***
Себастьян потратил весь вечер на составление подробного отчета о событиях прошедшего дня, включая появление в кафетерии и своего рода маленькое оттаивание, произошедшее в комнате Рувика. Когда он перечитывал записи, чтобы в отчет не закралось ошибок, он обратил внимание на один абзац. Рувик невысок и мало весит, но когда у него случаются психотические эпизоды, его силу нельзя недооценивать. Он отбросил психиатра в стену почти без усилий. Оставаясь безымянным, он называл пациента по имени. Необъективно, решил Себастьян. Он заново просмотрел отчет и заменил все упоминания Рувика на «объект». Больше десяти раз на одной странице. Рувик был не просто пациентом, он был много большим — человеком, которому он сочувствовал. Если бы его жена или дочь выжили, возможно, они были такими же, как он, поэтому его это так волновало. Это, безусловно, влияло на то, как он его лечит. — Джозеф был прав, — признал он. — Но это не так уж плохо. Учитывая все обстоятельства, всё могло повернуться чертовски хуже. Рувик нуждался во всей заботе и сочувствии, которые Себастьян мог дать. И результатов могло быть больше, если бы он не потерял контроль. Он вспомнил статью, которую прочитал в прошлом семестре, когда они изучали юридические вопросы. Там был описан случай, когда пациентка влюбилась в доктора. Это было классическое явление переноса; иногда, как в том случае, всё могло пойти непредсказуемо. Они вступили в связь, которая закончилась тем, что доктор потерял лицензию на занятия врачебной деятельностью. Женщина покончила с собой. Он даже представить не мог, чтобы такое вообще могло случиться между ним и Рувиком. Пациент бьет его, валит с ног, наклоняется к нему и с едва заметной улыбкой тихо начинает рассказывать, чем они могли бы заняться. Его лицо совсем близко, зубы чуть не касаются его уха, и Рувик говорит, что хотел бы опять отбросить его в стену и пронзить его чем-то помимо ручки. Распаленные потные тела соприкасались в его воображении до тех пор, пока до него не дошло, куда его привели его тёмные желания. — Что. За. Херня, — с чувством сказал Себастьян, выронив ручку. Она ударилась об стол и покатилось по нему с грохотом, который казался оглушительным в тишине комнаты. Было слишком поздно, чтобы не замечать. Он никогда не думал ни о чем подобном. Это не было какой-то мимолетной мыслью. Это была полноценная, весьма подробная фантазия, чего с ним не случалось уже несколько лет. Вероятно, это было подсознательное желание. Подсознание. Часть разума, которая не вполне осознанно влияет на принятие решений. Скрывает мысли или желания. Часто проявляется в виде нелогичных или нерациональных действий, влияет почти на все твои решения, даже если ты не знаешь об этом. Его разум не мог осознавать этого, но его подсознание, кажется, возжелало Рувика. Принять это оказалось легче, чем он думал. Рувика нельзя было назвать непривлекательным. Да, были эти шрамы, но разве это действительно имело значение? Его самой привлекательной физической характеристикой был его голос. Он был глубоким, выразительным, звучал то интеллигентно, то с настоящей ненавистью, к себе и ко всем прочим. Если представить, как этот голос произносит не яростные тирады, а что-то приятное… Себастьян содрогнулся. — Держи себя в руках, — пробормотал он. — У тебя мало времени на такие мысли. Наука, интернатура, выпуск. Но что насчет того, что будет после? Будет ли это… плохо? Если Рувик перестанет быть его пациентом, никакой проблемы не будет, не так ли? Но работа над отчетом, судя по всему, откладывалась. Он встал из-за стола, потянулся, затем пошел на балкон. Он зажег сигарету, глубоко затянулся и начал обдумывать эту мысль. Он и Рувик? Невозможно. Если его и интересовало что-то, то только научные исследования. Романтика была для оптимистов и мечтателей. Реалистам такое просто не интересно. Слово «любовь» для них ничего не значит. Но все эти рассуждения останутся сугубо теоретическими, если Рувик не будет способен поддерживать отношения с кем-то вне больницы. Любые отношения. Ему нужно сконцентрироваться на том, чтобы создать для Рувика фундамент, а не представлять, как будет трахать его мозги в подсобке. Себастьян моргнул, но картина, возникшая перед его глазами, не собиралась исчезать. — Ну всё, хватит, — сказал он, тряхнув головой. — Время принять душ. Он только надеялся, что коммунальщики не отключили горячую воду.***
Следующие недели для всех тянулись очень медленно. Нельзя было назвать эти недели плохими, просто они были довольно скучными. Каждый день Рувик выходил из своей комнаты на ланч, потом быстро ретировался. Он избегал долгого пребывания в кафетерии, даже если рядом садился Лесли, играя опять в одну из своих игрушек. Прогресс в лечении Рувика был очень малым, но Себастьян чувствовал, что это было лучше, чем ничего. Когда дело Рувика перешло под ответственность Себастьяна, эпизоды с применением насилия стали случаться реже. Он был менее груб, становился более открытым, обсуждая темы, которые он находил интересными. Биология. Химия. Музыка. Было забавно наблюдать, как он рассуждает о своей любви к науке — сухо, невыразительно, используя точные термины. С музыкой всё было по-другому, она пробуждала чувства и воспоминания; ее одухотворенная красота выходила за рамки точных научных оценок. Рувик говорил тихо, часто замолкая. Себастьян избегал прикасаться к Рувику — тот очень нервно относился ко всевозможным физическим контактам. Самый большой прорыв случился через несколько недель, когда Рувик добровольно потрепал Лесли по голове. Он был ошеломлён, увидев, что пациент по собственной воле прикасается к кому-то, причем это прикосновение не было ударом или попыткой придушить. Судя по всему, у Джозефа тоже всё налаживалось. Раньше тот был подавленным и одиноким, но сейчас он радостно накидывался на работу и не ходил за Себастьяном по пятам. Больше не было разговоров о том, что кто-то кого-то покинул или о прочей ерунде. Кажется, вдали от соседа по комнате Джозеф проводил время достаточно активно. На этой неделе Себастьян начал садиться за тот же столик, что и Рувик. Они не разговаривали, съедали свои порции в молчании, как предпочитал Рувик. Тот уже привык к пристальному взгляду Себастьяна, направленному на него через всю комнату, но теперь, когда они сидели так близко… он не знал, как себя вести. Потому он использовал излюбленный прием — игнорировать всех подряд. Но это было довольно трудно. Себастьян читал газету, пролистывал спортивные колонки и останавливался на кроссвордах. Ему не всегда удавалось разгадывать все слова, хотя Рувик видел, что там не было ничего трудного. И его очень бесило, что Себастьян, записывая отгаданные слова, никогда не ставит точки над i. Иногда от усердия он высовывал кончик языка. Когда он наконец находил нужный ответ, его глаза вспыхивали. Периодически он косился на Рувика, тот иногда смотрел на Себастьяна. Один раз Себастьян поймал его взгляд. Он спросил, не хочет ли он почитать газету. Рувик отстраненно покачал головой. Себастьян пожал плечами и вернулся к кроссворду. Так продолжалось неделю, иногда к ним подсаживался Лесли. Себастьян читал. Лесли играл в игрушки. Рувик молча ел. Это становилось обыденным. Однажды Лесли сел за стол с широкой улыбкой. Он взмахнул над тарелкой Себастьяна пластиковой вороной, затем нагнул ее клювом вниз и ткнул в кукурузу, делая вид, что она ест. Рувик вздохнул и протянул Лесли сахарное печенье. Мальчик взвизгнул от счастья, затем выбежал из-за стола и подсел к другой группе. — Даже не надейтесь, доктор. Мне плевать на него. Это всего лишь заставило его прогнать отсюда, — объяснил он, когда Себастьян улыбнулся ему. — Или заставит его вернуться сюда снова, — хмыкнул Себастьян. — Как вы спали? — Я думал, терапию мы оставляем для моих комнат, доктор, — проворчал Рувик, без интереса ковыряя вилкой еду. — Это не терапия. Просто вопрос, — уверил его Себастьян. — Если лекарства, которые вы принимаете, вам не помогают, я могу попросить Хименеса подобрать что-то посильнее. — Сильные лекарства подразумевают сильные побочные эффекты. Нет, благодарю вас, — Рувик посмотрел на него поверх тарелки. — Тошнота? Или тревожность? — Себастьян достал записную книжку. — Мои руки слишком трясутся, и я не могу рисовать. И головные боли становятся хуже… — сказал ему Рувик. — Я всё еще не могу долго спать. Мои сны… беспокойные. Рувик не мог сказать, что в них было беспокойного. Последние его сны были слишком близкими к жизни и имели плотскую природу; то, что, как он думал, было для меньшей части людей. Они были о нем. Рувик определённо не собирался разговаривать об этих снах — не на сеансе, и совершенно точно не за ланчем. И не с объектом его снов. Себастьян записал все претензии для дальнейшего обсуждения с Хименесом. Может быть, препараты потеряли свою эффективность, в то время как побочные эффекты сохранились. Может быть, стоит заменить что-то из ежедневных лекарств на препарат растительного происхождения. А проблемы со сном могут быть из-за недостатка физической активности. Нужно будет сделать отчет для главврача. — Я посмотрю, что можно сделать. — Ха, — пренебрежительно фыркнул Рувик, покосившись в сторону. Еще несколько глотков, и ланч будет закончен. — Что вы делаете после ланча? — Если вы действительно хотите знать, я провожу групповые сеансы в западном крыле. А в восточном я провожу сеансы по утрам. Веду записи. Устраиваю дискуссии между пациентами. Делаю рекомендации для Хименеса. А что? Хотите прийти? — спросил Себастьян, безуспешно пытаясь скрыть надежду в голосе. — Нет, разумеется, нет, — Рувик опустил взгляд в тарелку. — Мне просто было любопытно. Любопытство было хорошим знаком. Проявление интереса к кому-либо, кроме своей персоны, было определённо хорошим знаком. Потом еще раз подошел Лесли, сказал им «приятного аппетита» и «пока, до завтра», а потом пошел в гостиную. Себастьян ободряюще улыбнулся Лесли, и Рувик поймал себя на том, что таращится на доктора слишком долго. Тот сделал глоток черного кофе и вернулся мыслями к их столику. — Хотите немного кофе? — спросил Себастьян, поставив перед ним стаканчик. — Я не могу спать по ночам. Что заставило вас думать, что кофеин — это хорошая идея? — ровным голосом произнес Рувик. — Я думал, вы умнее… — Сейчас только ланч, а не вечер. Не думаю, что один глоток вам повредит, — сказал ему Себастьян. — Оставлю его здесь, если хотите. Увидимся в два, мистер Викториано. Себастьян встал из-за стола. По пути к выходу он здоровался с пациентами и спрашивал о самочувствии. Рувику всегда казалось, что этот образ хорошего парня был всего лишь маской, но Себастьян искренне переживал за пациентов, он действительно был доброжелателен и не обращал внимания на редкие колкости с их стороны. Рувик взял стаканчик с кофе и заглянул в него; ни сливок, ни сахара. Выглядело, как просто грязная вода. Кажется, доктор любил вещи без излишеств, ничего такого, что могло бы сделать напиток поаппетитнее. Себастьян также не добавлял в ланч ни перец, ни соль. Рувик поднес стаканчик к губам и отпил. Кофе был таким крепким, что Рувика передёрнуло после первого глотка. Как этот человек мог пить такую едкую гадость? Ему казалось, она прожжет его желудок. Запах был не таким отвратительным, наоборот, он был согревающим и слегка отдавал мускатным орехом. Он глубоко вдохнул этот запах; от носового платка пахло похоже. Не хватало только сигаретного дыма — и хорошо, что не хватало. Наверное, губы Себастьяна на вкус были такими же. Рувик быстро закончил ланч, но кофе он растянул надолго. Он пил его в молчании.***
— Давайте-ка начнём наш групповой сеанс, — начал Хименес. — Как ты себя чувствуешь сегодня, Жанет? Себастьян не чувствовал необходимость проверять записи. Жанет была молодой женщиной, она иногда выгуливала воображаемую собаку, а сейчас двигала рукой так, словно гладила ее по холке. Жанет была психически нездоровой, но неагрессивной. Следующим выступал Сэмюэль, пожилой пациент с расстройством питания. Он хотел есть вещи, которые никак нельзя было назвать едой. Медсестры старались присматривать за ним, потому что периодически он ел пластиковую посуду, куски обуви и бумагу — в общем, всё, что было несъедобным. Его терапия проходила хорошо, скоро его должны были выписать. Итан пытался покончить с собой. Он был в клинике ради его же безопасности по настоянию его родителей. Он тяжело переживал трагедию, случившуюся с его девушкой. Когда они занимались сексом, она кончила, а у него не получилось. Как грустно. И там был Рувик. — Что за… — Себастьян немедленно встал. Рувик смотрел сквозь застеклённую дверь, а через мгновение исчез. Но он не мог уйти с середины сеанса; его присутствие было привычным и потому очень важным для пациентов, которые здесь находились. Если он уйдет, это нарушит сложившийся распорядок. Но… там было лицо Рувика. Его глаза угрюмо смотрели из-под белого капюшона на группу людей, которые оживлённо беседовали. В этих глазах была тоска. — Он хочет быть здесь, — беззвучно прошептал Себастьян. Он достал записную книжку. Он не может принять это. Почему? Боится показаться слабым? Считает, что это будет предательством по отношению к Лауре? Боится, что его не примут… или сразу все три причины. Себастьян считал секунды, оставшиеся до окончания сеанса. Ему казалось, что стрелки часов нарочно двигаются гораздо медленнее, чем обычно. Всё, что он хотел, это выбежать в холл и догнать Рувика, который давно уже ушел и сейчас находился в своей комнате. В одиночестве. — Все свободны, — Хименес улыбнулся. — Увидимся завтра. Себастьян ждал, нетерпеливо постукивая ногой. Это выглядело, словно ему срочно потребовалось отлить. Наконец последний пациент покинул комнату. Он дождался, пока Хименес кивком отпустит его, и быстро пошел к дверям. Было полпервого, слишком рано для сеанса, но он уже просто не мог ждать. Дверь, как всегда, была закрыта. Сначала он подумал, может быть, нужно просто открыть ее, но затем он понял, что это было бы слишком бесцеремонно. Тук. Тук. — Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — тихо сказал Рувик. — Если вам плевать на мои желания, просто проваливайте к чёрту. — Вы знаете, я не обязан стучать, — сообщил Себастьян. — Это всего лишь обычная вежливость. Пока вы здесь находитесь, сюда может зайти любой сотрудник клиники, чтобы проверить вас или поискать запрещенные предметы, если они будут подозревать, что они здесь есть. В комнате послышался шорох, затем воцарилась тишина. — Зайдите, если вам нужно, — глухо сказал Рувик. На кровати был целый ворох одеял, в который Рувик завернулся, как в кокон. Создает физические барьеры, чтобы избегать разговоров? Бинты, которыми он заматывал лицо, лежали на полу. Себастьян поднял один и начал сматывать в аккуратный валик. — Не нужно опять вести себя, как ребенок, — напомнил Себастьян. — Если вы будете прятаться в постели, ваши проблемы не исчезнут. — А если я буду о них разговаривать, они исчезнут? Это смешно. В некоторых местах бинт, который он сматывал, был влажным. — Вы плакали? — Себастьян придвинул стул поближе к кровати. — Я ударил ногу об мольберт, — Рувик приподнялся и продемонстрировал стопу. На ступне были шрамы, на верхней части стопы начинал темнеть крупный синяк. — Если это всё… — Это выглядит так, словно вы голой ногой пытались пробить стену, — Себастьян начал ощупывать ногу на предмет повреждений. Рувик резко отдернул ее и спрятал в складках ткани. — Прошу прощения, я забыл. Никаких прикосновений. Но вас нужно осмотреть; она опухла. — Как будто вам есть до этого дело, — резко произнес Рувик. — Я для вас всего лишь занимательный эксперимент, учебный проект, призванный впечатлить ваших сверстников. — Что?.. — Себастьян нахмурился. Это еще откуда? — Я слышал от медсестёр. Я не понимал, что вы всего лишь интерн, — процедил Рувик. — И вы злитесь из-за этого? Почему? — спросил Себастьян. — Я не злюсь. Я просто понял всё, лучше, чем раньше. Вы не единственный, кто ищет в людях выгоду. Вы не единственный, кто использует людей в своих целях. Я делал то же самое с животными, когда я был моложе. Потом я их выбрасывал. Уверен, вы делаете то же самое, — объяснил Рувик. Это звучало логично, словно Рувик и в самом деле одобрял такие вещи. Себастьян, пожалуй, поверил бы этой чепухе, если бы не едва заметные паузы в речи Рувика. Если бы он не сворачивался под покрывалами всё сильнее, делаясь всё меньше и незаметнее. Ничего из того, что он говорил, не было правдой. Себастьян опустился на стул. — Так что уходите, чем раньше, тем лучше, — невыразительно произнёс Рувик. — И пусть всё вернётся на круги своя, как было до того, как вы стали здесь работать. Я уже устаю разговаривать с вами, зная, что вы уже собираетесь уезжать. Себастьян моргнул. До него дошло. Рувик злился, потому что пребывание Себастьяна в «Маяке» было временным. Во время общего сеанса он грустно смотрел не на группу. Он смотрел на интерна. На Себастьяна. Он просто не мог признаться себе, что ему нравилось проводить с ним время. Ему было удобнее замаскировать разочарование гневом, нежели принять что-то вроде этого. Всё это никогда не было ни учебным исследованием, ни экспериментом, как утверждал Рувик. Это было бы равносильно тому, чтобы покинуть его, оставить в одиночестве. Но даже если Себастьян начнёт отрицать это, вряд ли это спасет ситуацию. Вероятно, проще было бы сказать правду. — Для гения вы довольно туго соображаете, — Себастьян откинулся на спинку стула. — Прошу прощения, — Рувик приподнялся на локте. — Что вы только что сказали?.. — Ну конечно, я получаю от вас выгоду. Никто не будет терпеть ваше отвратительное поведение, ваши истерики и ругань, если не получает с этого что-то для себя, — сказал Себастьян. — Но если бы я хотел легко выпуститься, я бы выбрал пациента, который не будет такой занозой в заднице. Если бы я хотел прославиться, я бы выбрал большой госпиталь со звездными докторами, а не этот, гм, чудесный труднообнаружимый объект. Возражения, мистер Викториано? Пациент притих, обдумывая его слова. Что интерн может получить с этого? Ему нравилось это. Себастьяну нравилось быть здесь. Значило ли это, что он не собирается уйти отсюда просто потому, что ему так хотелось? Так, может, он останется… — Я просто думал… — начал Рувик. — Вы думаете, что все люди одинаковы; эгоистичные ублюдки, которых не волнует ничего, кроме них самих. Но это не про меня, — Себастьян встал. Он взглянул на книги, стоящие на полках. — Мне нравится быть здесь, помогать вам, и я не собираюсь никуда уходить в ближайшее время. Так что перестаньте пинать стены, не думайте, что я использую вас. Лучше выберитесь на улицу. — На улицу? — переспросил Рувик, выглядывая из-под покрывала. После того, как он обнаружил себя, он быстро закрыл лицо капюшоном. — Тренировки на открытом воздухе, — Себастьян обернулся и улыбнулся ему. — Я составил план действий, потом покажу Хименесу, чтобы он утвердил. Позвольте мне показать вам. Доктор пересел на кровать рядом с Рувиком. Тот осторожно заглянул в бумагу. Это был подробный план, в котором описывались и объяснялись шаги, которые следовало предпринять. Там высказывалось предположение, что проблемы со сном были связаны с отсутствием должного режима. Ожидалось, что будет использоваться время после наступления темноты, чтобы можно было избегать прямых солнечных лучей и оживлённого движения, которые могли оказаться для Рувика некомфортными. В первые недели следовало просто ходить, на следующих предполагалось перейти к пробежкам. Ожидалось, что это поможет решить проблемы Рувика с засыпанием и с выражением его эмоций. Себастьян выглядел довольно уверенно, когда подробно объяснял каждый пункт плана. Прогулки могли бы стать заменой нынешних лекарств. Рувик отнесся к этой задумке скептически, в первую очередь, потому что она принадлежала не ему. Но надежда на обычно невесёлом лице Себастьяна была заразительна. — Вы улыбнулись, — Себастьян поражённо распахнул глаза. — Нет, вы ошибаетесь, — хмуро ответил Рувик. — Да ладно, вы улыбались. Я имею в виду, это была совсем крошечная улыбка, но она действительно была. Вы считаете, что это отличная идея. Одобряете её, — Себастьян, забывшись, положил руку на его плечо, затем поспешно убрал. — Простите, опять… это рефлекс… и это было непрофессионально. В этот раз он не возражал против прикосновений, и это был всего лишь последний пункт в длинном списке непрофессиональных вещей, которые вели его к увольнению. Но Рувик не хотел для него проблем; Себастьян нравился ему куда больше, чем предыдущий доктор. В отличие от Хименеса, Себастьян не бесил его. А его слепой оптимизм напоминал ему о Лауре; было здорово опять почувствовать это. — Это хорошо, — отстраненно произнёс Рувик. — Физические упражнения — жизнеспособная альтернатива лекарствам. — Рад, что вы одобряете, мистер Викториано, — Себастьян ухмыльнулся и протянул ему руку, на которую пациент уставился с беспокойством. — О, ну давайте, вы уже пожимали её раньше. — И с тех пор у меня есть официальная причина вас ненавидеть, — заметил Рувик, неотрывно глядя на руку Себастьяна Кастелланоса. Почему-то она казалось более пугающей, чем раньше. Более крупной. — Признаюсь, в первый раз вы застали меня врасплох, — виновато признал Себастьян. Затем он поднял голову. — Но вы не сможете напугать меня еще раз. Себастьян опять протянул ему руку. Рувик обхватил ее своими обожжёнными пальцами и пожал, глядя на Себастьяна, высматривая в его глазах признаки неуверенности или неискренности. Их там не было. Но эти глаза… — Что-то не так? — спросил Себастьян. — Вы так смотрите. Рувик, помедлив, отпустил его руку. — Да, сигаретный пепел, — солгал он. — Около вашего глаза. Себастьян вытер лицо и вопросительно посмотрел на Рувика. Тот кивнул, затем завернулся в одеяло и опять попросил Себастьяна уйти. Добрый доктор так и сделал, но перед этим напомнил Рувику, что на следующей неделе они начнут следовать новому графику. Потом он закрыл дверь, оставляя пациента наедине со своими мыслями. И мысли эти были очень беспорядочными. Почему, почему он был так красив с этим его хищным лицом, безупречной улыбкой и проницательными глазами? Пошли они к черту, эти прекрасные, понимающие глаза. И они смотрели на него. Рувик рассматривал его, словно Себастьян был интересным образцом на предметном стекле. Господи, чего же такого было в этом лице, что заставило его так пялиться?.. Он застонал от смущения и перекатился на простынях, ругая себя за слабость. — Что же со мной творится, — сказал он вслух. — Лаура, что я делаю? Он никогда не хотел ничего такого. Рувик смирился, что проведет остаток жизни в одиночестве в этой комнате. Готовился коротать часы за живописью и ненавистью ко всем. Развлекаться, кидая в стену остатки ланча. Ломать стул раз в год или около того. Кричать во время снов от встреч с чудовищами, выползающими из-под его кровати. Ничего не должно было измениться, его жизнь должна была быть ужасной, и его это вполне устраивало. Всем было плевать на него. Ему самому — тоже. А сейчас у него появилась надежда. Он ненавидел это. Это выглядело, словно жестокая шутка Бога. Или словно ловушка, которая будет манить его до тех пор, пока он не свалится в яму, полную раскалённых углей.Да, Рувик. Попробуй вылезти из своей раковины. Это так чудесно — снова полюбить, правда? И быть любимым. Чувствовать что-то, кроме гнева. Или скорби.
— Ложь, — прошептал Рувик, закрывая ладонями уши. Лаура могла быть такой жестокой.Конечно же, это ложь. Но ты хочешь этому верить, правда, Рувик? И ничто не приносит большую боль, чем обманутая надежда. О, попробуй, давай! Какой бы путь ты не выбрал, ты проиграешь. Ты будешь страдать за то, что ты сделал.
— Лаура, пожалуйста, — прошептал Рувик. — Я пытался… Я пытался спасти тебя. Я не смог… я был слишком маленьким.Ты плохой брат. И плохой человек. Гори во всех пожарах этого мира и иного.
Рувик обхватил голову, стараясь защититься от голосов, которые никогда не умолкали. Он едва сдерживался, чтобы не закричать. Он ненавидел, когда она говорила такое, но, что самое ужасное, он не мог с ней спорить. Он не мог поднять голос на его возлюбленную Лауру. На неё — никогда. — Прости, — всхлипнул он. — Прости.