Пациент №1822

Больница, кажется, находилась в приподнятом настроении. Пациенты выглядели довольно бодрыми, во всяком случае, те, что сейчас сидели в гостиной. Среда — особенный день недели, и Себастьян скоро понял, почему. Это был день тушёной говядины, которую очень любили почти все. — Забавный факт: у нас никогда не было битв едой по средам, — усмехнулся Хименес. — И такое бывает? — спросил Себастьян. — Иногда, если кто-то меняет лекарства или находит способ их не принимать, — Хименес неодобрительно нахмурился. — Примерно два раза в месяц. — Но никогда — по средам, — задумчиво произнес Себастьян. — Хороший день, чтобы выгуливать мой любимый галстук. Утренний групповой сеанс прошел довольно продуктивно. Лесли Уизерс присутствовал, но говорил не так много, как в предыдущий день. Он был на удивление малословен, когда выступал перед группой. Другие пациенты разговаривали о том, что ее отец был сам виноват в своей болезни, или что он был болен, потому что он был тайным агентом, или разговаривали с пустым стулом, словно тот был живым существом. Кто-то говорил о том, что поглощение пищи делает его живым, или что им грустно, когда идет дождь. На самом деле всё это многое рассказало об обитателях этого места. Он отпустил их через полчаса. — Здесь есть свободное место, — вполголоса заметил Себастьян после сеанса. Ему не хотелось расстраивать девочку, которая разговаривала со стулом. Сейчас она была занята разговором. — Да, это для Рувика, если он когда-нибудь решит присоединиться к нам, — Хименес вздохнул. — Разве ему не запрещено покидать его комнаты? — Нет, нет. Дело в том, что он предпочитает одиночество. Рувик никому не доверяет, — Хименес помахал пациентке, которая ходила на четвереньках, словно собака. — Если уж мы о нем заговорили, мне хотелось бы увидеть его дело, — напомнил Себастьян. — А, да, разумеется. Думаю, лучше сделать это после ланча, — Хименес улыбнулся. — Поешьте. Во время перерыва доктора и медсестры кушали вместе с пациентами. Царила атмосфера практически семейного уюта. Это шло вразрез с фразой Хименеса о том, что к нему должны обращаться с должным уважением, но Себастьян не стал комментировать это. Он уставился на рагу, совсем не впечатленный неаппетитным видом. После минутной безмолвной молитвы о спасении своих внутренностей он заставил себя проглотить одну ложку. — Ого, — Себастьян моргнул. — Оно отличное! — Отличное. Отличное. Оно отличное, — улыбнувшись, произнес с набитым ртом Лесли. Себастьян решил держать свое мнение при себе; нельзя судить о книге только по обложке. Себастьян взглянул на очередь за едой. Он заметил несколько медсестер, которые кладут тарелки с пищей на подносы. Несомненно, для пациентов в комнатах. Таких, как Рувик. Себастьян доел всё очень быстро. — Не хочу много повторяться, доктор, но дело мистера Викториано?.. — напомнил он Хименесу. — Да, конечно, следуйте за мной. Он изо всех сил пытался сохранять профессиональный вид, однако было трудно усмирить энтузиазм, с которым он следовал за Хименесом. Он был действительно заинтересован в получении информации об этом странном пациенте. Кабинет главврача был довольно большим; больше, чем он ожидал. В конце концов, психиатрическая лечебница «Маяк» была достаточно маленькой. Ковёр с красным коротким ворсом, портьеры на окнах, стереотипный коричневый кожаный диван для пациентов, чтобы сидеть рядом с ними и записывать в блокнот их откровения. Добавить было нечего. За время, которое потребовалось мысленному критику Себастьяну, чтобы разнести кабинет в пух и прах, Хименес достал достал личное дело — увесистую папку с кодовым замком. В руках Хименеса было то, на что Себастьян нацелился уже довольно давно. И теперь можно было не ходить вокруг да около. Наконец-то он сможет прочитать это дело. Но где? — Пожалуйста, не выносите эту папку с территории клиники и верните ее мне, когда закончите, — сказал Хименес, передавая ему дело. — Конечно, сэр, — Себастьян кивнул и вышел из кабинета. Тихое место. Ему нужно какое-то тихое место, где его никто не побеспокоит. Он шел по коридорам с заветной папкой под мышкой. Он попытался вспомнить, где работает Джозеф. У него определенно должен был быть кабинет, который он, вероятно, делит с медсестрой Татьяной. Но это было не совсем то, что ему нужно. — Налево… потом направо? Нет, два раза налево, — бормотал он. — Ага! Татьяна сидела на своем рабочем месте и неторопливо подпиливала ногти. После очередного законченного ногтя она аккуратно накалывала на вилку кусочек свинины из тарелки, стоящей на ее столе, откусывала его и продолжала заниматься маникюром. А она неплохо использует перерыв, подумал он. — Могу я вам помочь, мистер Кастелланос? — невыразительно спросила она, не отрываясь от ногтей. — Я могу немного почитать? — спросил он, кивнув в сторону пустого кресла в углу. — Вам всегда здесь рады, — она вздохнула и продолжила подпиливать ногти. Он внимательно посмотрел на нее, неуверенный в ее отношении к себе, но всё-таки проследовал к креслу и сел. Наконец-то он был вдали от любопытных глаз и раздражающего шума. Он закинул ногу на ногу и открыл папку. Пациент #1822 Рубен Викториано Себастьян быстро читал и делал пометки в блокноте. В юном возрасте стал проявлять себя, как вундеркинд. Обеспеченная семья. Была фотография его семьи, хотя на ней никто не улыбался. Видимо, это была серьезная семья. Трагическое происшествие случилось с ним и его старшей сестрой. Себастьян ощутил что-то вроде сочувствия; пламя убило её, но он выжил. Месяцы в госпитале, множество вызовов. Сильная воля, заключил он. От вида фотографий из госпиталя он почувствовал себя больным. Ожоги второй и третьей степени… он перевернул эти фотографии и затолкал под другие бумаги. Сейчас было не лучшее время для их изучения. Результаты тестов на интеллект зашкаливали. Судя по всему, Рувик был умнее всех остальных, находящихся в этом здании, в том числе и умнее главврача, доктора Хименеса. Степени и докторантура в области биологии, психологии, химии. Он выругался: это было просто невероятно. Там было еще несколько фотографий, для которых не нашлось другого места. Рувик держит скрипку. Расчленённая лягушка. И одна фотография Рувика с сестрой — единственная, на которой он улыбался. Он тогда был совсем ребенком. Его глаза смотрели на нее снизу вверх с восхищением, а она улыбалась, обнимала его и смотрела на него в ответ с любовью. Потеря любимых людей может привести ко многим расстройствам. Его диагноз включал в себя шизофрению, мизантропию и периодические судорожные припадки. Шизофрения сопровождалась голосами, галлюцинациями и паранойей. Были задокументированы несколько случаев нанесения телесных повреждений по меньшей мере трем медсестрам. Сломанная рука, ушиб плеча, удар локтем в грудную клетку. В прошлом году разгромил свою комнату. Регулярно отказывается от еды. У Себастьяна возникло множество вопросов. Судорожные припадки начались до или после пожара? Были ли случаи шизофрении в семье? Что насчет его родителей? Его сестры? Про них было удивительно мало информации. Как они могли поставить ему диагноз без грамотной истории болезни? — Привет, Себ, — сказал Джозеф, заставив его подскочить. — Когда ты успел прийти? — Себастьян выпрямился, складывая бумаги в папку. — Только что, — Джозеф вздохнул. Когда он встал, из папки выпала фотография. Джозеф поднял ее и скорчил гримасу. — Ты на это смотрел? Себастьян взял фотографию; одна из тех, что были сделаны в госпитале, и Рувик на ней был обожженный и перевязанный. Он лежал плашмя, его левый кулак был судорожно стиснут от боли. Ему давали обезболивающие? Или их действие было слабым из-за развившейся инфекции? Он бы не смог стоять спокойно, если бы Лили не давали морфин. Если бы она умирала в муках… — Всё нормально. Я изучаю пациента, — Себастьян прочистил горло. — Его мизантропия развилась после смерти его сестры, э-э-э, а, вот, Лауры. Из чего я могу заключить, что она была для него всем. Он винит всех вокруг в том, что произошел пожар, который привел к её смерти. Его паранойя привела к тому, что он теперь думает, что все люди виноваты. — Может, ты будешь изучать кого-нибудь другого? — спросил Джозеф с беспокойством. — У вас двоих может быть конфликт интересов или негативный перенос. — Думаешь, из-за того, что моя семья погибла от огня, я буду лечить его по-особому, неправильно? Если других вариантов нет, я окажу на него позитивное влияние, — возразил Себастьян. — Если я смог принять то, что случилось в моей жизни, я должен быть в состоянии помочь ему сделать то же самое. Может быть, поделюсь с ним моим опытом. — Тише, Себ, я не собираюсь с тобой драться, — Джозеф поднял руки, защищаясь. — Я всего лишь прошу быть осторожнее. Татьяна позвала «Мистера Оду» для решения каких-то рабочих вопросов, и Себастьян был этому только рад. В конце концов, что Джозеф мог знать обо всем этом? Он вряд ли мог понять, какие чувства возникают, когда ты теряешь свою семью и когда тебе некого винить в этом. В таких катастрофах не бывает виновных. Он осознал это ещё в первый год. — Ланч для затворников, — сказала медсестра с тележкой, на которой стояли подносы с едой. — Татьяна. Татьяна кивнула и поднялась. Неторопливо прошествовав к тележке, она положила свои ухоженные руки на ручку. Она была весьма привлекательна, но ее улыбка казалась Себастьяну пустой, а в ее голосе почти не было никаких эмоций. Если бы он не знал ее лучше, и если бы она не была одета в сестринскую униформу, он принял бы ее за пациентку. — Мистер Кастелланос, поможете мне, пока мистер Ода протирает стол? — спросила она, не глядя на него. Себастьян устроил папку под мышкой и последовал за ней. Она мало говорила — только тогда, когда это было действительно необходимо. Пациенты относились к ней очень приветливо. Он задумался, зачем она захватила его с собой. Кажется, она и сама справлялась замечательно. Она остановилась перед дверью. Викториано, Рубен. Медсестра Гутиеррез обернулась. — Будьте так добры, мистер Кастелланос. Пациент 1822 часто бросается едой, которую ему приносят, — сказала она. — Я бы предпочла доесть бифштекс, а не отстирывать свою одежду. — Я… понял, — неуверенно сказал Себастьян, забирая у нее поднос. — Кричите, если я вам понадоблюсь, я буду здесь, — сказала она. Он решил, что это было шуткой, хотя он не понял ее смысл. Себастьян сглотнул, один раз стукнул в дверь и вошел. Его встретили звуки фортепиано, льющиеся из включенного музыкального проигрывателя, и Рувик, лежащий на кровати. Пациент приподнялся, спустил ноги на пол и слез с кровати. Он подошел к проигрывателю и одним движением руки погрузил комнату в тишину. Затем Рувик встал в молчаливом ожидании. — Ваш ланч, — сказал Себастьян. Он положил поднос на стол рядом с кроватью.  — Медсестра переложила на вас свои обязанности? Может быть, вам следовало бы задуматься о смене профессии, если быть доктором у вас не получается, — сказал Рувик. — Может быть, дворецкий. Или горничная. — Разве я вас оскорбил? Или вы ненавидите всех докторов? — поинтересовался Себастьян. — Откуда вся эта агрессия? — Психотерапевтический сеанс? Прямо сейчас? — Рувик скептически усмехнулся. — Если вы не возражаете. Думаю, если мы с вами немного пообщаемся, мне будет проще изучать вас, — Себастьян приоткрыл дверь и сказал Татьяне, что она может возвращаться без него. Она кивнула и покатила тележку обратно. — Моя работа заключается в том, чтобы помогать людям и узнавать о них больше. И, думаю, я могу многое узнать от вас, мистер Викториано. Себастьян взял записную книжку и уселся на стул, стоящий недалеко от кровати. Рувик подошел к книжному стеллажу и достал оттуда книгу. Он прислонился к стеллажу и начал сканировать взглядом страницы. Пациент любит сохранять дистанцию между собой и собеседником. Одинокая натура. — Можете начинать, доктор, — сказал Рувик, не высказывая никакого интереса. — Я хотел бы начать с вопросов о вашем прошлом. История, изложенная в вашем личном деле, очень скудная. Я хотел бы пролить на нее свет, чтобы помочь вам справиться с вашими психозами. — Я не собираюсь говорить об этом, не собираюсь даже думать об этом, но вы хороши. Что на этой бренной земле заставило вас думать, что я буду говорить об этом с вами? Что я получу с этого разговора? — продолжал издеваться Рувик. Себастьян задумался. Что он мог бы предложить? Он не собирался передавать пациенту какие-нибудь запрещённые предметы; за это его могли выгнать с работы или отправить в другой госпиталь. Рувик любил книги. У него был музыкальный проигрыватель, возможно, ему бы понравились какие-то диски. Хименес, вероятно, предлагал всё это ранее. Все эти вещи были слишком предсказуемыми, слишком простыми для Рувика. Вряд ли он мог дать ему что-то, что не пытались предложить другие врачи. Однако… — Что, если я немного расскажу о себе взамен? Вы умный человек. Информация за информацию. Рувик подозрительно посмотрел на него поверх книги. Это было неожиданно; доктор с оригинальными мыслями. Он захлопнул книгу. Надпись на корешке была на немецком. Книга вернулась на свое место. Рувик достал другую книгу и сел боком к Себастьяну рядом с мольбертом. — А вот вы не очень умны, — заключил Рувик. — Вы собираетесь дать личную информацию человеку, которого называют гением и шизофреником? Маленькая история, да? Звучит глупо… потому что у меня есть сертификат психолога. Я могу использовать против вас многое.  — Кажется, вы напуганы, — с насмешкой сказал Себастьян. — Напуганы тем, что я окажусь достаточно умным, чтобы использовать вашу историю для того, чтобы вам помочь? От взгляда Рувика по спине Себастьяна поползли мурашки. Страх? Нет, он смотрел не со страхом, только не после это последних слов. Это был гнев, вызванный намеком на возможность помощи. — У вас ничего не выйдет, как у всех остальных, — раздраженно произнес Рувик. — Задавайте ваш вопрос. И потом я задам вам свой. И vice versa*. Не слишком сложно для вас? Себастьян спокойно кивнул, но его интерес был подстегнут. Остальные? Очевидно, Рувик переносит свою ненависть к этим «остальным» врачам на Себастьяна. И сейчас он собирается ему рассказать что-то. Успех, которого не было у Хименеса. Он положил папку с личным делом на пол и достал из халата ручку. Глаза Рувика смотрели то на книгу — уже на французском — то на руку Себастьяна, когда он щелкнул ручкой. — Давайте начнём с чего-нибудь простого, — начала Себастьян. Рувик закатил глаза. — Какое ваше самое раннее счастливое воспоминание? — Когда я был дома и играл на скрипке для моей семьи, — Рувик скучающе вздохнул. — Если вы будете давать такие короткие бессодержательные ответы, вы получите такие же от меня, когда будете задавать свой вопрос, — заметил Себастьян. Рувик поднялся и развернулся, нахмурившись. Прижимая книгу к груди, он сделал глубокий вдох. Стоило ли опускаться в глубины памяти ради того, чтобы потом устроить доктору маленькую пытку? — Моя сестра читала мне Божественную Комедию в оригинале, на итальянском, — сказал он. — Мы были примерно на… Purgatorio, когда она остановилась. Она сказала, на улице хорошо. Давай перестанем читать об Аде и Чистилище и будем наслаждаться этим прекрасным днем, что приготовил для нас Бог. Хм… Бог. Дрожащей рукой он поставил книгу на полку и что-то прошептал — Себастьян не расслышал — затем взял со стеллажа другую книгу. Божественная Комедия на итальянском; не та, что принадлежала его сестре. Новая, с новой обложкой, потому что родители не отдавали ему оригинал. — Мы пошли гулять на улицу. Я взял мою скрипку с собой и играл для нее среди подсолнечников, а она танцевала, — он сглотнул и прочистил горло. — Она любила смеяться без причины — просто, чтобы посмеяться. Я никогда этого не понимал. Всегда смеялась до тех пор, пока… Рувик замолчал и тронул свое лицо, затем вздрогнул от нового воспоминания. Себастьян отметил его резкую смену настроения. Открытость перешла в глухую замкнутость. — Моя очередь, — Рувик кашлянул. — Никто не выбирает эту профессию без личных трагедий. Что с вами случилось, что подтолкнуло вас к такой карьере? Себастьян был готов к этому вопросу, он ожидал его. Его задают большинство нормальных людей. Почему он пошел в психиатрию? Почему исследует глубины поврежденных рассудков? Почему он плавает в этих тёмных водах, рискуя утонуть? Чтобы спасать тех, в чьих лёгких уже много воды? — Я собирался стать хирургом. Но моя жена и дочь, — Себастьян замолчал, ожидая, пока Рувик посмотрит на него. — Они умерли. Я встречал людей, которые научили меня справляться с этим, показали много способов, помогли мне. Поэтому я сменил поле деятельности с хирургии на психиатрию. — Дайте развёрнутый ответ. Что случилось с вашей женой и ребенком? Подробнее, доктор, — сказал Рувик. — Они умерли от пожара в квартире, — Себастьян сглотнул. — И вы поэтому так хотите помочь мне? О, посмотрите, как же мы похожи! Как много у нас общего! — издевательски выкрикнул Рувик и швырнул книгу в стену. — Проваливай, лжец! Ты говоришь, что хочешь помочь, но сам съеживаешься от монстра перед тобой! Уходи, жалкий лживый червь! — Успокойтесь, мистер Викториано, — Себастьян поднял ладонь, показывая, что не собирается причинять вред. — Я просто хотел сказать… — Скажи мне, доктор, скажи, как мы с тобой похожи. Давай проведем связь между нашими мёртвыми любимыми! — Рувик пнул мольберт и заорал: — Скажи мне, как ты расчленял в детстве кошек, чтобы понять, как устроена их кровеносная система, и как твой лучший друг играл тебе на пианино, и это была единственная вещь, которая делала тебя счастливым. Расскажи мне, как она кричала, когда ее пожирало пламя, и как ты вдыхал запах горящей плоти, который застрял в твоих легких и никогда не исчезнет! Ты все еще слышишь их, доктор? Слышишь?! Рувик опрокинул поднос и стул, затем стал хватать с книжной полки книги и с огромной силой швырять в Себастьяна. Одна особенно увесистая ударила его по затылку. Он подскочил к динамику на стене, нажал кнопку и быстро заговорил, что пациенту 1822 необходимо седативное. Если бы ему удалось как-то провести Рувика прежде, чем придет помощь, было бы лучше. — Мистер Викториано, пожалуйста, успокойтесь!  — И эта боль, сколько там было боли! Боже, Лаура, перестань кричать, я не слышу, что он мне говорит, — Рувик на секунду прикрыл уши ладонями. — Ты лежал в госпитале, у тебя была такая боль, такая агония, что тебе не помогали никакие лекарства? Твоя сестра кричала и хлопала дверью? У тебя было это?! Рувик взял со стула ручку, ту самую ручку, которую Себастьян бездумно оставил, когда отошел к кнопке вызова медсестры. Он взмахнул ей, продолжая кричать и бесноваться. Прошло несколько секунд с тех пор, как он использовал громкую связь, но ему казалось, что это были не секунды, а часы. Себастьян схватил Рувика, чтобы тот не кинулся на медсестру, когда та придет. Себастьян обхватил его руками, но он вырывался и бился, кричал, чтобы его отпустили. Себастьян не был уверен, к кому обращается Рувик: к нему или к воображаемым монстрам. То, как он кричал, заставило Себастьяна задуматься о том, что же на самом деле с ним произошло. Его решимость удерживать Рувика ослабела, и тот этим немедленно воспользовался и ударил его ручкой в плечо. Этот удар был слабым, но следующий был куда хуже, на халате проступила кровь. Он всё продолжал и продолжал колоть его. — Чёрт, Рувик, — Себастьян нахмурился, вздрагивая от боли. На ручке осталась кровь. Вдруг Рувик обмяк. — Можете оставить его, мистер Кастелланос, — прогудела медсестра, убирая шприц, которым она только что сделала укол в руку Рувика. — Положите его на кровать, если хотите. Себастьян опустил его на кровать; пол был весь грязным от ошмётков еды. Капюшон был снят, демонстрируя еще больше шрамов. Вся правая сторона головы представляла собой один сплошной ожог, зато левая была почти не тронута. Строгое лицо, расслабленное в беспамятстве, вызванном наркотиком. Татьяна взяла его за руку и проверила пульс. — С ним все будет в порядке? — Худшее позади, — она изобразила короткую улыбку. — Он выживет. Вам нужно обработать раны. Обратитесь к медсестрам. А я буду убирать этот бардак. Себастьян беспокоился, не будет ли у него проблем, но Татьяна не выглядела человеком, который тут же кинется к Хименесу, чтобы докладывать о произошедшем. Он не делал ничего запрещённого; может быть, разве что он остался наедине с пациентом. Еще у него не было разрешения на проведение терапевтических сеансов с новым пациентом. Что ж, он почти был готов к тому, что когда-нибудь попадет под суд из-за таких идиотских вещей. Он поднял с пола папку, записную книжку и окровавленную ручку. По крайней мере, ранения были только у него, а не у пациента. Когда он возвращался, он зажимал колотую рану ладонью, как ему советовала медсестра. Он зашел в кабинет Татьяны и нашел нам Джозефа, который работал над бумагами. Тот поднял на него глаза и спросил, как у него дела. Себастьян махнул окровавленной рукой, Джозеф немедленно подскочил к нему. — Что случилось? — спросил Джозеф, оглядывая кабинет в поисках перевязочных материалов. — Я пытался показать Рувику, что между нами есть некоторое сходство. И ты был прав, это было ошибкой. У него случился эпизод и он проткнул меня ручкой. Я не должен был сравнивать нас. Себастьян снял халат и галстук и позволил Джозефу заняться раной. Он стиснул зубы и вздохнул, когда Джозеф умело дезинфицировал рану; одна его рука лежала на его напряженном плече, другая прижимала ватный тампон к поврежденной плоти. Джозеф держал свои мысли при себе. Никаких «а я тебе говорил». Никаких «ты должен был слушать меня». Джозеф и так всё это прекрасно понимал, и Себастьяну не требовалось говорить об этом вслух. Одного взгляда было достаточно. Он перевязал его и проверил, туго ли наложены бинты. Что ж, всё было не так уж ужасно, и лечение займет немного времени. Он дал Себастьяну аспирин и воду. — Пожалуйста, будь осторожнее, Себ, — он оглянулся на дверь. — Знаю, знаю, — Себастьян махнул ему рукой, чтобы он прекратил. — Я имею в виду, — он посмотрел на него с беспокойством, — твое профессиональное будущее. Пожалуйста, осторожнее с твоим пациентом. Он может терять контроль, но ты-то себя контролируешь; не могу думать о том, что он может причинить тебе боль каким-нибудь безжалостным словом. — Ты преувеличиваешь, — Себастьян встал. — Это был всего лишь маленький эпизод. Маленькая вспышка. С ним всё в порядке. И со мной. Джозеф молча покачал головой. Он не сумел донести свою мысль. Придется идти медленным, сложным путём, который будет убивать Джозефа изнутри. Татьяна вернулась в кабинет и сообщила, что пациент успокоился и сейчас спит, и что его комната убрана — за исключением книг, которые остались лежать там же, где упали. Пациент никому не позволял к ним прикасаться. — Я вижу, мистер Ода позаботился о ваших боевых ранениях, — Татьяна кивнула на его забинтованную грудную клетку. — Пожалуй, я буду прибегать к его помощи. Выглядит очень профессионально. Было трудно понять, в шутку ли она сказала это, или была серьезной, но Джозеф покраснел в тон ее кофточке. Себастьян усмехнулся его смущению и пожал плечами. Татьяна вернулась в заднюю комнату и отдала ему очищенный халат. Он поблагодарил её. Джозеф с разочарованным вздохом вернулся к бумагам. Улучив момент, Себастьян вытер окровавленную ручку и сунул ее в карман. К следующему разу он подготовится лучше. --------------------------------------------------------- vice versa* (лат.) — и наоборот