La cordialite

— Бог в дожде, Клариса. Старлинг снится, что она одна на злаковом поле. Что сейчас жаркое лето - чистейшее, ярко-голубое небо, солнце неприятно печет кожу плеч и щек и заставляет пшеницу (пусть это будет именно она) блестеть своей желтизной. Ей везде невозможно душно, и как жаль, что на улице нет форточки. В этих кошмарах (так она старается подобрать синонимы) голос теплым шепотом разлагает на составляющие её имя. Когда Клариса не спит, ей кажется, что она проживает чужую жизнь: будто её тело, слова и мысли - не её и никогда не были. Будто она эту жизнь у кого-то украла. Утром она долго рассматривает иссеченные мелкой сетью капилляров белки своего отражения, словно ищет в их переплетениях какой-то смысл. Лето действительно выдалось жаркое. Когда Клариса не спит, она выходит на пробежку - солнце уже розовит небо, но туман еще не успел рассеяться. Она бежит, бежит, бежит (от себя), пока футболка не пропитывается потом, пока ноги не заплетаются, пока легкие не начинают гореть. Она добегает до пролеска, а потом почти падает на зелень, обессиленная, и так встречает рассвет. Я Клариса Старлинг, ФБР. Она уже вечность не ФБР. Не специальный агент, не стажёр, не секретарь и даже не моль в шкафу с припиской ФБР. Ганнибал бережно вырезает её из газетных статей, а Старлинг хочет в Висконсин и, когда Лектер звонит ей, проходящей мимо случайной телефонной будки, Клариса позволяет себе скулить ровно по тридцать секунд. Ганнибал говорит, Бог в дожде. В самый шторм Клариса стоит на терассе у дома и, раскинув руки в стороны, подставляет себя ливню. Её хлещет по коже холодными каплями, в небе грохочет, а она кричит изо всех сил, чтобы ветер унес это с собой. Вся пшеница в тот вечер погибла и больше не снилась Старлинг ни разу. Когда они встречаются, дома Лектер целует её шрам под ключицей и говорит, что её сердце - его по праву. Клариса кивает (ей с лихвой хватит одного только Дворца памяти). Он ведь в буквальном смысле прогрызал себе путь к ней.