Пациент №1822

Следующие несколько дней прошли тихо. Они не разговаривали о случившемся; только к личному делу Рувика добавилась информация о шизофреническом эпизоде с безымянным интерном, который получил минимальные повреждения. Хименес был не в восторге от насилия со стороны Рувика, однако он не стал наказывать Себастьяна, потому что пациент не пострадал. Однако Себастьян сам наказал себя — мысленно. Он больше не заходил в комнату пациента. Он решил пока вообще не соваться туда без сопровождения медсестер. Во всяком случае, до тех пор, пока он не придумает, как разрешать подобные агрессивные сценарии. Он внимательно наблюдал, как медсестры и врачи обращаются с пациентами, и обнаружил, что самого высокого уровня мастерства в этом достигла Татьяна. Она принесла лекарство для Лесли, но тот не захотел его пить. Он скорчил плаксивую рожу и отвернулся, словно ребенок, которому дают невкусную еду. Затем он начал громко визжать. Татьяна сняла с шеи кулон и покачала его перед его лицом. Лесли раскрыл рот, завороженный мерцающим блеском драгоценного камня, и в этот миг Татьяна быстро положила ему в рот таблетку. Он проглотил ее, даже не заметив. — Великолепно, — восхитился Себастьян. — Укажи мне путь, о сэнсей. — Это совсем нетрудно, мистер Кастелланос, но это приходит с годами наблюдений и опыта, — сказала она. — Вам нужна всего лишь практика. И возможности. — И всё? — Себастьян усмехнулся. — А если это не работает, нужно пробовать что-то… нестандартное, — она улыбнулась. Татьяна попрощалась и пошла обходить палаты, а Себастьян решил в свой обеденный перерыв прогуляться вокруг госпиталя вместо того, чтобы дегустировать тетраззини*. Что-то нестандартное? Он не был уверен, что правильно ее понял. Многое из того, что она говорила, было загадочным, но определённо мудрым. День назад Себастьян вернулся к личному делу Рувика. Он решил составить свое собственное дело, которое можно было бы оставлять дома. Этот пациент был сложным случаем, если предыдущий инцидент случился самопроизвольно, без каких-либо триггеров. Документирование каждого такого инцидента повысит его шансы на успех. Он уже добавил туда все гипотезы и мысли о том, что делать дальше. — С осторожностью, — пробормотал он себе под нос. — Мне не нужна эта дрянь! — послышался знакомый вопль. Кусок бифштекса шлепнулся на пол перед дверью. Медсестра выбежала из комнаты и рванулась к Себастьяну. Она нервно поглядывала на дверь и на пищу, упавшую на пол коридора. Опять. — Не ходите туда, — сказала она ему. — Я вызову главную медсестру. — И держитесь подальше от моих комнат! Все вы — жалкие свиньи! — слышалось из-за двери. Медсестра продолжила свой путь дальше по коридору, а вслед ей летели проклятия. Себастьян переступил с ноги на ногу. Раньше он рассчитывал, что всё пройдет гладко, но теперь ему, видимо, стоит отказаться от гуманных методов извлечения пациента из его скорлупы. Раньше он жалел его, но сейчас тот переступал все границы. Швыряться едой — это было неприемлемо для человека с таким интеллектом, как у Рувика; этому следовало положить конец. Он толкнул дверь и зашел в комнату. — Почему вы бросаетесь едой, как младенец? — раздраженно спросил он. — Опять вы, — прорычал Рувик, поправляя капюшон. — Даже неандертальцы вроде вас должны знать, что в этой больнице используются варварские методы, вся еда здесь напичкана лекарствами, которые притупляют мыслительные процессы. Они затуманивают мой разум, и… я… я просто не могу думать. — Эти лекарства, вероятно, должны избавлять вас от галлюцинаций, — предположил Себастьян. — Если, конечно, они там действительно есть, а не существуют в вашем параноидальном воображении. — Параноидальном? Это паранойя, если я после еды чувствую себя так плохо, что часами не могу вставать с постели? Беспомощный и слабый, в то время, как приходят эти твари? Если вы думаете, что еда безобидна, попробуйте ее сами, — выкрикнул он и швырнул Себу вскрытый маленький пакет с молоком. Пакет пролетел над ним, чудом не задев его голову, врезался в противоположную стену и взорвался. Глаза Рувика метали молнии. Он явно хотел вынудить Себастьяна уйти. — Отлично, не ешьте. Умирайте от голода, если хотите. Но прекратите швыряться едой в персонал. Хотите еду без лекарств? Тогда ходите в столовую, как делают все остальные, — Себастьян взывал к логике. Это должно было подействовать лучше, чем попытка вызова эмоциональной реакции. — Они не могут добавлять лекарства в пищу, которую едят все, потому что у всех здесь разные расстройства, и всем требуются разные лекарства. Люди могут умирать. Рувик молчал, размышляя и пристально глядя на него. — Вы можете кушать вместе с толпой неотёсанных идиотов, — закончил Себастьян. — Или сидеть здесь, как капризный ребенок, закатывая истерику по любому поводу. Татьяна вернулась с Джозефом. Рувик, увидев медсестру, замер: ему не хотелось получить очередной укол. Не после той жуткой головной боли, которую он вызвал. — Мистеру Викториано нужно принести еще один бифштекс? — спросила она Кастелланоса. — Нет, — ответил он. — Если ему нужна еда, пусть сам идет на общий ланч. — Себ, — предупреждающе начал Джозеф. — Заткнись, Джо. Если бы я был медбратом, я бы заставил его взять ведро и самому убирать грязь, которую он развёл. Он не хрупкий цветок и не бешеный пёс, он более чем способен контролировать свои действия. У вас была хреновая жизнь, да, это понятно. Но это не оправдывает вашего поведения. То, что вы — мудак, недостаточное оправдание для того, как вы относитесь к людям, которые всего лишь хотят вам помочь. Себастьян вылетел из комнаты мимо медсестры, мимо Джозефа и брошенной в коридоре пищи, мимо испачканных стен. Он уже был в лобби, когда до него дошло, что он только что сделал, и он рухнул на скамейку. Он наорал на пациента, обозвал его неразумным ребенком и мудаком. Сказал своему лучшему другу заткнуться. И всё это в присутствии главной медсестры. Себастьян в отчаянии сжал голову руками. Он слишком нервный для интерна. — Чёрт, я так устал, — Себастьян вздохнул. Ему нужно было самому сообщить обо всем Хименесу прежде, чем это сделает медсестра или, что ещё хуже, Джозеф. Прощай, медицинская школа. Прощай, выпуск. Прощайте, все надежды и мечты о будущем. Прощай, Рувик. Так он думал, шагая к кабинету главврача. Но реакция Хименеса его поразила. Когда он рассказал о происшедшем, тот лишь засмеялся и хлопнул его по плечу, заявив, что никогда не любил жесткие меры. Себастьян чувствовал себя очень неловко, но когда Хименес похвалил его, он облегчённо выдохнул. На самом деле он не хотел расставаться со своей карьерой из-за какого-то единственного случая. — Кастелланос, вы не будете возражать против расширения ваших полномочий? — спросил Хименес. — Сэр? — Себастьян поднял брови. — Я собираюсь переложить заботу о пациенте 1822 на ваши плечи. Можете сами подобрать ему медикаменты для терапии, — Хименес усмехнулся. — Вы были гораздо более удачливы, чем я, потому что вы смогли его разговорить. Может быть, что-то в нем откликается на вас. Рувик? Откликается? Может быть, дело в том, что он тоже пережил трагедию. У них было схожие научные интересы. И они оба были молоды, в то время как Хименесу было за шестьдесят. В Рувике было что-то, что заставляло его продолжать делать попытки, хотя он и оказался ублюдком. Надежда существовала для всех. Если Себастьян собирается добавить какие-то медикаменты, он должен уведомить об этом Хименеса. Во всём прочем он имеет полную свободу. Он собирался попробовать несколько методов, которые он не собирался обсуждать с главврачом. Его план заключался в том, чтобы лечить Рувика, словно в нем не было ничего особенного; обращаться с ним, как с обычным человеком, у которого есть некоторые трудности с управлением гневом. Ежедневные терапевтические сеансы теперь тоже переходили в руки Себастьяна. Что ж, это была довольно большая свобода для интерна, особенно для молодого и имеющего горячую голову. Он был очень благодарен, что его не выгнали за ругань и крики; он чувствовал, что ему очень повезло, и что другого шанса может не предоставиться. Себастьян не хотел бы ползать на коленях, вымаливая прощение. Но Хименес действительно дал ему полный контроль над лечением пациента. Это выглядело чем-то вроде возмездия за плохое поведение. Отношения с главврачом налаживались, но про Джозефа, к сожалению, нельзя было сказать то же самое. Остаток дня они не разговаривали. Когда Джозеф заходил или выходил из комнаты, он делал вид, что не замечает Себастьяна. Сначала это было не так плохо, потому что Себастьян мог делать всё, что хочет, не получая обычной порции придирок. Но в конце концов он начал чувствовать себя виноватым из-за того, что расстроил друга. Но вместо того, чтобы заниматься самоедством, Себастьян сфокусировался на Рувике; перед Джозефом он сможет извиниться позже. На следующий день Себастьян стоял у стены в кафетерии и ждал. Он был уверен, что друг покажется — не в этот день, так в следующий; всё, что было нужно, это спокойствие и решимость. Лесли подошел к Себастьяну и продемонстрировал игрушку, с которой он играл. Сегодня это была машинка с открытым верхом. Лесли, кажется, был несравнимо более простым случаем, чем Рувик. Он был всего лишь ребенком в теле взрослого, и пара ласковых слов творила чудеса с его поведением. Если бы с Рувиком было так же просто… — О чем ты думаешь, Себ? — послышался голос за его левым плечом. Джозеф, как и ожидалось, стоял рядом и опять разговаривал с ним. — Всего лишь о моем пациенте, — Себастьян пожал плечами. — Прости за вчерашнее. Рувик меня взбесил. — И ты думаешь, это нормально — срывать гнев на других? — спросил Джозеф, покачав головой. — Этого можно ожидать от пациента, но ты?.. Я знаю, тебе плевать. И я не хочу трястись над тобой, словно я твоя женушка… — он осёкся, осознав ошибку. — П-прости. Я не имел… — Я понял, что ты имел в виду, — Себастьян прислонился к стене и взглянул на потолок. — Я импульсивен и плохо себя контролирую. И ты это знаешь. Себастьян взглянул на друга. Тот неотрывно смотрел в пол. Он хлопнул его по плечу и ободряюще улыбнулся. Джозеф поправил очки и подарил ему ответную улыбку. Они синхронно покачали головами и усмехнулись. Для извинений им не требовались слова. Ничто не могло разрушить их дружбу, никакие различия в характерах или мнениях. — Может быть, кричать на кого-то — не такая ужасная идея. Для кое-кого, — Джозеф кивнул на дверь. — Ваш пациент, господин доктор. Рувик стоял в дверном проеме. Его капюшон был опущен, руки засунуты в кармане, сам он настороженно озирался по сторонам. Он замотал обожженное лицо бинтами и щурился от яркого освещения комнаты. Пациент взглянул прямо на Себастьяна, затем отвернулся, приняв безразличный вид, и пошел к очереди, чтобы получить свою порцию еды. Это было невероятно. Себастьян немедленно достал записную книжку и начал в ней писать. Сегодня прогресс. Пациент покинул комнаты, чтобы поесть. Несмотря на его крайнюю мизантропию, решил побыть среди людей, как я рекомендовал. Хорошее начало для лечения с использованием логики и прямолинейности. Рувик сел на свое место за пустым столом, вдалеке от остальных. Даже это — очень большой шаг к избавлению от ненависти к людям, подумал Себастьян. Поэтому он не подошел к нему, а стал просто смотреть. Большинство пациентов обходило Рувика стороной; кажется, они знали его, а может, слухи расходились быстро. Когда кто-то подходил слишком близко, он смотрел на них до тех пор, пока им не становилось неуютно, после чего те спешили уйти. Класс, подумал Себастьян, вздохнув. Затем что-то под столом коснулось ноги Себастьяна: маленькая машинка, которая ехала вместе с Лесли. Он полз, бормотал что-то вроде «нет, нет, нет» и «вернись», а потом машинка наехала на ногу Рувика. Себастьяну показалось, что в комнате стало оглушительно тихо, но все остальные спокойно продолжили заниматься своими делами. Лесли замер, когда Рувик наклонился и поднял машинку. Он покрутил ее в руках и опустил взгляд на стоящего на коленях Лесли. Тот что-то произнес, затем встал и прикоснулся ладонью к скрытой капюшоном щеке Рувика. — О чёрт, — пробормотал Себастьян. Он начал быстро пробираться к этим двоим, чтобы успеть прежде, чем начнется драка. Светловолосый мальчик с невинным видом протянул руку к машинке. Себастьян почти ожидал, что Рувик бросит ее, затем начнет швыряться едой и, может, вытворять что-то похуже. Лесли что-то сказал. Рувик положил машинку в его руку и вернулся к трапезе. Лесли сжал машинку, грустно посмотрел на него и пополз прочь. — Ты в порядке? — спросил у него Себастьян. — Хочешь поиграть? Пойдем со мной. Нет, сказал он. Пожалуйста, уйди, — Лесли посмотрел через плечо. — Ему больно. Он плачет. — Он позволил тебе коснуться его лица? — Себастьян был удивлён. Почему Рувик не ударил его? — Не помню, — пробормотал Лесли, увлеченно глядя на машинку. — Не помню. Лесли Уизерс полз к гостиной, следуя за своей машинкой, а Себастьян вновь взглянул на стол Рувика. Тот закончил обедать, отнес пустой поднос и теперь быстро шел к выходу из кафетерия. Его руки опять были в карманах, голова низко опущена. — Странный парень, — заметил Джозеф. — Учитывая всё, что он вытворял, я почти ожидал, что он пнёт бедное дитя. Себастьян задумался. Он пришел к выводу, что всё-таки не удивлен. У Рувика был всего лишь единственный случай проявления агрессии за все время, что Себастьян здесь работал. Расписание Рувика не менялось годами — так же, как и его окружение. Люди часто увязали в рутине, это мешало им изменяться, заставляло сопротивляться изменениям, источником которых был Себастьян. Через несколько недель станет проще, если ему повезет. Это давало ему некоторую надежду. Может быть, через некоторое время агрессии станет меньше. Когда-нибудь она совсем исчезнет. Он надеялся на это. — Потом, Джозеф, — отмахнулся он. — Мне надо работать над статьёй. А потом бежать на сеанс. Джозеф попрощался с ним и проводил его взглядом, затем вздохнул и медленно пошел к посту медсестер. Почему Себастьян так переживал? Он не собирался его доставать. Всю заботу Себастьян воспринимал, как глупые придирки. Наверное, что-то он делал неправильно. — Джозеф Ода? Ваше присутствие необходимо в изоляторе в восточном крыле, — сообщила медсестра. — Да, разумеется, — он кивнул. Нужно было поторапливаться, пока никто не получил никаких травм. Изолятор был пуст, за исключением одного человека. Татьяна стояла около раковины и мыла руки. Джозеф огляделся внимательнее, но в комнате и правда не было никого, кроме главной медсестры. — Мистер Ода, мне потребовалось ваше целительное прикосновение раньше, чем я рассчитывала, — сказала она, обернувшись. — Кажется, один из пациентов перепутал мою руку с зубным кольцом. Она продемонстрировала ему руку с явно выраженными следами зубов. Джозеф попытался поймать ее взгляд, но она не смотрела на него. — Я могла бы позаботиться об этом сама, но это моя ведущая рука, поэтому трудно наложить повязку. Вы не возражаете? Он покачал головой. Он сел на стул, Татьяна опустилась на соседний напротив него, придвинувшись чуть ближе, чем это было необходимо, и положила руку на его ногу. Джозеф сглотнул и начал накладывать повязку. Он молчал, Татьяна тоже. Ее лицо было совершенно невыразительным, как у каменной горгульи, и только ее грудь вздымалась и опускалась, когда она дышала. — Вы считаете меня привлекательной, мистер Ода? — спросила Татьяна, когда их взгляды встретились. — Что?.. — шокировано переспросил он, чуть не уронив бинты. — Вы уверены, что этот разговор здесь уместен? — Нет, он неуместен, — согласилась она с безмятежным видом. — Или вам нравится мистер Кастелланос? Он довольно мускулистый… и грубый. Я могла подать на него жалобу. — С-себ? Нет, что вы, — невнятно произнес он. — Он мой лучший друг. Он никогда, в смысле, я никогда… У нас нет ничего такого. В смысле, романтические отношения. Вот это всё. Я имею в виду, почему… Почему вы так подумали? — он издал нервный смешок. — Мистер Ода, — она перебила его. — Вы прибинтовали мою руку к вашей. Джозеф опустил глаза и обнаружил, что их руки и впрямь были связаны. Он густо покраснел, снял бинты и начал всё заново. Как он мог быть таким невнимательным? Он пытался скрыть смущение, но сейчас он действительно облажался. Его чувства по отношению к Себастьяну были тайной, которую он скрывал годами, а она разгадала её без малейших усилий, хотя они были знакомы всего несколько дней. Она смотрела на него с таким пониманием, словно обладала мудростью многих прожитых лет. Его тянуло к Себастьяну еще со старшей школы, но он не осознавал этого до тех пор, пока тот не женился на Майре. Он долго не мог понять, почему злится на друга, когда он женился. Сначала он думал, что это была зависть. Себастьян женится на красивой женщине, в то время, как он сам остается в одиночестве. Всегда в одиночестве. Он оставался его верным другом, учился с ним… до тех пор, пока он не понял, что с его стороны стоит за этой «дружбой». И после всего этого он продолжал быть Себастьяну хорошим другом. Пытался поддерживать его. Просто пытался быть его лучшим другом. Ему удавалось справляться с этим, хотя он не мог не краснеть всякий раз, когда молодожены целовались в его присутствии. Себастьян всегда шутил, что Джозеф не выносит публичных проявлений чувств. Он был прав, только причина была не совсем в этом. Он хотел, чтобы эти поцелуи предназначались ему, Джозефу, а не ей. Татьяна не выглядела сплетницей, и он был обязан спросить: — Как вы узнали? Про Себа, я имею в виду, — он посмотрел на нее. Его лицо всё еще было слегка красным, и он надеялся, что никто не войдет и не станет свидетелем его унижения. Он нервно сцепил руки. — Годы наблюдений, — сказала она. — Он не знает о ваших желаниях. Желаниях? Это слово было слишком громким, оно имело слишком громкие последствия, и он сжал руки еще крепче. — О, — пробормотал он. — Я… я совершенно точно не хочу, чтобы он знал. — А может быть, напрасно, — Татьяна оглядела повязку, коснулась его груди и поднялась. — Приемлемо. Удачи в ваших романтических начинаниях, мистер Ода. — Благодарю вас, мисс Гутиеррез, — сказал он ей вдогонку. — За то, что дали мне пищу для размышлений. Он подождал, пока она уйдет, затем подошел к зеркалу и стал рассматривать себя. Его щеки всё еще были порозовевшими от волнения и смущения. Джозеф снял очки и потер глаза. К счастью, его щеки довольно быстро вернулись к нормальному цвету. Он вспомнил ночь, когда Себастьяну приснился кошмар. Как он хотел обнять друга! Обнять, утешить, поцеловать, чтобы он успокоился. Может быть, когда-нибудь дойти до чего-то большего. Его лицо опять запылало. Он решил, что поговорит с Себастьяном сегодня же, вечером, когда они придут домой. Он ждал достаточно долго.

***

Себастьян закончил статью и посмотрел на часы. Приближалось время, которое Хименес установил для сеансов с Рувиком. Себастьян проводил эти сессии в то же время. Он поднялся из-за стола, задумавшись, не удастся ли сегодня получить больше информации. На этот раз он будет внимательнее присматривать за своей ручкой. Путь до комнаты пациента не занял много времени. Тук! Тук! — Войдите, — наконец последовал ответ. Когда он зашел, Рувик читал, лежа на кровати и подложив под голову подушку. Он успел избавиться от бинтов, капюшон был снят. Он посмотрел на Себастьяна, вздохнул с досадой и надел капюшон. Книги стояли на своих местах, пол был чистым, и мольберт стоял там же, где обычно. Словно ничего не произошло. — Чего вы хотите? — недовольно спросил Рувик. — Убирайтесь из моей комнаты. — Пришло время для вашей терапевтической сессии. — Себастьян взял стул.— Хименес поручил мне работать с вами. — Да неужели, — Рувик опять вздохнул, не шевелясь. — Я впечатлен, что вы пришли на ланч. И, кажется, вы завели себе друга, — Себастьян усмехнулся. — Я пришел в это убожество, которое вы называете кафетерием, не для того, чтобы впечатлять кого-то, тем более, вас, — процедил Рувик, и вдруг неожиданно сел. — Вы имеете в виду того беловолосого мальчика? Что он вам сказал? Он лжец. Рувик слез с кровати, прошел в угол комнаты, опустился на пол и обнял себя за колени. Защитная поза, понял Себастьян. Возможность надавить на него посильнее. Но важно не переусердствовать. — Что вам сказал Лесли? — Лесли? Какое странное имя… Недоразвитый… псих. — Да что он вам такое сказал, что вас так обеспокоило? — Себастьян нахмурился. — Он… он сказал, мне больше не нужно плакать. Спросил, не хочу ли я поиграть в машинки вместе с ним, — прорычал Рувик. — Надо быть имбецилом, чтобы спрашивать такое. Он разговаривал со мной, как будто я ребёнок, который потерялся в городском парке. Мне почти тридцать. Я неподражаемый и одарённый. Я никогда не играл и не буду играть в игрушки. И я, конечно, не плачу. — И что же такого ужасного случится, если вы это сделаете? — озадаченно спросил Себастьян. — Поиграю в игрушки? Вы бредите, — отрезал Рувик. — Я имею в виду, если вы заплачете. — Я не плакал с тех пор, как… — Рувик оборвал себя и невидяще уставился перед собой. — Около пятнадцати лет. Рувик имеет в виду его сестру, понял Себастьян. Это она была источником его психических проблем, Себастьян был уверен в этом. Сейчас он был достаточно спокоен, чтобы говорить о ней без вспышек ярости. Если бы только он не пытался защищаться так сильно… Сейчас было подходящее время, чтобы опять попробовать предыдущую стратегию. Сейчас это может сработать, подумал Себастьян. Он хотел показать Рувику, что тот был не один. — В последний раз я плакал несколько дней назад, — признался он. — Вполне здоровое явление — плакать, если вы расстроены. Это очищает. — Почему? Этот вопрос показывает, как мне скучно, — добавил Рувик. — У меня был ночной кошмар, — Себастьян вздохнул. — Про мою дочь. Вы правы, я не имею права сравнивать мою боль с вашей, и я не буду пытаться. Но когда я увидел вас в первый раз, я вспомнил то, о чем я уже забыл. Мне так казалось. Она три дня лежала в больнице, а потом умерла от заражения из-за ожогов. Уверен, вы знаете это чувство. Тот кивнул. — Я обнаружил, что думаю о том, что она любила делать, вместо того, чтобы вспоминать плохое; это помогло. Она любила надувать мыльные пузыри и петь колыбельные её куклам. Раньше меня раздражало это, потому что мы с Майрой пытались спать, а пела она глубокой ночью. Мне нужно было рано вставать на работу, и я ругался на нее. Сейчас мне кажется, это было так глупо. Рувик смотрел на доктора, улыбающегося воспоминаниям. Счастливые воспоминания? Он покосился на завешенный мольберт. У него их было не так много… — Лаура любила аккомпанировать мне на фортепиано, когда я играл скрипке. И играть в прятки, хотя мы оба были слишком взрослые для детских игр. Она всегда… — Рувик сильнее обхватил колени. — Лаура всегда находила время на меня. Я думал, мы всегда будем вместе… Я не хочу больше говорить об этом. Рувик замолчал и начал раскачиваться вперёд-назад, сидя в своем углу. Себастьян собирался сказать, что они закончили с этой темой. На сегодня было сделано достаточно, можно отдохнуть. — Я слышу её, — сказал Рувик. — Но никогда такой, какой она была. Я не идиот, я знаю, что на самом деле это не она. Это мой разум пытается возместить ее потерю и заставить чувствовать меня виновным в её смерти. Как я посмел выжить, если она умерла? Как я смею делать что-то, двигаться, когда я должен вечно оплакивать её? Себастьян чувствовал, что этот монолог обещал перерасти в очередную тираду. Скоро он начнёт бросаться вещами и разносить комнату. Рувик встал и нервно прошелся по комнате. Еще один плохой знак. — Рувик, вы можете больше не говорить об этом, если не хотите, — поспешно произнёс Себастьян, пытаясь обезвредить бомбу до того, как она взорвётся. — Будьте рациональным. Используйте логику. Разве Лаура когда-нибудь действительно хотела причинить вам боль? Настоящая Лаура хотела, чтобы вы был счастливы, правда? — Да, она никогда не делала мне больно. Она была моим другом. Моим единственным другом. Я больше не могу доверять никому. Я не могу никого любить. Я был счастлив только тогда, когда со мной была Лаура, — Рувик начинал разговаривать сам с собой. Шаг назад, бессмысленный возглас. Себастьян осторожно подошел к Рувику, который медленно ходил по спирали. Он понизил голос до успокаивающего шепота. — Это не так, Рувик. У вас может быть много друзей. Лесли может быть вашим другом. Я могу быть вашим другом. Вы можете доверять нам, просто дайте нам шанс, — Себастьян остановился рядом с ним и положил руку на его плечо. Ошибка. — НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! — заорал Рувик, отталкивая Себастьяна, так что тот врезался в стену и сполз вниз. — Лжецы и притворщики! Как можно дружить с этим? Смотреть на это и не отшатываться от отвращения? Сама мысль о том, чтобы дотрагиваться до меня, возмущает медсестёр и врачей вроде тебя! Рувик опустился на колени рядом с Себастьяном и вцепился в его горло. — Они все отворачиваются, боятся приближаться к чудовищу, как будто я заразный. Они трясутся от ужаса, если только смотрят на мою кожу, не говоря о том, чтобы прикасаться! Никто не может меня любить, и я не смогу полюбить в ответ! Я не просил такую жизнь! И я не хочу ту, которую ты мне предлагаешь! — кричал Рувик, крепче сжимая руки на его горле. Себастьян хотел сказать кое-что, но из его горла доносились только хрипы. Рувик отпустил его горло. — Ты плачешь, Рувик, — сказал Себастьян. Он закашлялся, потирая шею. — Я… — Рувик прикоснулся к своему изуродованному лицу и обнаружил, что оно было мокрым от слёз. Слёзы стекали по его лицу, но он по-прежнему смотрел на мокрые руки. Себастьян видел смущение в его глазах; он не понимал. Рувик говорил, он не нуждается в друзьях, что ему не нужен никто, кроме Лауры, что никто не не может захотеть с ним быть. Но его слёзы говорили правду. Его мольба, его печаль преодолели барьеры, которые он так долго возводил. Себастьян сунул руку в карман и достал носовой платок. Он собирался дать его Рувику, но тот был ошеломлен и, казалось, находился где-то в миллионах миль отсюда, хотя он продолжал прижимать доктора к полу. Себастьян мог бы оттолкнуть его, но в этом не было необходимости. Уже не было пациента во время приступа агрессии, а был всего лишь человек, которому требовалось немного понимания и который, честно говоря, вызывал у Себастьяна толику любопытства: интересно было узнать, каково это — дотронуться до его лица. Себастьян поднял руку и промокнул его щеку платком, при этом его палец на секунду коснулся кожи. Рувик моментально очнулся и железной хваткой вцепился в его запястье. Он был готов сломать его. — Что вы делаете? — Рувик пристально взглянул на него. Кажется, он окончательно пришел в себя. — Вытираю ваши слёзы, — объяснил Себастьян. — Я могу сделать это сам, — огрызнулся Рувик. Он выхватил из рук Себастьяна платок, встал и отошел в сторону. Себастьян поднялся и поправил одежду. На всякий случай проверил карманы. И, наконец, с глубоким вздохом пригладил волосы. Это было интересно, думал он. Это могло оказаться не таким волнительным. И не таким… насильственным. — Не трогайте больше мое лицо, — раздражённо сказал Рувик. — Мне это не нравится. — Как скажете, — Себастьян по-военному отдал честь. — Почему вы не… Не важно. Заткнись. Уходи, — Рувик залез на кровать и завернулся в покрывала. Он был эмоционально вымотан. Себастьян заметил, что его речь стала краткой и бедной. — Завтра в то же время, Рувик, — напомнил Себастьян. — Надеюсь, завтра всё пройдет лучше. Рувик, скрытый от глаз доктора покрывалами, лежал, сжимая носовой платок, который ему дал Себастьян. На нем была вышита монограмма S.C., ткань была мокрой от его слёз. Он не мог поверить в это, заплакать после пятнадцати лет. Такого с ним не случалось. И лицо доктора… когда он посмотрел на него, его лицо было обеспокоенным. Это был страх? Отвращение? Казалось, он совсем не замечает эти шрамы. Была только пара сочувствующих глаз, которые смотрели прямо на него. Себастьян открыл и закрыл дверь, оставив Рувика в одиночестве. Красивый доктор использует свое непреодолимое очарование, чтобы избавить пациента от бреда. Отвратительный заголовок, подумал Рувик. Хотя… когда они соприкасались, он почувствовал себя… как-то. Живым? Испуганным? Он не был уверен. Он не мог точно классифицировать это чувство, у него такого никогда не происходило. Но это что-то было, он был уверен. Может быть, звучание его глубокого голоса? Вряд ли. Его тепло? Может быть. От него пахло кофе и сигаретным дымом. Но ведь это был ужасный запах, ничего похожего на парфюм с ароматом гардении или красное вино. Рувик ещё раз посмотрел на носовой платок, прижал его к своему лицу и сделал глубокий вдох. Свежезаваренный кофе и ментоловые сигареты. К этому запаху примешивалось что-то ещё, что-то до смерти волнующее. Может быть, он был не так плох; во всяком случае, не так невыносим, как Хименес. Но это было слишком значительное «может быть». Рувик мог терпеть его, мог выносить его присутствие. Прямо сейчас. --------------------------------------------------------- Тетраззини* — блюдо из спагетти с индейкой или морепродуктами, или другой начинкой.