Обида

О, как ненадолго его хватило! Дикон, закусив губу, не отрывая взгляд от окна, слушал удаляющиеся шаги Ворона. Кошкин Ворон… Он сумел продержаться полдня (самому смешно — целых полдня!) изображая из себя зазнайку Придда. И хорошо держался, надо сказать, даже иногда имел повод для гордости, читая в синих глазах удивление и непонимание. Так вот тебе, гад! Но стоило Ричарду вернуться в особняк, где каждый кирпичик язвительно напоминал о сумасшедшей всепоглощающей страсти и беззаветной любви Дикона, все пошло прахом. А еще эта совершенная неуместная близость. «Ну и кто такое выдержит? Проклятые глаза, обманчиво мягкий и тягучий, словно горный мед, голос, полный обещания и сладости… Вот только у меня открылась на эту вашу сладость, господин маршал, натуральная аллергия!» — уныло вел мысленную беседу с ушедшим Вороном Ричард. Да, Алва ушел, смиренно поникнув головой, показывая, что подчинился требованию оруженосца, оставил его в покое. Но разве ж могло это изменить того, что от одного только проклятого Вороньего взгляда, вся кровь, которая имелась у Ричарда, прилила… о, только не подумайте, что к лицу, нет, совершенно в другое место. Хорошо, хоть плащ не снял, удалось прикрыть свое поражение. Прислонившись лбом к прохладному стеклу, Дикон готов был выть от злого бессилия. Пока Алва был далеко, можно было еще обманываться и внушать себе, что Марианна с ее томными покатыми плечами и прекрасной как Рассвет грудью, с нежными, как лепестки розы губами и маленьким юрким язычком, смогла отбить у Дикона тягу к крепким, сильным рукам Рокэ и его не столь изысканным как у баронессы, но куда более возбуждающим ласкам. Дурак. И что теперь? Уйти он не мог, сбежать тоже, отдаться на милость Ворону — никогда! — Он меня больше не получит, — мрачно, но решительно пообещал Дик выползшей на небо Олларии бледной и обкусанной кем-то луне. Последующие несколько дней, Ричард старательно избегал встречи с Вороном. Он даже обедал теперь на кухне у Кончиты. Та была только рада, а вот Хуан… Кэналлиец лишь хмуро качал головой, но не одергивал, хотя Ричард видел, что дор Суавес не согласен с его тактикой и вообще все происходящее управляющему не нравилось. И правда, вечно бегать от Алвы Ричарду наверняка не удалось бы, да еще этот проклятый зуд… Дикон сжимал зубы каждый раз, когда до него доносился стойкий запах мориских благовоний, которыми пользовался Ворон. Он был везде: в гостиной, в библиотеке, в купальне, разрубленный змей, особенно в купальне! И дело было не в том, что запах Окделлу не нравился, напротив, вдыхая эту дрянь, Ричард не мог совладать со своим телом, которое истосковалось по Рокэ и желало его, постоянно. Твою же Талигойю! Даже вселенская обида и чудовищное оскорбление, которое нанес юному герцогу Ворон, не могли совладать с похотью. Ричард проклинал себя. Мучился. Потом сообразил, что можно унять разошедшуюся плоть рукой, быстро кончая, закусив костяшку указательного пальца, воображая… Нет, так больше продолжаться не могло. Но при всем при этом, пожаловаться на то, что Ворон зажимает его в углах особняка и требует принять извинения или что еще, Ричард не мог. Рокэ его не беспокоил. Мало того, Алва соблюдал дистанцию и границы, ровно так, как настаивал на том Дикон. Возможно, именно этот факт больше всего цеплял Дика за живое, заставляя его то и дело возвращаться в мыслях к синеглазому ублюдку. И вот когда Ричард был уже на грани нервного срыва и полового помешательства, в голову пришла простая и спасительная мысль — если ему нужна ласка и удовлетворение, то нет ничего проще, чем получить все это в борделе. Думать о фамильной чести было уже поздно, ее у Дика не осталось, а потому, однажды вечером, без колебаний прихватив кошель с золотом Ворона, при этом ядовито улыбнувшись, Ричард Окделл отправился в рассадник порока и продажной страсти, да не абы какой, а в гайифский. У ворот ему преградил дорогу Хуан, но в этот раз Дикон бежать не собирался, а потому, честно ответил на вопрос Суавеса, что собирается выбраться в город и немного развлечься. А после, почти не краснея, доверительно сообщил управляющему о том, что будет поздно, возможно даже ближе к утру. Хуан удивленно приподнял бровь, а Дик, впервые позволил себе ему улыбнуться и попросил не беспокоиться и не беспокоить подобными пустяками монсеньора. Уехал он на Доре, лошади подаренной ему Марианной, и колет оруженосца Ворона тоже оставил дома, облачившись в чёрный бархат. Зачем ему, опустившемуся герцогу, лишнее внимание, которое не могут не привлечь цвета и герб дома Алвы. Переступать порог подобного заведения было стыдно, но желание избавиться от накопившегося в паху невыносимого напряжения легко этот стыд пересилило. К тому же, это оказалось совсем не трудно — перешагнуть через принципы и, зажмурившись, плыть по течению. — Чего желаете, сударь? — Того же что и все прочие, попадающие в ваше заведение, — Дик дерзко сверкнул глазами и вздернул подбородок. Пусть только посмеет посчитать его желторотым юнцом. — Ваши предпочтения? — Мне без разницы, хоть сам Леворукий. — О, — служитель борделя тонко улыбнулся, — пожалуй, я знаю, что вам предложить. — Прекрасно. Мужчина, ожидавший его (Дик едва успел подавить вздох удивления) был высок, строен и белокур. Он весьма живо напомнил Ричарду братьев Савиньяков: длинные золотистые локоны, черные с затаенной насмешкой глаза, красивое лицо с правильными чертами и ничего в этом облике не было такого, что походило бы на Рокэ, герцога Алва. Отлично. Это то, что надо. — Добрый вечер, меня зовут Антуан, — улыбнулся «Леворукий» — и я готов исполнить любую вашу прихоть. — Замечательно, — Дикон с уверенностью, которой в себе совершенно не чувствовал, шагнул к мужчине размышляя о том, какие же у него прихоти имелись.