***
— Сыграй еще раз, Лаура. Рувик открыл глаза и моргнул, услышав голос. Лаура. — Еще раз? Я сыграла её уже десятки раз. — Пожалуйста, — прошептал Рувик. Его надтреснувший голос звучал в унисон с голосом его младшей версии. Он невесело улыбнулся и перевернулся на постели. Нужно было поставить запись еще раз. Он замер, осознав, что находится не в одиночестве. На краю стола стоял наполовину опустошённый стаканчик с кофе. Нарушитель спал, сидя на стуле и опустив голову. Ручка и блокнот едва удерживались в его руках и обещали скоро выпасть. Он тихо похрапывал, потому что его голова находилась в неудобном положении, и этот храп был единственным звуком, нарушающим тишину комнаты. Что он здесь делал? Рувик хотел возмутиться этому бесцеремонному вторжению в личное пространство, но затем он почувствовал кое-что отличное от его обычной ярости. Любопытство. Интерес. Возможность понаблюдать за человеком, не являясь при этом объектом для изучения. Он свесил ноги с кровати и потянулся за стаканчиком кофе. Он был тёплым и чёрным. Перед тем, как сделать глоток, он бросил быстрый взгляд на нарушителя спокойствия. С каждым разом всё лучше и лучше, ухмыльнувшись, подумал он. Затем его взгляд опустился с лица посетителя на его руки. Он осторожно вытащил записную книжку из пальцев доктора, стараясь не разбудить его. Он перелистнул обложку. Пожалуйста, верните Себастьяну Кастелланосу по… Рувик перевернул лист и начал читать. Рубен. Худой мужчина. Средний рост. Сильно за двадцать. Вспыльчивый. Защитная реакция. Он перелистнул еще несколько страниц. Несмотря на его крайнюю мизантропию, решил побыть среди людей, как я рекомендовал. Рувик закатил глаза и стал искать последние исписанные страницы. Его физические повреждения давно исцелены, но внутри него все еще есть открытая рана. Моя теория: его неспособность смириться со смертью сестры приводит к тому, что эта последняя рана не может исцелиться. Он поднес записную книжку ближе к лицу. Это не позволяет ему двигаться дальше. Для него болезненно выносить это, для меня — смотреть. Сейчас он наконец заснул; его пластинка успокаивает его, но не позволяет отпустить прошлое. Острый меч, на который он падает. Он нуждается в помощи. Рувик нахмурился. Это не могло быть правдой. Его можно спасти. Вопрос лишь в том, когда он согласится принять помощь, и согласится ли вообще. Помощь от меня. Я могу спасти его, но только если он мне позволит. Он захлопнул папку и швырнул на кровать. Его лицо слегка порозовело, когда он взглянул на Себастьяна. Тот всё еще спал. Позволить ему? Рувик покачал головой. Никто не мог входить к нему без спроса. Никто, даже столь красивый или заботливый. И как он мог предположить, что знает его? Он сделал глубокий вдох и вновь посмотрел на Себастьяна. Глупый человек. Не самое мудрое решение — заснуть в палате пациента, страдающего от приступов ярости. Тем более, захватив с собой прежнее оружие, хотя он в нем не нуждался. Придушить его было бы проще и приятнее. Он не понимал, что Рувик легко может прикончить его? Себастьян действительно не боялся его. Или просто доверял. — Опасное дело — доверять монстру, доктор Кастелланос, — пробормотал Рувик. — Себастьян Кастелланос… Как там тебя назвал тот медбрат… Рувик бесшумно подошёл к спящему и стал внимательно разглядывать его. Морщинки возле глаз; гусиные лапки. Когда-то он часто смеялся. До того, как началась череда несчастий. Наверное, если бы не ожоги, у Рувика тоже были бы морщины — на лбу. Он скривился. Он должен был обладать гораздо большим, чем это. Нормальная жизнь. Более чем приличная работа. Роскошный дом. И, может быть, любимый человек… — Себ, — прошептал он, вспомнив. — После того, что я делал, ты хочешь помочь мне? Спасти меня? И что делать с этим маленьким проблеском света? Он мог бы ударить его прямо сейчас; это было бы забавно. Или опрокинуть его вместе со стулом. Или сделать что-то еще из вещей, которые ему снились. Жаркие и потные сны с прикасающимися губами и переплетёнными конечностями. Он нервно облизнул губы. Он действительно об этом думает? Пока тот спит, оставаясь в неведении? Он делал худшие вещи и никогда о них не сожалел. Тогда почему он медлит? Это страх? Себастьян дышал глубоко и размеренно. От него едва заметно пахло кофе и сигаретами. Наверное, этот вкус куда лучше ощущается на губах, чем из стаканчика. Рувик коснулся его щеки. Под ладонью ощущалась жесткая щетина. Он не нуждался в многочисленных слоях одежды, чтобы оставаться тёплым, когда они… Рувик сглотнул и постучал подушечкой пальца по нижней губе. Проигрыватель щелкнул и остановился, погружая комнату в оглушительную тишину. Просто из-за того, что он сам был таким подлым куском дерьма… нет, нет, он не может это сделать. Он был самой лучшей вещью в этой больнице. У него не было права разрушить всё это. Он сел на кровать с тяжелым вздохом. Желудок сжался от жгучего чувства вины. Это ощущение было очень знакомым, но раньше оно всегда было связано с прошлым. А сейчас оно было вызвано человеком, который о нём заботился. Господи, он действительно заботился. Ему действительно было важно, что он думает, что он говорит или не говорит ему. Что делало его таким особенным? Как он посмел ворваться в его жизнь? Дать ему надежду на то, что всё может измениться? Рувик выдохнул от отчаяния и отвращения. — Почему тебе есть до этого дело? Надежда — для глупых оптимистов… — с тоской прошептал он. Рувик сделал еще один глоток из стаканчика, мечтая узнать, какой вкус чувствовал Себастьян, а потом вылил оставшийся кофе в лицо нарушителя, заставляя его мгновенно проснуться. — Какого чёрта вы делаете в моих комнатах? Я не позволял вам… — прорычал Рувик, отчаянно глядя в стену. Это было не то, что он хотел сделать, но так было лучше, думал он. Большего он сам не заслуживал. — Пришло время для нашего сеанса, но вы спали при включённом свете, — Себастьян немедленно вспомнил, что он здесь делает. Он достал из кармана халата носовой платок и начал вытирать брызги кофе. — Вы были таким мирным, когда спали. Я не стал вас будить. — И вы решили смотреть, как я сплю? Да, звучит профессионально, — Рувик сердито посмотрел на него. Его лицо слегка порозовело под капюшоном. — Я собираюсь сделать вид, что вы не выливали этот кофе мне в лицо. Кофе, который я вам принёс по просьбе Лесли, — добавил Себастьян. Закончив вытирать лицо, он принялся приводить в порядок всё остальное. Настал черёд халата и галстука. — Можно подумать, я бы стал пить его после вас, — Рувик встал и снял пластинку с проигрывателя. — Я ненавижу чёрный кофе. Он отвратительный и горький. — Откуда вы знаете, что он был чёрным? — с подозрением спросил Себастьян. — Я… не знаю. Его цвет… — Да? — переспросил Себастьян с тенью улыбки. — Серьезно? Я имею в виду, здесь так темно; как вы можете быть уверенным, если вы его не пробовали? Рувик покраснел и отвернулся, не желая смотреть на эту дурацкую прекрасную улыбку. — Не злитесь. Нет ничего плохого в том, чтобы признаться, что вам что-то нравится, верно? Даже если это что-то такое глупое, как кофе, — усмехнулся Себастьян, поднимая записную книжку и ручку с пола. — Вам позволено любить вещи. Вы всего лишь человек. Всего лишь человек. Его разум откликнулся на эту фразу. Рувик никогда не ощущал ничего такого, во всяким случае, в последнее время. — Человек, да? — пробормотал Рувик. — Если вы так думаете. — Я это знаю, — поправил его Себастьян. — Хотя порой каждому из нас нужны напоминания об этом. Плечи Рувика, кажется, расслабились. Он задумался: как часто Рувик изображал монстра просто из-за того, что он так выглядит. Его физический облик был чудовищным из-за жестокости судьбы. И внутри он был чудовищем из-за вины и ненависти к себе. Враждебность вскипала внутри него, а потом случался взрыв, накрывающий всё волной ярости, сжигающий всё дотла, отравляющий его разум, настраивающий его против себя самого. Это подпитывало его ненависть, паранойю и подозрительность. И всё начиналось заново, всё шло по новому кругу. Себастьян мог разорвать этот круг; он мог это сделать. — Увидимся ночью, Рувик, — сказал он, поднимаясь. — Ночью? — переспросил Рувик. Затем он вспомнил. — Ах, да… посмотрим. — Буду ждать с нетерпением. Будет забавно выиграть у вас в этой маленькой скоростной прогулке. Рувик ухмыльнулся. — Я очень сомневаюсь в этом, курильщик. — Будем называть вещи своими именами? — он засмеялся. — Я точно сделаю вас на прогулке длиной в милю. И когда-нибудь я заставлю вас прийти на групповую терапию. — Почему вы думаете, что я на это соглашусь? — Рувик сел на стул перед мольбертом и принялся смешивать краски на палитре. — Потому что если вы выиграете, вы тоже сможете что-то попросить. Всё, что хотите. В рамках разумного, конечно. Что хочет? Он хотел многое. Месяц назад он хотел, чтобы его оставили в одиночестве. Или чтобы вся его еда приготавливалась личным поваром, затем доставлялась сюда, так, чтобы ему не надо было никого видеть. Или чтобы ему отдали книги, которые отец предпочитал держать от него подальше. Но в тот миг его рот пересох. Себастьян выжидающе смотрел на него, на его губах играла лёгкая улыбка. Всё, что угодно? Конечно, он не имел в виду действительно всё. — Подумайте об этом, — сказал ему Себ. Когда ответа не последовало, он добавил. — Увидимся во дворе через… четыре часа. Рувик стоял, провожая его взглядом. Он шевельнулся, только когда тяжелые шаги этого я-скоро-буду-доктором стихли. Он подошел к чёрным шторам, первому изменению в его комнате, когда он прибыл сюда годы назад. Он приподнял тяжелую ткань и прищурился от слепящего солнечного света. Щурясь, он смотрел на дорожку, по которой прогуливались несколько пациентов. Кто-то сидел на траве, под деревьями. Другие сажали цветы — это было частью их терапии. Но скоро стемнеет. И все пациенты отправятся спать. И Себастьян будет стоять под деревом, курить и ждать, пока появится Рувик. А если он появится, что тогда? Они прогуляются. Может быть, поговорят. Но их руки будут располагаться далеко друг от друга, очень далеко. Себастьян всё продумал, чтобы Рувику было удобно. Хотя это было всё равно было рискованно. Меньше людей значило меньше медсестёр. Что означало, что снижалась вероятность получить лекарства, если что-то пойдет не так. Да, это было действительно рискованно; хотя Рувика это не волновало. Его можно спасти. Я могу спасти его, но только если он мне позволит. Рувик сглотнул и отпустил штору. Наверное, выйти один раз на прогулку — не самая худшая вещь в мире. Вряд ли он мог сделать что-то получше. Может быть, это даже окажется… забавным. — Что там будет? — прошептал Рувик в пустую комнату.***
Себастьян стоял около выхода, в третий раз проверяя часы. В его губах была незажженная сигарета. Было прохладнее, чем он ожидал, но им точно станет теплее, когда они будут двигаться. Когда Рувик наконец выйдет. У него были такие же ощущения, как в тот раз, когда он ждал Майру около театра. Они собирались пойти на мюзикл. Он стоял и стоял. Он почти решил уйти, но всё-таки продолжил ждать ее, даже когда начался дождь. Оказалось, она получила срочный вызов, но не смогла связаться с ним, потому что его телефон был выключен. Она вызвала такси и поехала в театр прямо с работы, не заглядывая домой. Он выглядел напряжённым и подчёркнуто равнодушным, а у нее было вывихнуто запястье. Они опоздали на двадцать минут, но зато теперь у них всегда была забавная история о первом свидании. Между ними случались размолвки, но они всегда могли посмеяться о том, как он потом неделю кашлял, потому что стоял под дождем. Себастьян улыбнулся этому воспоминанию и затянулся. — Я думал, вы сдадитесь и уйдёте, — сказал Рувик. Он возник так неожиданно, что Себастьян выронил сигарету. Он среагировал мгновенно, подхватив ее рукой, но ему не удалось избежать небольшого ожога, отчего Рувик вздрогнул. — Вы ходите действительно тихо, — прокомментировал Себастьян. Под пристальным взглядом Рувика он потряс обожженной рукой. — Вас долго не было. Рувик смотрел на маленький участок обожженной кожи. Он помнил, какая боль остается после ожогов. Всё его тело помнило агонию, вызванную болезненно заживающими шрамами. Какая ирония, что самые большие ожоги болели меньше всего; нервные окончания были повреждены, остались только уродливые шрамы. А ожог от сигареты вряд ли будет болеть больше, чем пару дней. — Я не был уверен, что приду… — Рувик опустил глаза. В пепельнице было три окурка от ментоловых сигарет; единственные три окурка. Рувик оглядел двор. Вид сверху отличался от того, что открывался с места, на котором он стоял. Деревья казались намного выше, дорожка — гораздо длиннее, не меньше четверти мили. И на улице было довольно свежо. Он порадовался, что надел дополнительную футболку под толстовку. Чем раньше всё закончится, тем лучше; он чувствовал себя очень неуютно без четырёх стен и без потолка над головой. — Когда мы начнём? — Рувик зябко передёрнул плечами. — Когда я докурю, — Себастьян продемонстрировал сигарету, которая истлела только на треть. Рувик нетерпеливо шевельнулся. Их пальцы соприкоснулись, когда он взял сигарету из руки Себастьяна. Затем он аккуратно притушил ее и положил в пепельницу рядом с остальными окурками. Себастьян наблюдал за этим с ошарашенным видом. Рувик сунул руки в карманы его толстовки с капюшоном. — Вы докурили, — проинформировал его пациент. — Определённо докурил, — согласился Себастьян. Он даже не почувствовал раздражения из-за зря потраченной сигареты. — Ну ладно. Идём. Это оказалось труднее, чем он предполагал. Идти — это просто, говорил себе Рувик. Было невероятно, сколько на самом деле требовалось проделать работы. Первый круг был не так плох; на самом деле, он был впереди. Он ничего не говорил, только пару раз оборачивался и смотрел на Себастьяна с улыбкой. Тот качал головой, словно знал что-то такое, что было недоступно Рувику. Потом наступил второй круг. Он был терпим, но Рувику стало жарко; жарче, чем когда-либо за все предыдущие годы. И Себастьян обогнал его. Он пытался идти быстрее, но потерпел неудачу, только начал выдыхаться. Третий круг был ужасен. Он был очень утомительным. Рувик изо всех сил пытался идти в ногу с психиатром. А ведь оставался еще один круг. Как доктор, этот заядлый курильщик, умудрялся идти совсем без усилий? Это сжигало его, фигурально и буквально. Рувик снял капюшон, и ему действительно было плевать, что какой-нибудь идиот при этом может увидеть его лицо. — Не так просто, правда? — Себ усмехнулся, плавно замедляя шаг. — Замолчите, — Рувик покосился на улыбающегося доктора. — Хотите взять перерыв? — спросил тот, стерев пот со лба. — Нет, — отрезал Рувик. Он чувствовал себя больным. — Я… уничтожу вас, — получилось не так угрожающе, как обычно. — Вызов принят, — Себастьян ухмыльнулся и прибавил шаг. Рувик пытался идти в том же темпе, но посреди четвертого круга он безнадёжно отстал. Он не мог выиграть, а ведь он даже еще не решил, что попросит в случае победы. Он ненавидел проигрывать. Что ж, по крайней мере, единственным свидетелем его поражения был Себастьян; он не мог определиться, хорошо это или плохо. Победитель стоял на финише, ожидая его и вытирая пот рукавом халата. Он тяжело дышал. Для него эта прогулка тоже не была лёгкой. В течение дня ему приходилось ходить, однако из-за его вредных привычек от долгой ходьбы он начинался задыхаться, словно собака в жару. У Рувика был шанс победить, но всё-таки он успел раньше. — Вы проиграли, — выдохнул Себастьян, когда Рувик наконец прибыл к финишу. — Вы думаете, это можно назвать победой? — спросил Рувик, выразительно кивая на то, как Себастьян пытается отдышаться. — Разница была всего лишь в минуту, может, даже меньше. — Обиженный неудачник, — Себастьян засмеялся и зашарил по карманам. — Вы можете думать о курении? Сейчас? После этой пытки? — неверяще произнёс Рувик. Себастьян протянул ему маленькую бутылку воды. Рувик помедлил, прежде, чем взять её, как будто это могло подтвердить его поражение. Но, Господи, как же он хотел пить. Его гордость должна была выдержать этот удар. Он молча взял бутылку и начал пить медленными глотками. Себастьян достал вторую бутылку, опустился на скамейку и устало вытянул ноги. Неплохая идея. Рувик последовал его примеру, но подальше, на край, в то время, как Себастьян сидел в точности посередине небольшой скамейки. Они пили, не разговаривая. — Вы же понимаете, что я пошутил про групповую терапию, да? — сказал Себастьян, закрыв свою бутылку крышкой. — Я просто хотел замотивировать вас. Я бы никогда не заставил… — Я знаю, — прервал его Рувик. Он откинулся на спинку скамейки и сделал еще один глоток. — Вы не такой человек. Ночь была свежей, но этого было недостаточно. Рувику было ужасно жарко. Может быть, не стоило надевать так много слоев одежды. Ему не хотелось снимать толстовку и выставлять напоказ шрамы, но также ему не хотелось бы потерять сознание от жары. Кажется, пришло время сделать выбор между физическим состоянием и гордостью. Там был всего один человек. Пора бы уже вырасти, сказал он себе. Рувик стянул с себя толстовку. Жар немедленно стал рассеиваться. Это было освежающе; хорошо. Не слишком жарко и не слишком холодно. Двух последовательно надетых футболок было вполне достаточно, хотя они не скрывали шрамы на его руке и шее. Но на него никто не пялился. Почти никто, не считая единственной пары глаз, которая неотрывно смотрела на него, подмечая каждый шрам. — Вы не могли бы не смотреть так внимательно, — пробормотал Рувик. — Мне некомфортно и без того, что вы пялитесь на меня, как на циркового урода. Себастьян опешил. — Я не… Я имею в виду, да, я смотрю, но не потому что вы урод или что-то ещё, конечно, нет. — Избавьте меня от этого. Тогда на что вы смотрите? — прорычал Рувик, глядя на свои обожженные ладони. — Я не нуждаюсь в вашей жалости. — Я просто задумался кое о чем. Мне любопытно, — уточнил Себастьян. — О чём? — терпение Рувика подходило к концу. — Они всё ещё болят? — спросил Себастьян. Рувику показалось, что он ослышался. Он уставился на Себастьяна, пытаясь понять, насколько тот был искренен. Никто не задавал ему этот вопрос. Никто, с тех пор, как его выписали из госпиталя. Себастьяну было просто интересно, или это беспокойство пробежало по его лицу, словно тень? Сожаление? Конечно, они болели, но он не мог бы это объяснить. Мучительной была память о том, что причинило ему боль. — Нет, — Рувик сглотнул и отвел взгляд. — Вам не нужно лгать, — мягко произнёс Себастьян. — Здесь нет никого, кроме меня. Рувик взмахнул рукой так быстро, что Себастьян вздрогнул, ожидая удар. Но кулак остановился прямо перед его лицом. Он держал там руку достаточно близко, чтобы Себастьян мог разглядеть рельеф и форму шрама на предплечье. — Давайте, — Рувик слегка потряс кулаком. — Прикоснитесь к ним, они не болят. Это был громадный шаг для Рувика, понял Себастьян. Предложение прикоснуться было высказыванием доверия, что было равносильно огромному прорыву. Себастьян огляделся. Его пальцы чесались от нетерпения. Он хотел прикоснуться к нему, хотел удовлетворить любопытство и некоторые более глубокие желания, хотел почувствовать Рувика. Но если он не будет осторожен, если он не будет сдерживать себя, это может плохо кончиться. Он попадёт под обстрел и будет с позором вышвырнут из медицинской школы. Он никогда не станет врачом. Но когда еще ему представится такая возможность? И они были наедине. Когда он взглянул на Рувика, он обнаружил, что тот закрыл глаза, словно ожидал, будто Себастьян его ударит. Его рука слегка дрожала, кулак был крепко сжат. Себастьян обхватил его руку с предельной осторожностью и провёл ладонью по коже. Плотная, грубая, вот какой она была на ощупь. Словно чешуя ящерицы. Но между ожогами были гладкие участки неповреждённой кожи. Шрамы были словно островки в океане. Или в пустыне, учитывая, что кожа всё еще была горячей. Он представил, как прикасается к его коже в другой ситуации, далеко от лечебницы, в уединении его квартиры. В его удобной постели. Никаких пациентов. Никаких докторов. Он мог бы запомнить, как ощущается каждый дюйм этой кожи под его руками, под губами, под языком. Как изменится это строгое лицо под мучительными любовными ласками? Может, оно слегка покраснеет? Как бы он хотел это увидеть, думал он, подавляя желание прикусить губу. Рувик не двигался, когда рука Себастьяна прикасалась к его локтю, затем предплечью и кулаку, ощупывая каждый шрам. Он старался не думать о том, что доктор сейчас отдёрнет руки и отшатнется в отвращении, как все остальные. Он не думал. И боль казалась… несущественной? На самом деле, это было даже приятным. Более чем приятным. Рувик открыл глаза, взволнованный и встревоженный новым чувством. Надежда. — Видите, я же говорил, — Рувик немедленно убрал руку. — Они не болят. — Тогда почему вы закрывали глаза? — спросил Себастьян. Затем до него дошло. — Вы меня боитесь? — Почему это я должен вас бояться? — Почему вы отводите глаза, словно я могу обратить вас в камень? — опять спросил Себастьян. — Это потому, что вам не нравятся доктора? Не нравлюсь я? — Вы мне нравитесь, — сказал Рувик, тут же пожалев о своих словах. — Я имею в виду… ваше присутствие вполне терпимо. Гораздо терпимее, чем присутствие других докторов. Но я точно не наслаждаюсь вашим обществом больше, чем своим одиночеством. — Но вы наслаждаетесь моим обществом? — Себастьян зацепился за эту фразу. — Мы можем сменить тему? — Рувик нервно кашлянул. — Я думаю, в данный момент вы чрезвычайно любопытны и слишком назойливы. Рувик надел толстовку обратно — не потому, что замерз, а потому, что ему нужно было как-то спрятать лицо. Его цвет менялся за секунду, и не только из-за погоды. Тема, которую они затронули, заставила его нервничать. — Я понимаю, простите, что причинил вам неудобства, — сказал Себастьян, пытаясь его успокоить. — Я не хотел. Рувик кивнул, показав, что услышал его, и попытался расслабиться. Некоторое время они просто тихо сидели. Себастьян закинул пустую бутылку в мусорную урну, которая стояла рядом со скамейкой. Рувик пил медленно, смакуя каждую каплю воды. Если бы он решил выбросить бутылку, ему пришлось бы перегнуться через доктора. Этого он делать не собирался. Себастьян наблюдал, как Рувик делал последний глоток. Его кадык в последний раз перекатился под кожей. У края рта осталась капля воды. Она потекла вниз, на его шею. Он смотрел на нее слишком пристально, думая о том, что мог бы слизать ее с тела Рувика. Ему срочно нужно было разрядить ситуацию. Например, завести разговор. — А звезды сегодня хороши, — Себастьян вздохнул. Рувик никогда не обращал на них внимание. Он поднял голову. Небо было чистым, звезды были яркими и слегка мерцали. — Вы любите науку; знаете что-нибудь о звездах? — Себастьян указал на них, откидываясь на скамейку. Он почти видел, как их соединяют невидимые линии. — Нет. Созвездия — не моя область. Я не нахожу их интересными, — Рувик опустил взгляд. — Или полезными. — Серьезно? Мне кажется, они очаровательны, — заявил Себастьян. — Моряки использовали их для навигации по мировому океану. Я брал несколько спецкурсов по астрономии и астрологии. Рувик закашлялся. Себастьян взглянул на него и обнаружил, что тот смеётся. Это было замечательное зрелище — его смех. Что-то в его желудке перевернулось. — Что смешного? — он улыбнулся. — Астрология, доктор? Чертовски научно. Вы тратили на неё учебное время, хотя ничего в астрологии не имеет отношения к жизни, — Рувик ухмыльнулся. — Это было чем-то вроде психотерапии, — Себ со смешком поднял бровь. — Серьезно. Рувик моргнул. Может быть, это было правдой. Всё, что было связано с лечением душевных болезней, еще двадцать лет назад не считалось вполне научным. Как сто лет назад — черная магия. Или ведьмовство. Кто знает, какое будущее было уготовано звёздам через века. Себастьян указывал на созвездия, сопровождая жесты краткими рассказами. Рувик молча слушал. Его интересовал не предмет разговора, а эмоции рассказчика. Себастьян казался взволнованным. Это было похоже на то, как Лаура начинала разговаривать о цветах и их значениях. Его поглотили воспоминания. — Рубен, ты знаешь, что это? — спросила она, ее голос был мелодичным и звонким. Рубен покачал головой, показывая, что ему было совсем не интересно. — Нарциссы! Они вырастают из луковиц. Когда они в букете, они означают пожелание счастья, но поодиночке они приносят несчастье. Разве это не удивительно? — она хихикнула. — Почему тебе так нравятся цветы, Лаура? — спросил Рубен, глядя через ее плечо. Она с улыбкой обернулась и поцеловала его в нос. Он покраснел и отвернулся. — Потому что они красивые, потому что на них приятно смотреть, особенно с теми, кто тебе небезразличен. Вся их жизнь идеальна, но больше всего мне нравится, что они очень упорны. Они выживают, хотя люди срывают их, животные едят их, а еще есть морозы и жара; они преодолевают это, — Лаура протянула руку и бережно прикоснулась к цветку кончиком пальца. — Но они всё-таки умирают, когда приходит время, — Рубен грустно посмотрел вниз. Лаура приблизилась к одинокому засохшему цветку, который уже достиг конца жизни. Она тронула сухой лепесток. Тот тихо затрещал. — Конечно. Рано или поздно все умирают. Идея — не в том, чтобы жить вечно, Рубен, а в том, чтобы оставить что-то после себя. То, что останется, когда наступит новый год, — она вздохнула и сжала засохший бутон в руке. Тот рассыпался в пыль. Затем она протянула ему раскрытую ладонь. В ней остались семена. — Ты понимаешь? Они посадили эти семена поблизости. Рубен задумался, смогут ли они прорасти. Когда Лаура закончила, она встала, отряхивая руки от земли. Она не могла не заметить, что Рубен продолжает смотреть на место, куда упали смолотые в труху засохшие лепестки того цветка. Лаура положила руку на его плечо. — Не останавливайся на мертвых цветах, Рубен. Лучше посади новые, которые смогут радовать тебя в следующем году, и надейся на лучшее, — она улыбнулась ему, и он не мог не улыбнуться в ответ. — Пойдем поиграем в прятки в амбаре. Не останавливайся, сказала она ему. Он должен попробовать. — Что? — спросил он, пропустив вопрос. — Когда ваш день рождения? — спросил Себастьян. — Дата не была написана в вашем и без того странном личном деле. День рождения? Рувик посмотрел на него с подозрением. Какая-нибудь астрологическая ерунда. Он хочет убедить Рувика, что она работала. Его день рожденья был… он недоуменно моргнул. Он не помнил, когда в последний раз его праздновал. Кажется, он был в январе. Несколько дней после нового года? — Подождите, — Себастьян достал ручку и записную книжку, нацарапал что-то в ней, затем прикрыл страницу. — В начале января, — настороженно произнёс Рувик. Себастьян заразительно засмеялся. Рувик хотел было вспылить, потому что ему показалось, что тот смеётся над ним. Но спустя несколько секунд стало очевидно, что Себастьян смеялся над всей ситуацией. От этого ему стало немного легче, однако он всё еще не понимал, что в этом было смешного. Доктор показал ему запись, которую сделал несколько секунд назад. Козерог. — И что это значит? — Это значит, что астрология иногда работает, — Себастьян вытер рукавом выступившие слёзы. — Отлично. Посмотрите сюда. Себастьян придвинулся ближе к Рувику, но его глаза были устремлены в небо. Если бы Рувик не был так уверен в своей отвратительности, он бы подумал, что Себастьян что-то замышляет. Использует своё положение доктора, чтобы придвинуться ближе и что-то ему шептать. Но это было бы абсурдом, верно? Он поднял взгляд и уставился на звезды. — Козерог вон там, справа. Это самое тусклое из всех созвездий Зодиака, поэтому его не так просто увидеть, — сказал Себастьян. — Видите? Там и там они соединены. Нет, выше. Дайте мне вашу руку. Он взял его руку и начал обводить ею созвездия. Он показывал, как соединяются те или иные звезды. Рувик не мог игнорировать осторожную хватку руки Себастьяна. И тепло его плеча. Рувик сидел так близко, что мог чувствовать запах от волос Себастьяна. Old spice. Он задумался, были ли эти волосы на ощупь такими же мягкими, как на вид. — Ваше созвездие проще увидеть в это время года, — сказал Себастьян, глядя на Рувика. — А ваше? — спросил Рувик. Он еще не был готов к тому, что Себастьян отпустит его руку. Он надеялся, что тот не видит, как он вдыхает запах его волос. — Деревья слегка мешают обзору, но… — Себастьян поднял руку Рувика в противоположном направлении. — Вот эти… и те составляют моё. — Почему их так много? — поинтересовался Рувик. — Потому что это самое лучшее созвездие, — хвастливо заявил Себастьян. — Круто, да? Звезды не такие уж скучные, не так ли? Рука Себастьяна задержалась на руке еще на миг, а потом отпустила. Он опёрся локтями на колени, с улыбкой глядя на небо. У него не было никаких скрытых мотивов или вставьте-термин-из-терапии речей? Ему действительно просто хотелось чем-то с ним поделиться? Еще никто никогда не разговаривал с ним таким образом. Рувик покосился на него с новым интересом. Лучше посади новые, которые смогут радовать тебя в следующем году, и надейся на лучшее. Он опустил взгляд на свои руки. Себастьян не содрогался, когда прикасался к шрамам. Он смотрел, словно Рувик был нормальным. Как это могло быть возможным? Когда он сам смотрел на себя, он видел призрака оперы. Франкенштейновского монстра, который пытается быть человеком. Носферату, который скрывается во тьме. — Что-то не так с вашей рукой? — спросил Себастьян, поворачиваясь к нему. Рувик сжал их в кулаки и засунул в карманы. — Нет, всё как обычно, — сказал Рувик. Может быть, Себастьян их видел другими. — Мне кажется, вы придаете слишком большое значение своей внешности, — заметил Себастьян. — Как будто это единственное, что имеет значение. Поэтому вы так относитесь к людям, и возникают проблемы. Себастьян не мог понять. На него никогда не смотрели с отвращением и страхом. Его никогда не лечили так, словно он был человеком который… словно он был чем-то меньшим, чем человек. А его лечили именно так; это изменило его. Он всегда был замкнутым. Он был самокритичен и многое требовал от самого себя, и именно поэтому он учился так усердно. Это было лучше, чем окружать себя людьми такого уровня. Поэтому он так презирал людей, которые жаловались на судьбу. После пожара всё стало только хуже; никто из этих людей не понимал, что им следовало быть благодарным за то, что они остались живы. За это он набрасывался на них. Он никогда не думал, что это было истинной причиной того, как люди к нему относятся; он считал, что они завидуют его уму и испытывают отвращение от его лица. — Трудно поверить, что вас никто не учил вежливости, — сказал Себастьян. — Я… ну, мне преподавали этикет. Я использую его только тогда, когда он приносит пользу. В противном случае, — Рувик зевнул, — я предпочитаю тишину и созерцание. — И придирки в адрес тех, кто, на ваш взгляд, этого заслуживает? Тех, кто не такой умный, как вы? Так делают почти все. Типичный козерог, — Себастьян усмехнулся. — Замкнутый. Умный. Дисциплинированный. Эгоцентричный. Строгий снаружи, но в глубине души улыбающийся, если одерживает победу. — Я могу улыбаться, если мне хочется, — Рувик вцепился в последнее утверждение. — Мне просто нечему радоваться… к чему этот разговор? Себастьян улыбнулся, ему, как обычно, но с такого расстояния Рувик заметил в этой улыбке кое-что новое. Грусть и сожаление. Его глаза окружали тени, лицо казалось напряженным, словно он слишком старался выглядеть беззаботным. Он откинулся назад и стал шарить по карманам в поисках пачки ментоловых сигарет. Когда он нашёл ее, он достал одну и прикурил, прикрывая огонь ладонью от ветра. Рувик вздрогнул, когда на него полетели искры. — Я был таким же, — Себастьян выдохнул дым, затем затянулся. Он вспомнил, как размышлял о том, зачем ему улыбаться. Какая, блять, разница? Два человека, которых он любил больше всего, были мертвы. У него не хватало духу стать хирургом после того, как он проводил дни и ночи в больнице, ожидая, пока его дочь умрёт. Он понял, что для неё не было никакого выхода. Не было способа заставить ее чувствовать себя лучше. И он ничем не мог помочь. Он был бесполезным. Хуже, чем бесполезным; он был просто никуда не годным. И тогда он начал пить. Много пить. Он приходил в квартиру с надеждой, что алкоголь поможет ему забыться. Иногда Себастьян решал, что больше не будет пить дома. Это были самые тяжелые ночи в его жизни. — Но я больше не хочу так жить, — он закрыл глаза и опять затянулся ядовитым дымом. — Я тогда очень много пил; не важно. Почему бы не помочь другим? Я не хотел, чтобы кто-то падал вместе со мной. Себастьян затушил сигарету и вытащил новую. — К счастью, у меня был друг, который давал мне хорошие советы, — Себастьян взглянул на Рувика. — Поэтому я здесь. Вам я тоже хочу помочь, мистер Викториано. Почему он сейчас выглядел так хорошо? Это из-за этой ленивой улыбки? Из-за сигареты, которая тлела между его пальцами, и дым от которой поднимался к звездному небу и рассеивался где-то на пути к созвездиям, на которые они вдвоем всего лишь смотрели. Добрые глаза с душой, которая когда-то пострадала — как и он сам. Широкие плечи, сильные руки, которые касаются так осторожно. Сама обходительность.Смелее, Рувик. Что самое худшее, что может случиться?
Отблески огня и запах горящей плоти. Дым застилает глаза и руки, которые его держат. Руки поднимают его к окну и выталкивают его. Он вцепился в раму. Руки были в нескольких дюймах от него, но огонь уничтожал их плоть. Он закричал от боли и бессилия; он просто не мог до них добраться.Это случится и с ним. Ты сжигаешь всё вокруг себя. Ничего не меняется. Надежды не существует.
Себастьян увидел смятение во взгляде Рувика. Еще мгновение назад его глаза смотрели с интересом, может, даже с восхищением. Но что-то изменилось — неожиданно и очень быстро. Рувик поспешно отвернулся, но Себастьян готов был поклясться, что он видел на его лице сильный страх. И боль. Рувик закрыл ладонями уши и сделал несколько быстрых вдохов. — Рувик, что не так? — спросил Себастьян, поднимаясь и отбрасывая недокуренную сигарету на траву. В беспокойстве он опустился на колени перед Рувиком. Тот зажмурился и плотно сжал зубы. — Она здесь, — хрипло сказал Рувик. — Огонь… так обжигал… — Скажи мне, что тебе нужно. Седативное? Рувик покачал головой. — Вода? Он опять качнул головой. — Тогда скажи, что я могу сделать! Если бы он побежал в больницу, он мог бы добраться до медсестры, но это значило бы оставить Рувика в одиночестве. Оставить его наедине со скорбью и чувством вины. Это было бы последним, что он хотел сделать. Если бы на его месте был Джозеф, он бы, наверное, просто побыл с ним, ради него, и стал уверять, что всё будет хорошо. Себастьян накрыл руки Рувика своими. Наверное, тот думал, что сможет таким образом препятствовать шуму. Его дрожь проходила, дыхание выравнивалось. — Ш-ш-ш, с тобой всё хорошо. Просто дыши, — мягко сказал Себастьян. — Пламени больше нет. Ты в безопасности. — Мне страшно, — признался он. Его голос был почти неслышным. — Это нормально. Бояться — это нормально. Прошло несколько минут, но ему казалось, что он держит руки Рувика часами. Его глаза выискивали признаки шторма в плотно стиснутых зубах и зажмуренных сухих глазах. Он бы сказал, что Рувик чувствовал сильнейшую боль. В то время, как тот заявил, что больше не чувствует боли. Стало быть, он солгал Себастьяну. Но что он мог получить с этой лжи? Я не нуждаюсь в вашей жалости. — Я в порядке, — Рувик вздохнул. — Отпустите меня. Себастьян убрал руки, но продолжал стоять на коленях. — Тебе что-нибудь нужно? Я могу принести. — Я буду в порядке. Ничего такого, с чем я раньше не сталкивался, — Рувик замолчал и смущенно отвел взгляд. Что случилось? Такое раньше происходило, когда он слишком много думал о прошлом. Когда его воображение выходило из под контроля. Они даже не думали о пожаре, но воспоминания возникли неожиданно и очень подробно. Он чувствовал себя так, словно вновь оказался там. Словно он вновь смотрел, как кто-то умирает. И пламя… тень внутри того горящего амбара… это была не Лаура. Это был… Себастьян вызвал всё это, понял он. С его любопытными глазами и спокойным голосом. Его безнадёжно оптимистичное лицо. Боже, он был просто как она. — Ты был довольно горячий, — Себастьян обеспокоенно наклонился к нему. — Может быть, ты перегрелся? Тебе нужно снять твой капюшон… — Пожалуйста, не надо, — сказал Рувик, уворачиваясь от чужой руки. — Я не могу сейчас смотреть на вас. — Эй, а это было обидно. Я считал, что я довольно красивый парень, но сейчас мне грустно, — пошутил Себастьян, улыбнувшись. Когда никакой реакции не последовало, его улыбка исчезла. — Мистер Викториано? — Я пойду внутрь, — Рувик встал и отпихнул Себастьяна, так что тот упал на землю, а сам быстро пошёл ко входу в здание. — Стой, — позвал Себастьян. Он быстро поднялся и рванул следом. Рувик отчаянно пытался оторваться и добраться до своей комнаты, где было так легко спрятаться. Где было легко скрыть его эмоции и его лицо. Он очень хотел бы оглянуться на Себастьяна, или не только оглянуться, но это было бы ошибкой. Тот излучал надежду; он этого не заслуживал. — Мистер Викториано, подождите! — позвал Себастьян. Рувик двигался куда быстрее, чем во время их прогулки по дорожке. Себастьян не без труда нагнал его и пошел рядом. Его лицо было опущено и скрыто, как всегда. — Остановитесь. Я думаю, разговор может… — … помочь? Я очень с-сомневаюсь, — Рувик заикался. — Мне нечего с вами обсуждать. — Вы можете остановиться на минуту? — Себастьян схватил его за руку. Он ожидал, что Рувик станет вырываться. Тот не стал. — Если вам есть, что сказать, скажите. Это лучше, чем копить это в себе, это вам никогда не поможет. Поверьте мне хотя бы в этом. Рувик мог бы сбросить его руку и бежать, но как далеко он смог бы убежать? Разве было место, куда за ним не стал бы следовать Себастьян? Он не хотел разговаривать, но Себастьян не позволит ему уйти, если он не ответит. Пациент тяжело сглотнул и сделал глубокий вдох, затем поднял взгляд на своего доктора. Этот долгий взгляд говорил о многом. В глазах Рувика всегда была боль, но теперь ее сопровождали другие эмоции. Как ни странно, он уже замечал такой взгляд у своего лучшего друга, правда, он не обращал на это внимание. Тоска. И разочарование. Он уже видел это на лице Рувика, возникшем с противоположной стороны застеклённой двери, когда Себастьян проводил групповую терапию. Он смотрел на него с тоской. Хотел к нему. Рувик просто не мог себе в этом признаться. Он слишком боялся. — Вы позволите мне уйти? — голос Рувика звучал хрипло. Он опустил взгляд. — Я хочу вернуться в палату. Побыть в одиночестве. — И вы опять будете наказывать себя, пиная стены? Я не понимал, что Рувик Викториано — трус. — Вы ничего обо мне не знаете, — пробормотал Рувик, слегка дёрнув плечом, на котором лежала рука Себастьяна. Он слишком устал, чтобы вырываться. — Несмотря на ваше мнение о моем интеллекте, я знаю о вас довольно много, — Себастьян крепче сжал руку. — Вы стойкий человек, это очевидно, учитывая, что вы пережили лечение. Для этого нужна сильная воля. И еще более сильная — чтобы бороться с последствиями. Последствия. Рувик помнил взгляды, которые на него бросали в больнице. И как они изменялись. Сначала в них была жалость. Все жалели его, когда он молча лежал на больничной койке. Затем он снова смог ходить, и когда с него сняли бинты, жалость в их взглядах сменилась страхом и омерзением. Когда он выходил в коридор, за его спиной слышался шёпот. Было трудно игнорировать это, еще труднее — простить. — Я уверен, люди говорили всякое. Я не буду повторять, — Себастьян взглянул на его собственные руки. — У вас, наверное, были способы облегчить боль. Притупить. Лекарства помогали вам… перестать чувствовать. Но на самом деле они всего лишь приглушали агонию, они не улучшали ситуацию, а делали ее терпимее. И вы отталкивали так много людей, потому что разве они могли понять?.. Он словно озвучил его недавние мысли. Себастьян действительно знал, что он чувствует; это не было очередной лживой уловкой. Ему не требовалось спрашивать, что понять. У них был схожий опыт. Себастьян вспомнил ночь, когда Джозеф ударил его в лицо. После того, как он чуть не разбил свою машину об ограждение на мосту. Он был оглушён, но этот удар его мгновенно отрезвил. Он не мог поверить, что лучший друг кричал на него. «Думаешь, от твоих действий не больно никому, кроме тебя?! Ты ошибаешься!» — Вы считаете, что это всё — ваша вина. И вы отказываетесь от всего, потому что вряд ли что-то может улучшить ситуацию. Гораздо проще быть одиноким и несчастным, чем рисковать и надеяться на лучшее, — Себастьян вздохнул. Надеяться на лучшее. Казалось, мировоззрение Лауры обрело новую жизнь. Лаура воскресла. — Вы боитесь измениться. Боитесь проиграть. Но это единственный способ выжить, — Себастьян взглянул на него. В его голосе было безграничное сочувствие. Рувик хотел отпустить взгляд, но Себастьян продолжал смотреть на него, так что он не мог заставить себя шевельнуться. Что, по его мнению, он должен сказать? Что ему нравится его доктор? Что он единственный, кроме Лауры, человек, который смог проникнуть под его броню и добраться до самого сердца? Что ему больно опять чувствовать что-то? Что он не уверен, что ему хочется чувствовать? Что лучше уж он будет один, чем пойдет по канату к человеку, который стоит на противоположной стороне пропасти? — Слишком сложно, — сказал Рувик. — Я не могу. Хватка Себастьяна ослабла. Господи, как он хотел, чтобы с Рувиком всё было в порядке. Как он хотел бы обнять его и пообещать, что всё наладится. Ты становишься слишком эмоциональным, предупреждающе подумал Себастьян. Стоило держать свои желания при себе. — Я не говорю, что вам нужно полностью изменить мировоззрение и немедленно начать всем доверять. Никто не может о таком просить. — Тогда чего вы от меня хотите? — спросил Рувик. Он чувствовал себя расстроенным и вымотанным. — Просто не сдавайтесь. Нет никакой гарантии, что всё станет лучше, но если вы сдадитесь, вы потеряете шанс. И я знаю, вам нравится решать сложные задачи. Поэтому дайте… этим вещам шанс. Он почти сказал «нам». Дай «нам» шанс. Рувик хотел бы, чтобы всё наладилось; он всего лишь не хотел вновь потерпеть неудачу. Дотянуться до руки в пламени значило обжечься. Опять. Но, возможно, в этот раз этого не случится. Он никогда не смотрел на это, как на сложную задачу. Снова стать человеком — это не могло оказаться сложнее, чем органическая химия. И тогда, возможно, наступит день, когда он сможет… признаться, что у него есть чувства. — Я приму ваши слова к сведению, — Рувик смягчился. — Я… попробую. — Серьезно? В смысле, это замечательно, — Себастьян неуверенно улыбнулся и убрал ладонь с его плеча. — Извините, что схватил вас за руку. — Всё в порядке. Я почти не почувствовал. Себастьян сказал, он должен пойти первым и принять душ. Он уже сказал мисс Гутиеррез, что нужно, чтобы кто-то открыл для него душевую, хотя Рувик хотел сразу пойти в свою комнату, чтобы отдохнуть. Себастьян достал еще одну сигарету. — Когда увидимся в следующий раз, посмотрим, как работают новые лекарства. Рувик кивнул. Прежде, чем уйти, он выбросил его опустевшую бутылку в мусорную урну. Затем он остановился, повернув голову. Себастьян заметил это. — Что-то не так? — Я просто хотел, чтобы вы знали, — Рувик кашлянул. — Я солгал. Я люблю кофе. Чёрный. И он ушёл, оставив Себастьяна наедине с его сигаретами и звёздами.