ничего. Я уже всё для себя решил. — Юноша поднял голову. Взгляд его снова невольно вернулся к закрытой двери. — Я больше не оставлю тебя, Фумико. И ты меня не оставляй. Сакура кивнула, с некоторым облегчением выдохнула и отошла от двери. Она очень боялась, что Акихиро, не послушав её, резко и в грубой форме отчитает Фумико за попытку самоубийства, но, видимо, бессонная ночь, которую он провёл рядом с девушкой, переубедила юношу. Акихиро не знал, что Фумико уже приходила в себя до этого, а сама девушка не помнила, что на какое-то мгновение вышла из тёмного лабиринта горячей лихорадки. В эту минуту возле неё была только Сакура, которая и услышала страшные, бессвязные слова: — Оставьте меня… Я не могу… Не могу без него… Он любит… Кохану… Руки, потянувшиеся было к мокрому компрессу на голове Учихи, в оцепенении замерли. Сакура на короткое мгновение превратилась в изваяние. Ледяной ком прокатился от груди к самому низу живота, вызывая волну мурашек по спине. Внутренности будто медленно накручивали на раскалённый холодом штырь. Мысли заострились, стали быстрыми и точными. Сразу же в розоволосой голове сковалась цепочка рассуждений, мыслей, воспоминаний, мелких деталей. Звено за звеном — и перед ней мгновенно открывается полная картина. Белые пятна закрываются недостающими кусочками, и Сакуре становится понятно всё. — Ты не имеешь право играть с чужой любовью! Как ты можешь быть настолько бессердечным, настолько бездушным?! — Тебя не должны касаться наши отношения, Кохана. Она лишилась отца. Ты думаешь, что это легко пережить? — Дело не в её отце. Она сделала это из-за тебя. Акихиро со стуком опускает стакан, поднимая на разъярённую розоволосую девушку глаза. — Что? — Когда-то давно я была влюблена в человека, которому точно так же, как и тебе, было всё равно на мои чувства. Пускай это и не стало любовью, но привязанность к нему у меня была очень сильная. Наверное, одно его слово, и я, потеряв голову, сделала бы любое безумство. Подобно Фумико, я не скрывала своей любви, а в ответ получала только раздражение, равнодушие, наверное, даже отвращение… Кохана сводит брови, судорожно выдыхая. Видно, что воспоминания тревожат её, напоминают не о самых приятных событиях в её прошлом. Акихиро начинает понимать, куда клонит розоволосая, и стискивает зубы, готовый подняться из-за стола и во всём признаться Кохане. — Мне было очень больно. Я не хочу, чтобы и Фумико испытывала то же самое от тебя. Не превращайся в Са… — Она спотыкается, проводит по губам и тихо заканчивает: — Не превращайся в жестокого и глухого к чувствам тирана. — Кохана… — начинает было Акихиро, и Сакура, замечая его решительно настроенное выражение, пугается, кривит в ужасе губы и торопливо его обрывает взмахом руки. — Нет! Не продолжай! Я не хочу… Не хочу этого слышать! Фумико любит тебя, любит так, что её не пугает даже смерть. Может, она и плохой шиноби, может, она не умеет ни лечить, не пользоваться гендзюцу, но у неё есть то, что помогает ей не сдаваться и не опускать руки — это ты. Любовь способна поднимать с колен, а ты… Ты уничтожаешь её. Никто не полюбит тебя сильнее, чем это делает Фумико. — Что же ты мне предлагаешь? — язвительно откликается Акихиро, глядя на свою ладонь. — Полюбить её, когда моё сердце уже отдано другой? — Мне известно, что Хосуто не доволен тобой именно из-за этого. В клане и так блуждают не самые лестные слухи о тебе и о нём, если же вскроется ещё и твоё увлечение… — Акихиро сжимает кулак, готовый взорваться яростным воплем. «Увлечение» мучает его уже не первый месяц, а сейчас требовательно смотрит ему глаза в глаза. — Ты должен с ней поговорить и успокоить. И не приведи Ками, она снова окажется в лазарете, готовая отдать Ему душу. После этого разговора он провёл возле её футона ночь, день и ещё одну ночь. Сакура в какой-то момент испугалась, что перегнула палку со своими ультиматумами и требованиями, и попыталась заставить Акихиро хотя бы лечь на футон, но тот молча отказался. На его лице была написана такая страшная, «мёртвая» решимость, что девушка вновь почувствовала себя виноватой не только в его состоянии, но и во всех бедах клана. Если бы меня не было, всё было бы иначе, ведь так? История развивалась задолго до моего рождения, и ни в одном учебнике не писалось, что же происходило во времена Сенгоку Джидай*. Моё появление в клане всё изменило. Слишком сильно моё влияние. Тот, кто должен был умереть, остался жить. Те, кто должны жить, вынуждены были умереть. Сакура медленно вышла из лазарета на террасу и села на первой ступеньке, устало выдохнув. Периодически случались дни, когда девушка чувствовала, что бремя, которое на неё возложило само Время и таинственный голос, преследовавший её всё «путешествие», слишком тяжело и невыносимо для неё. Одна мелочь способна запустить огромный механизм случайностей, поворотов, непредвиденных событий, и, в конечном счёте, история изменится. Возможно, уже что-то меняется. Я не знаю, из-за меня происходит то, что происходит, или же всё идёт так, как и должно быть. О Ками, я лишь только надеюсь, что всё не станет только хуже… Когда-то давно Цунаде после очередной тренировки наказала ей прочитать несколько свитков по контролю чакры в библиотеке. Разыскивая необходимые материалы, она случайно нашла кое-что интереснее обычных свитков с советами по концентрации. Иероглифы на стареньком пергаменте рассказывали мысли какого-то древнего философа, чьё имя кануло в века и который рассуждал о том, что может произойти, появись в мире техника, позволяющая путешествовать во времени. Догадок и гипотез было очень много, но в целом основную теорию неизвестный автор окрестил метафоричным названием «Эффект бабочки». Сущность его проста: незначительное влияние, оказанное в прошлом, может иметь катастрофические и непредсказуемые последствия где-то в другом месте и в другое время. А если кратко, то «бабочка, взмахивающая крыльями в вашем саду, вызывает шторм и цунами на другом конце континента»**. «Небольшие различия в начальных условиях рождают огромные различия в конечном явлении. Предсказание становится невозможным»***. В первый раз за этот длинный и насыщенный год Сакура всерьёз задумалась над тем, какие последствия будет иметь её путешествие. Понятно, что мир, который она знает, переменится, причём насколько сильно остаётся только гадать. От этой неизвестности становилось страшно. Что если деревни не будет существовать? Что если Первый Хокаге умрёт раньше срока? Что если Наруто и Саске в новой реальности не родятся? Что если её родители никогда не встретятся, и она станет изгоем в чужом мире? Нет, нельзя об этом думать. Моя жизнь не может перевернуть судьбу всего мира с ног на голову. Да, изменения будут! Наруто и Саске останутся живы, Четвёртой Войны не будет, Акацуки не будут охотиться за джинчурики, потому что Учиха Мадара станет другим человеком! И я должна сосредоточить свои силы только на нём! Иначе пропадёт всё… — Фумико пришла в себя. От постороннего голоса Харуно даже подскочила на месте и мгновенно обернулась. Испуг прошёл так же быстро, как и появился. За спиной стоял Акихиро. — Как же ты любишь подкрадываться и наводить ужас… — пробормотала розоволосая, прикладывая ладонь к груди и поднимаясь. — Надеюсь, лихорадка отступила… Я должна её проведать. Но дорогу ей перегородила единственная рука Акихиро. Тот мрачно покачал головой и произнёс: — Она уже уснула. Температуры не было, только слабость. Так что не беспокой её. Последняя фраза прозвучала настоящим приказом, и Сакура недоумённо взглянула на юношу. Тот с тихим недовольством и раздражением взглянул на розоволосую и жестом дал понять, что ей нечего делать в комнате Фумико. Девушка хотела было возмутиться, на каком основании её, медика, не пускают, но Акихиро ледяным тоном произнёс: — Можешь быть спокойна за свою совесть, Кохана. Больше ни я, ни моя любовь тебя не потревожат. Сакура на мгновение потерялась, приоткрыв рот, словно зевака на базаре, но быстро взяла себя в руки, твёрдо прошептав в спину уходящему Акихиро: — Ты сделал это не ради меня. Это пойдёт на благо всем. — Ошибаешься. — Он остановился на последней ступеньке и скосил на неё жёсткий, давящий взгляд. — Дважды.***
Хатикадзукима со всех ног бежала через лес, боясь даже остановиться. Уже где-то час она перестала слышать несущуюся по пятам погоню, а потому позволила себе ненадолго остановиться и перевести дух. Всё-таки выносливости у неё было меньше, чем у взрослых, потому резкой болью сводило бок, тяжело давались вдохи, да и перед глазами мир иногда начинал вертеться в медленной пляске. Постояв несколько минут за стволом дерева, Казуки решила сменить направление побега. Карта, которую она захватила с собой, была глупо потеряна во время погони, и девочка смутно догадывалась, что где-то на востоке должна была быть дорога, по которой часто ездили торговцы и крестьяне. У них можно было бы узнать, в какой стороне находится поместье клана Сенджу. Ах, как жаль, что здесь сейчас нет Тобирамы! Уж он-то бы продумал весь план побега до мельчайших деталей. Впрочем, узнай альбинос, как она поступила, то непременно бы обвинил её в сумасбродстве, безумстве и желании покончить жизнь самоубийством. На её голову высыпалось бы не одно ворчливое возмущение. А Хаширама, поддакивая брату, начал бы лекции о том, насколько опасно было её путешествие из дальней провинции… Воспоминания о двух лучших друзьях вызвали на лице улыбку, и Казуки уверенно оттолкнулась от ствола дерева, решив, что лучше двигаться медленно, чем просто стоять в ожидании поимки. Она должна к ним вернуться. В новом доме, куда их отправил отец, поселилась смерть. Страшно было наблюдать, как братья один за другим отправлялись в сырые могилы, но девочку больше это не пугало так сильно, как раньше. С братьями она общалась очень мало, а некоторых даже не знала по именам. Да, она скорбела вместе со всеми, даже всплакнула несколько раз, но этим всё и закончилось. Пришла даже странная мысль, что сердце её превратилась в чёрствый сухарь, которому всё безразлично. Однако похороны матери доказали обратное. Пускай госпожа Тикоку редко баловала единственную дочку своей лаской и любовью, заставляя заниматься вышиванием, этикетом и музыкой, но всё-таки случались моменты, когда она разрешала дочери прийти в её покои. В такие вечера госпожа Сенджу позволяла лечь к ней на колени (наперекор всем этикетам), брала гребень и ласково чесала длинные и белоснежные, как у неё самой, волосы дочки, рассказывая какие-нибудь истории из своего детства и жизни её далёкого северного клана. Она умерла по неосторожности, и лекари пришли к единому мнению, что случилось это во время прощания с одним из сыновей, когда госпожа, забывшись в своём горе, разрыдалась на груди у мёртвого чада. Смерть матери далась Казуки тяжелее, чем братьев, но и напомнила ей о том, что болезнь, чума, не разбирает, госпожа ты или слуга с кухни. Она просто убивает. В день похорон госпожи Сенджу девочку ещё раз осмотрели лекари и с облегчением сказали, что признаков чумы нет. Казуки поняла, что если она хочет, чтобы так и оставалось, то должна бежать из рассадника болезни. Забрав с кухни всю снедь, которую смогла найти, прихватив кунаи и сюрикены из оружейной, а также карту, беловолосая девочка бесстрашно бросилась обратно в родное поместье. Дела там вряд ли были лучше, но маленькой госпоже верилось, что за стенами дома ей не может угрожать беда. Погоня вышла за ней незамедлительно, но, видимо, из-за творившегося в маленьком поместье хаоса воины посчитали, что у них есть дела поважнее, чем бегать по лесу за какой-то там девчонкой (пускай и госпожой), и отступили. Казуки это было только на руку. Полчаса ходьбы вернули ей силы, и она снова бросилась бежать. Неожиданно под ногами просвистело несколько кунаев, вонзившихся в землю буквально в считанных сантиметрах от Казуки. Девочка не удержала лёгкого вскрика и, вытащив несколько сюрикенов, обернулась, ища своего противника глазами. — Выходи! — опрометчиво крикнула она, делая усилия над собой, чтобы не струсить и не броситься бежать. — Кто ты такой? — Это мне спрашивать, — послышался в ответ высокий голос. Среди ветвей на дереве показалась фигура мальчишки с обнажённой катаной. Казуки пригляделась к нему и невольно дрогнула. Знакомые чёрные волосы, тёмная длинная одежда с широкими рукавами и лёгкий доспех. Мальчишке не нужно было поворачиваться спиной, потому что беловолосая девочка уже догадалась, что перед ней стоит воин из клана Учиха. Она могла только вознести хвалу Ками, что на её одежде не было герба Сенджу. — Ты зашла на территорию клана Учиха, — проговорил мальчуган, спрыгивая на землю. — И ты не уйдёшь отсюда, пока я не узнаю, кто ты такая! — Какая тебе разница? — задрожавшим голосом ответила Казуки, выставляя перед собой кунай. — Я не принадлежу к вашим врагам! — Ты — шиноби, — возразил мальчик, подходя ближе. Теперь беловолосая девочка могла в деталях рассмотреть его лицо. — А любой шиноби может являться врагом! Из какого ты… Юный воин запнулся, таким же пристальным взглядом, каким разглядывала его Казуки, впиваясь в её лицо и одежду. Белые волосы, золотистые глаза и слово «жнецы», которое говорилось вместо «жрецы». Минута прошла в гробовом молчании, которое нарушал только шелест листвы. Два совсем ещё маленьких шиноби смотрели друг на друга, и каждый ощущал, что сердце у него заходится где-то возле горла, не позволяя дышать. — Изуна?.. — Казуки?.. Два голоса прозвучали почти в один и тот же момент, но дети без труда различили свои имена в унисоне. Изуна (а это был, без сомнения, он) тут же опустил катану, на мгновение даже испугавшись собственного оружия. Казуки последовала его примеру, и сюрикены исчезли в сумке. Оба снова взглянули друг на друга, и Изуна первым выдавил улыбку на лице, произнеся: — Казуки… Помнится, ты не была шиноби при нашей последней встрече… — Встреча с вами в Храме Рюдзина заставила меня пересмотреть свои… Приоритеты, — ответила Казуки, едва вспомнив последнее слово, которое часто проскальзывало в разговорах взрослых. — Видимо, после моего ухода случилось что-то… — проговорил мальчик, припоминая миссию годовалой давности. — И ты… Ты превратилась из нежной госпожи в шиноби. — Девочки не должны брать в руки оружие, но ты сам говорил, что в этом нет ничего зазорного… — в первый раз улыбнулась Казуки, и отчего-то Изуне стало легче на сердце. — Теперь я и сама это понимаю. — Но даже если и так… — Учиха хмуро взглянул на девочку. — Ты — химе Сенджу. Что ты делаешь так далеко от поместья? — Я сбежала, — честно ответила Казуки, не сумев соврать. — В поместье сейчас всё… Плохо. — Эпидемия? — сразу же догадался Изуна. — Да, я слышал об этом. — Его лицо в одно мгновение изменилось, обеспокоенный взгляд впился в беловолосую госпожу. — Ты же не… — Нет! Ты что! — вспыхнула Казуки, замахав руками. — Я потому и убежала! Я очень боялась, что разделю участь братьев… Кажется, из них уже никого не осталось… — Ох… — Изуна, смутившись, кивнул. — Я понимаю. Терять родных очень больно. И возвращаться в рассадник болезни страшно, но поверь, лучше вернуться в поместье, чем бродить в поисках неприятностей по лесу! — В этом и беда… — Девочка стыдливо отвела глаза, ощущая себя маленькой, не доросшей до такого гордого звания «шиноби» девочкой. — Я потеряла карту, когда убегала, и теперь не знаю, как вернуться обратно… Любой на месте юного воина Учиха вновь поднял бы оружие и прикончил бы беловолосую госпожу, за голову которой можно было ещё и выручить солидную награду. Это не говоря уже о том, какую неприятность и досаду можно было доставить Сенджу. С детства прививали Изуне ненависть к мокутонщикам, учили, что никто из них не пощадит его в минуту слабости, значит, и ему не следует давать ни одному из них поблажку. И мальчик всегда следовал этому принципу, твёрдо убедив себя в обыкновенной истине: или ты, или тебя. Однако катана легко вошла в ножны с приглушённым свистом, и Изуна протянул девочке из клана Сенджу раскрытую ладонь: — Пойдём. Я смогу довести тебя до границы. Казуки уже коснулась своими пальцами ладони Учихи, но замерла. Тренировки с Буцумой не проходили даром. Тело её становилось сильнее и выносливее, а в голове, хотелось того девочке или нет, оседали слова о том, что нельзя доверять Учиха и уж тем более нельзя позволить им уходить живыми. Буцума говорил это с таким видом, будто за любое действие, направленное не на убийство, с небес падёт кара всех Богов. Мельком подняла она на Изуну глаза и увидела на лице мальчика такую решимость и беззлобие, что сомнения развеялись махом, как туман от солнечного света. Ладошка Казуки легла в его ладонь. Изуна крепко сжал её руку, готовый вести свою спутницу хоть на край света. — Только до границы. Не хочу, чтобы тебя заметили Сенджу.