Всё о моем безумии

На небывалой для города скорости в 90 км/ч машина сбивает Кхуши Кумари Гупта. Её тело выстреливает в небо, с гулким стуком падает на капот и скатывается на мокрую мостовую. Секунды тянутся так медленно, что он успевает разглядеть и запомнить номера машины, нащупать в кармане сотовый телефон и проклясть себя за то, что пятью минутами раньше он сказал чертовы, не подлежащие обмену и возврату слова. Те страшные, которые не просто ранят, но и калечат. Те, которые никогда в жизни… Он видел, как чёрный пикап подъезжал к её сгорбленный фигуре. Он слышал свой крик, пытавшийся остановить нерадивого водителя. Он умер за секунду до того, как окровавленная ладонь опустилась на асфальт. Он ничего не мог сделать. Пухлые руки медсестры поправили оправу очков, взметнулись вверх к волосам и опустились на стол править бланками дальше. Она послушно записывала всё сказанное. Арнав Сингх Райзада на секунду запнулся. Ни номера страховки, ни группу крови — он не знал ничего. — Мистер Райзада, вы указаны в списке контактов… к которым следует обратиться… — Я в курсе, — резко одёрнул он. — Но вы не компетентны во всех вопросах, касающихся мисс Кумари… — Я в курсе, — с остервенением глядя куда-то в пол, повторил Арнав. — Возможно, вам следует позвонить родственникам… — У меня их нет, — не дрогнув в голосе, он добавил: — Вся моя семья погибла. — Нет, мистер Райзада, я имела в виду не ваших родственников, а мисс Кумари… — Она сирота. Как и я. Выпученные глаза распахнулись еще больше. Отбросив в сторону все лишние предметы, медсестра вышла из-за своей стойки и с непозволительной для тучного тела проворностью подбежала к Арнаву. Ее голос, доносившийся из далекого далека, окутал помещение, поглощая в свою утробу всех его обитателей. — Всё будет хорошо, сынок. Расскажи мне с самого начала. Тебе станет легче, если доверишься кому-нибудь. На секунду он поддался мерной качке ее слов, уносимый водами куда-то вперед, и уж было произнес два значимых отрывка: «Тем летом…». Хотел рассказать всё, не стесняясь в эмоциях и не подбирая мудреных слов. Но, вовремя опомнившись, Арнав укусил себя за губу. Сильно. До крови. До прозрения. «Боги живут до тех пор, пока кто-нибудь о них помнит», — так считали скандинавы. «Беда обходит тебя до тех пор, пока ты не озвучил ее вслух», — так считала Кхуши. Может, и не было ничего. Может, все это сон, опустившийся на бедный домик в Лакхнау. Может, он все так же ворочается на узкой кровати, воспользовавшись гостеприимством Шаши Гупта. Хоть бы все так и оказалось: больное воображение выдумало события последних шести месяцев, в то время пока тело его тлеет на мокрых простынях, изнывая от скуки и жары. Лучше шизофрения, чем реальность. Такая реальность. — Да пошли вы со своим сердобольным сочувствием. Идите вы все к черту! Вы все!!! Посетитель клиники, болезненно худой и взъерошенный, подскочил со своего кресла и, провожаемый осуждающими взглядами, кинулся в дверную дыру, ведущую в длинный тусклый коридор. Ее палата была следующей. Под номером чертовой дюжины. Он остановился у двери, служившей последней ступенькой перед шагом в пропасть — один метр разделял его ужас и границу ее обители. И хоть рука Арнава не толкала ее под колеса гребаной машины, именно он был и есть причина всех ее несчастий. И своих. И… в общем, это уже и не важно. Зацепившись глазами за корявую табличку «12», висящую на двери, АСР перевел дыхание. Следующая. Здесь лежит кто-то чужой, до обледенения посторонний и лишний, а там, за рубежом тошнотных спазмов, начинается ее царство. В которое он так и не смог попасть. Влекомый любопытством или, черт уж с ним, малодушием, Арнав толкнул дверь и шагнул в крохотное, заставленное одиночеством и пищащим оборудованием помещение. Через пару секунд глаза привыкли к темноте, и уродливые тени оказались не менее уродливыми аппаратами для поддержания жизни. Машина, контролирующая работу почек. Машина, контролирующая работу легких. Машина, контролирующая работу сердца — ему как раз нужна была такая. Нащупав на стене провод, он включил бра и зажмурился. Тщедушное тело маленькой девочки, лет десяти, терялось среди величия всех этих агрегатов. Бледная, почти одного тона с постельным бельем, она лежала без движения. Казалось, даже не дышала. По крайней мере, гул собственного сердца перебивал все звуки в пределах страшной комнаты. Он поежился и сел на стул рядом с кроватью. Ватные ноги не желали идти дальше. Передышка, в которую он охотно нырнул с головой, оказалась не по силам всесильному АСР. На прикроватной тумбочке алела яркая обложка, и ему пришлось сощурить глаза, чтобы буквы, танцуя и кружась, выстроились в неровное название «Девочка верхом на звезде». Какая-то сказка очередной самопровозглашенной королевы детских грез. Покрутив в руках книгу, Арнав еще больше убедился в своей догадке: кто бы ни читал малышке эту муть, там, в глубине ее комы, ей было невыносимо скучно слушать про путешествия Мирабель и унылую звездную пыль. — А хочешь, я расскажу тебе про настоящую девочку на звезде? — облизав пересохшие губы, начал мужчина. — Самую настоящую. Ее папа и мама были звездами. Они жили далеко на небосводе и оттуда следили и оберегали… нет, не так… Встретив молчаливое одобрение со стороны маленькой незнакомки, бедняга поддался порыву. Ему не нужен был собеседник, сочувствующий и понимающий. Но история жгла сердце и просилась наружу. Возможно, она поселится здесь, в комнате 12, по соседству с пристанищем настоящей девочки на звезде. Ослабив узел галстука, Арнав Сингх Райзада начал свой рассказ. — Мне всегда нравились машины. Больше чем самолеты и много больше чем корабли. Аман, он хороший, хоть и немного занудный, уговорил меня воспользоваться вертолетом компании и добраться до Лакхнау по небу. Не знаю, о чем он тогда думал. И уж тем более не знаю, о чем думал я, соглашаясь с ним. В последний момент, сидя в кабине рядом с пилотом, я понял, что мои лекарства… у меня диабет, — зачем-то пояснил он, — остались лежать на столе кабинета. Я подал знак рукой, и пилот, не скрывая сердитой гримасы, отключил все приборы. Его насупленные брови и губы, сжатые в тонкую нить, показались мне неуместными. Амана я встретил в коридоре офиса, уже по пути обратно. Возможно, не будь этой встречи, не было бы и всего остального. Возможно… Его улыбка и шуточки разозлили меня, и в ответ на «Арни, так быстро? Поездка должна была занять три дня, но ты управился за десять минут. Вот он, профессионализм в действии» я спросил, что он знает о пилоте нашей компании. — Он работает больше… — Уволь его. — Арнав, черт, ты серьезно? — казалось, мой ассистент был не на шутку расстроен. — Вив хороший парень, он, правда… — Я сказал — уволь! Я не намерен держать в своей фирме того, кто не в состоянии скрыть эмоции на своем тупом лице. Теперь он может гримасничать сколько угодно, но уже за пределами АР Дизайн. — Но Арни, Вив должен был доставить тебя до Лакхнау. Может, я займусь виражами его карьеры после твоей командировки? Ты же помнишь о назначенной встрече и сделке? О том, насколько это важно для тебя? — Значит, ты сам отвезешь меня в Лакхнау. На машине. Возьми ключи, мой внедорожник я оставил для сестры. — Я кинул это уже на ходу и поспешил вниз на парковку. Аман, зная мой характер и прекрасно видя грань ярости, к которой я сегодня приблизился, молча последовал за мной. Так же молча он открыл дверь машины перед моим носом и пригласил меня внутрь — только что ножкой не шаркнул. В такие минуты я его ненавидел. Демонстративно игнорируя предложение, я открыл дверь пассажирского сидения и сел сзади, давая ему понять, что в этой поездке он всего лишь водитель. Аман, в отличие от безмозглого пилота, прекрасно контролировал себя и ничем не выдал раздражения, вызванного моим поступком. Он сел внутрь и завел мотор. Салон машины наполнили звуки какой-то релаксационной дряни… ну там шум дождя или звуки моря, под них хорошо засыпаешь. Он обожает все это. Всю дорогу мы ехали молча. Даже попав в пробку перед въездом в город, ни он, ни я не проронили ни слова. Оглядываясь по сторонам, я пытался узнать знакомые пейзажи, ведь раньше, еще ребенком, я жил здесь. Бесполезно! Время и услужливая память сделали свое дело, и наш автомобиль прорезал улицы совершенно незнакомых мне мест. Аман подъехал к парадному входу в Шиш Махал… это такой большой дом, похож на замок, раньше…, а впрочем, это не важно. Я схватил кейс и выбежал на улицу, чувствуя, что мне перестало хватать воздуха. Я больше не злился на Амана и уже жалел об уволенном пилоте. Ярость, знакомая мне с детства, уступила место удушающему страху. Такому липкому. И до крайности серому. Будь я здесь один, развернулся бы прочь и уехал из города, как делал это два, а то и три раза за последние десять лет. Но мои свидетели — Аман и контракт на покупку Шиш Махала, сиротливо ждущий своего часа в кейсе — не позволили Арнаву Сингх Райзада отступить. Стряхнув с пальцев оцепенение, я шагнул вперед и снова замер. — Пошли? — Казалось, он читал мою нерешимость как короткий рассказ. В голосе не сквозило ничего кроме дружеского сочувствия, но я вновь переиначил сказанное. — Сам иди. К машине. Запри ее изнутри, нажми на газ и проваливай отсюда в Дели. — Но Арнав… — У тебя нет дел в офисе? Может, мне следует пересмотреть твою зарплату с этой позиции? Ведь я не планирую переплачивать человеку, который ничем- таким-не-занимается. — Я вас понял, господин Райзада. Желаю вам успешных переговоров, я передам госпоже Джа, что вы доставлены в Лакхнау в здравии. Не моральном, так хотя бы физическом. Его тон дал мне понять, до чего обидны и не необоснованны обвинения в его адрес. Аман с силой захлопнул дверь своего мерседеса и завел мотор. Машина сделала круг, поднимая в воздух клубы пыли, и затормозила в исходной точке. Тонированное стекло медленно опустилось до середины, и мой ассистент заискивающе улыбнулся, глядя на следы шин. — Точно справишься, дружище? — Проваливай. — Ладно, вежливый мальчик. Попрошу только об одном: позвони мне, как все закончишь. — Он верно угадал гримасу, исказившую мое лицо и добавил: — А лучше сестре. Она будет волноваться. И это… удачи тебе. Он уехал, так и не дождавшись моего ответа. Я стоял перед дверью. Не подумай, что я струсил. Раньше бывало. Еще сопляком я приезжал сюда и так же уезжал обратно, не сумев преодолеть границу дядиного забора. Сейчас же границ не было, все: сад, дом, кусты роз, высаженных моей матерью и гобеленовый ковер с дыркой, которую поставила сестра в день Дивали — всё это принадлежало Арнаву Сингх Райзада. Не только по праву наследования, но и по закону. Надо было просто зайти и взять. Но я отчего-то не шел. Первоначальный план с вертолетом, свитой и сворой журналистов не казался мне теперь настолько бредовым. По крайней мере, треск, издаваемый всеми этими агрегатами, от щелчка диктофона до шарнирного колена Рупи — однажды ему подстрелили ногу, так что теперь парень скрипит при каждом шаге — вся эта какофония звуков приглушила бы кровь, избивающую мои виски горячими импульсами. Руки коснулись теплого полотна дерева, и я с недовольство отметил, что краска кое-где слезла под действием времени и халатности владельца. Я такого не допущу и буду всячески заботиться о моем доме. Или… Соблазн снести его к чертям так и зудел на кончиках пальцев. Построить на костях прошлого что-то новое, безобразно стеклянное и отвратительно бетонное, совершенно не похожее на наш семейный замок. Иное. Дверь вдруг открылась, издав знакомый «кашляющий» скрип. На пороге стояла девушка. Не очень высокая, не очень красивая, не очень стройная. Ее можно было прекрасно охарактеризовать словом «не очень». Или другим — «живая». Она фыркнула, смешно наморщив лоб, и тут же схватила меня за руку, увлекая в комнату за родительской спальней. На четыре стены и арку обрушился целый ворох бесполезных, преимущественно английских слов. «Почему так долго — на дороге пробки — привезли эскизы — как украсим стены — вам нравится этот узор — свекровь не против, если мы возьмем за основу красную гвоздику — торт будет мастичным — а…- и…- вот же…» Я вглядывался в белизну давно пожелтевших стен. Ковер — тот что хранит на своем покрытии следы нашего с Анджали детства. Дырка в нем, та самая, за которую я простоял в углу четыре часа, читая вслух Самаведы. Сестра не переносила наказаний и следовавший за ними игнор от отца и бабушки, поэтому я то и дело брал ее вину на себя. Был добровольцем и первым по всевозможным проказам. То, что для Анджали было болью одиночества, называлось у меня долгожданным уединением. По нескольку дней разгневанная семья держала дистанцию, лишая меня не только своей любви, редкой и скупой, но и привычных нравоучений, что находились у дади по шесть штук на каждую букву алфавита. Образцовая ячейка общества знала все: как правильно есть, как правильно молиться, с кем правильным надо дружить и кого неправильного избегать, как правильно спать, правильно почистив зубы, укрывшись одеялом, согласно всем канонам и обрядам, загадав правильное желание и получая правильные сны на сдачу. И тогда я понял только одно. Никакое правило не сможет остановить Арнава Сингх Райзада. Ни один обряд. Ритуал. Церемония. Пускай катятся ко всем чертям! Пускай валят на хрен из моей такой неправильной жизни! — Может, вы откроете чемодан? — ее гнусавый голос выбил меня из равновесия. — Что за? Чемодан?! — Ну да. Вы меня совсем не слушаете? За те деньги, что папа вам платит, вы могли бы быть расторопнее, ей Богу. Свадьба на носу, а этот и бровью не ведет. Опаздывает. Стоит, разинув рот. — Какого… какая свадьба? — Моя, разумеется. За какую деньги взяли, ту и оформляйте. Слушайте, я начинаю терять терпение и готова отозвать перевод назад. Покажите мне образцы. Немедленно, — нажим в голосе и беспокойство на круглом лице не возымели должного эффекта. — Кто ты, черт тебя дери?! Где… Малик? Мне необходимо его видеть, прямо сейчас. — Ах, вам нужен папа? Ну, так что вы сразу не сказали. Он сейчас не дома, у свекрови, обсуждают технические вопросы ритуалов. Но все детали мы можем утвердить без отца, свадьба полностью на моих плечах, так что… ну так вы покажете образцы? Ее глаза уперлись в кожаный дипломат в моих руках. Она щурилась, словно в надежде разглядеть за черным щитом ноутбук или папку с одной ей известными образцами. Что ж, я не привык томить в ожидании и разочаровывать дам, отчего сразу, не рассчитывая на скорый приход дяди, набрал код на крышке дипломата и выудил из его недр папку с документами. — Что это? — буркнула моя двоюродная сестра, имя которой я так и не смог вспомнить, сколько ни пытался. — Прочитай. — Отчего-то мне не хотелось произносить очевидное вслух. Так тщательно отрепетированная речь предназначалась моему врагу, ненависть к которому не будила меня черными ночами и не горела на языке острым предвкушением мести, нет. Но не было и дня поначалу, и недели потом, чтобы я не думал об Ом Малике. Алкоголике. Картежнике. Продажном бизнесмене. И гниде, выставившей из дома двух сироток, отпрысков старшего брата. К этой девчонке я не испытывал ничего, кроме легкого саднящего раздражения. Ничего такого, что заставило бы меня вылить на нее порцию заранее заготовленного яда. — Что это?! — Она все так же листала страницы, не задерживаясь взглядом ни на одной из них. — Вот. — Я открыл первую и ткнул пальцем в строчку, подтверждающую мой статус владельца этой убогой дыры, растерявшей все намеки былого величия. — И вот. — Перелистнув несколько страниц вперед, мой палец провел вертикальную линию вдоль столбиков с огромными многозначными цифрами. — Это долги твоего отца. Я расплатился по каждому из них, закрыл все кредиты. — И теперь отец ничего не должен? — бессмысленно улыбаясь, спросила идиотка. — Должен. Но только мне. Все не так. Иначе должен был пройти сегодняшний день. Иначе состояться этот разговор. И, конечно, совсем по-другому должно было выглядеть лицо моего противника — круглая растерянная мордашка с огромными глупыми глазами не связывалась у меня в тщательно сотканное полотно мести в стиле Арнава Сингх Райзада. Я так долго думал об этом дне, рисовал тысячу вариантов, и в итоге получил плевок, издаваемый океаном после большой волны. Рокот приближения, страх, следующий в шаг за оцепенением, тысяча эмоций, что накрывают случайных прохожих с головой, и легкое шипение отступающей воды. Я и был тем шипением. Какого черта меня назвали именем океана, если я представлял собой не рокочущую стихию, а тихий пшик? Эта… черт, сознание отказывается воспринимать незнакомку в роли моей сестры… молча вышла из комнаты. Я подождал пару секунд, прислушиваясь к звукам отдалявшихся шагов, и пошел за ней. Как бы дуреха не натворила что-нибудь с собой или с моим новым приобретением. С нее хватит отчаяния и безрассудства — фирменные черты Маликов. Я поднимался по лестнице, пока ее фигура не скрылась за дверью, знакомой мне с детства. Немало часов проповедей и нравоучительных бесед выслушал я, сидя на деревянной табуретке прямо напротив огромного кожаного кресла моего отца. Смотреть ему прямо в глаза, чтобы ни происходило. Стоило мне сдаться и кинуть быстрый взгляд на корешки книг, как грубая ладонь впивалась в мое лицо. Он никогда не порол меня, предпочитая любому физическому насилию пощечины. Такие унизительные и беспомощные. Я до сих пор сатанею от излюбленного звука всех женских фильмов, и само слово «пощечина» отдается во рту металлическим привкусом крови. Там, в кабинете, частым гостем которого я был, происходило превращение слабого духом, развратного и алчного скота в демона справедливого возмездия, лупящего неугодного сына. За пределами кабинета мы были идеальной семьей. В его стенах я погружался в пучину ада. При взгляде на тяжелую дымчатую дверь мне захотелось убежать. Я постарался уловить тот момент, тот миг, когда я перестал бояться внутренностей страшной комнаты, когда слово «кабинет» ассоциировалось у меня не с комнатой пыток, а работой, но к ужасу своему понял, что сейчас, как и двадцать лет назад, до дрожи в ногах боялся переступить порог. Арнав Сингх Райзда не боится ничего. Или же? .. Сжав кулаки так, что ногти вцепились в кожу, я толкнул дверь и зашел внутрь. Выругался от удушающей вони, наполнившей мои легкие: сигареты, алкоголь, пыль и какая-то безнадежность прочно пропитали густым ароматом зеленые стены. Новообретенная родственница рылась в горе бумаг на столе, время от времени шепча себе под нос «где-то здесь, оно точно было здесь». Невольно я отвел взгляд в сторону книжных полок и тут же, испуганно вздрогнув, посмотрел на отца в большом кожаном кресле, пропустив осознание того, что ни отца, ни самого кресла давно уже нет. На стене висело множество рам, скрывая за своими узорами пыльное стекло и остатки былых побед знатной семьи. Благотворительность, фабрика, светские вечера — все это казалось осколками чьей-то чужой жизни. Подойдя ближе, я тотчас выделил на фоне газетных вырезок большой черно белый снимок. Дядя с тогда еще живой женой, на руках которой был маленький сверток. Дади, отец с матерью и я с сестрой. Мне было тогда десять или около того, я хорошо помню тот день: мое перекошенное лицо свидетельствовало об очередной перепалке дома, свидетелем которой я был. Впрочем, недовольное выражение было лишь в моей голове, туманным воспоминание витая между жаждой отомстить и надеждой найти в себе силы на прощение. На фото я бы не смог разглядеть ни себя, ни свою сестру. Наши с ней лица, и без того мелкие и размытые кто-то цинично выжег сигарой, оставляя на плечах аккуратную круглую пустоту. Дом, милый дом. Желание спалить его буквально пронизывало мою кожу. — Что это? — Моя рука прорисовала неопределенную дугу, указывая на стену. — Стена славы, — выплюнула она, не отрываясь от своего занятия. — Отец вешает туда все, что так или иначе связано с нашей семьей и чем он гордится. — Давненько вы ее не обновляли. — Да пошел ты! — Она выплюнула ядовитые слова и тотчас осеклась, с испугом ожидая моей реакции. Мне было не до того. Мне было не до чего. На стене, где-то между снимками разных периодов, висела большая стеклянная рама с выцветшим письмом под ней. Я сразу узнал почерк. Я видел его тысячу раз, получая все эти милые сейчас, но совершенно нелепые тогда письма и записки. Она и не надеялась быть услышанной, погребая себя под килограммами бумаги, растрачивая литры чернил. Казалось, что даже до кузины доносились удары моего сердца. Я прочитал письмо, глотая слова и едва ли вдумываясь в смысл. Просто дышать дальше, как будто ничего не произошло. Экспресс смерти редко обменивает билеты и разрешает пассажирам сойти, и лишь иногда, в порядке исключения, угрюмый проводник позволяет передать своим подопечным весточку с той стороны земли. Письмо. Старое и пожелтевшее. Очень тревожное. » Милая Анджали, Мой маленький нежный цветочек. Что бы ни случилось, ты всегда была, есть и будешь моей любимой дочкой. Знаю, тебе сейчас невыносимо горько читать это письмо, но я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь понять и простить мой поступок, потому что иначе мне не будет покоя там, где я окажусь. Пожалуйста, принцесса, вытри слезы и не злись на свою глупую мать, которая совершила страшный грех для того, чтобы ты была счастлива. Я ведь всегда защищала тебя, помнишь? Растила в тебе любовь к семье, веру в спутника, как в самого лучшего, самого правого из мужчин, желание стать женой. Сегодня я разрушила твой хрупкий мирок и разбила нашу хрустальную сказку. Когда-нибудь у тебя обязательно будет счастливая семья, дети, и, может быть, глядя на свою маленькую дочь — мою внучку — ты вспомнишь о том, что мне пришлось сделать. Я всегда хотела уберечь вас от зла и жестокости, и если моя жизнь и есть плата за спасение моих детей, то я соглашаюсь на сделку, не раздумывая. Просто знай: если я о чем и жалею, так только о том, что мне так и не удастся увидеть, как ты сама станешь матерью, не получится подержать на руках своих внуков. Я делаю этот шаг осознанно и с открытым сердцем. Ну же, не сердись! Я вижу, как ты непонимающе хмуришься. Когда-нибудь, не сегодня и не завтра, увидев своего бывшего жениха, ты поймешь, что случилось. И почему у меня не было другого выбора. Некоторые вещи непросто объяснить своим детям, но ты у меня всегда была сообразительной, не изменяй себе — смотри на людей не глазами, а сердцем. Ты будешь много плакать, я знаю, но никакая скорбь не длится вечно. Пусть слезы смоют всю боль в твоем великодушном сердце. Не бойся, никто не осудит тебя, моя бесценная. Тебе не придется запираться в своей комнате или душить себя подушкой, заглушая рыдания. День будет сменять ночь, и боль отступит. Каждый раз, просыпаясь, ты будешь видеть солнце за окном, которое приласкает мой цветочек и осушит все слезы. Завтра все будет лучше. Смерть мою перенести будет проще, чем жизнь, на которую тебя обрекла семья. Только, умоляю, не осуждай меня, родная. Не осуждай и не злись. Будь отважной и сильной девочкой и обязательно позаботься о Чоте — он так импульсивен и так нуждается в опоре! Только никогда и никому не признается в этом. Слушайся папу и дади, но не принимай их слова близко к сердцу. Они тоже любят тебя. Не теряй веру в Богов и в себя, пусть в твоем сердце и в твоих глазах всегда будет свет. Я буду очень скучать по тебе, но, пожалуйста, не торопись ко мне. У тебя впереди очень долгая и счастливая жизнь, а у меня бесконечное терпение. Я люблю тебя всю, до последней смешинки. Все ради тебя, моя милая. И даже это. Мама». — Ты… — Алиша. — Она приняла мое молчание за попытку вспомнить ее имя, в то время как я пытался вспомнить хотя бы одно слово, за исключением междометий. — Алиша… что это? — Моя голова уперлась в стеклянную раму, руками я держался за бюро, боясь упасть прямо здесь. — Понятия не имею. Мне оно и без надобности. Раз висит, значит, отец повесил. Ты сам прочитать не можешь что там? Я сорвал раму со стены, на которой тотчас образовался темно-зеленый прямоугольник, резко контрастирующий с выцветшей краской. Не думая о возможных последствиях, я со всей силы накинул стекло на угол деревянного бюро и комнату наполнил битый кашель осколков. Вытерев о брюки руку, я осторожно выудил из груды мусора тонкую от времени бумагу. Во внутреннем кармане пиджака ей самое место. Кровь наполняла уютной теплотой мое тело — нужно было быть чуть более аккуратным в своем порыве. Встряхнув кисти, я будто вышел из комы, и комната вновь наполнилась гнилым запахом, тусклым светом и грязной бранью двоюродной сестрички. Было здесь, пожалуй, что-то еще. Новое и доселе неизведанное. Сладковатое разложение терпко кутало рот в своей удручающей вязкости. — Алиша, — голос звучал откуда-то издалека, из-под слоя земли, — скажи мне, как сейчас поживает семейство Кумар Матан… особенно их старший сын, как его… -Ты про шизофреника, что ли? — недоуменно выпалила она. — Что за? Ты о чем? Какого шизофреника? — Ну, он у них умом тронутый. — Алиша показательно покрутила пальцем у виска. — Они его все дома держали, раз в полгода сдавая в дурку, все тайно, разумеется, — такой позор для двинутого папаши. А пару лет назад Мазуд спалил их огромный дом и перерезал всех коров в округе — совсем двинулся. Здесь тогда такое творилось… Стали расследовать все дела с пропавшими девками, а там черными чернилами имя дурачка выписано, ну, в общем, повесился он. — Как же так… — А что ты хочешь? Там генетика. Каков отец, каков дед и все прочие. Как ни пытались они все скрыть, строя из себя нормальных, да не вышло ничего. Дурость, как говорится, из всех щелей перла. Говорю же тебе, генетика, наука такая. Ее умные люди придумали, и против нее не попрешь. И как бы ты ни старался, милый братик, ты останешься Маликом. Сохранишь все наши фирменные черты и никогда не сможешь убежать от призраков прошлого. Об одном прошу, — она нагнулась к столу, уперев руки в его широкую часть, — коров только не трогай. Ее гаденький смех заполнял собой пустое пространство внутри самого меня. Жених сестры, свадьба с которым так и не состоялась по причине… и без того известной, оказался больным извращенцем, терроризировавшим весь город. Тогда ему было сколько, лет двадцать? Он никогда не производил впечатление приятного человека, но деньги его семьи и настойчивость дади сократили подготовку к свадьбе до рамок неприличной.Анджали едва успела насладиться статусом невесты, как черные мехенди покрыли ее руки от пальцев до самых локтей под аккомпанемент довольных причитаний отца и угрюмой молчаливости матери. И всхлипы. Сестра никогда не плакала при мне, но и счастливым этот период едва ли можно было назвать. Омерзение. Тошнотная брезгливость окутала всего меня - так, словно воздух Шиш Махала успел отравить остатки человечного, скрытого в моей душе. Все всё знали. Все всё скрывали, обрекая сестру на муки с душевно больным и ее семейством. Шли на этот грех с блаженной улыбкой, дергаясь руками и ногами в такт праздничных барабанов. Суки. Нелюди, каким-то чудом нашедшие выход из зоопарка, где было их место, вдали от людских глаз, где-то в тени деревьев за ржавой решеткой. Я больше не Малик и никогда не был им. Я сбежал однажды. По нелепому стечению обстоятельств, дядя оказал нам с Анджали невероятную услугу, выгнав нас из раскаленного чугуна адовой сковороды. Я сбегу снова и плевать мне на генетику. На всё плевать. Уже на улице, стоя на дороге, ведущей к воротом Шиш Махала, я замер, почувствовав в кармане брюк навязчивую вибрацию. Не сразу, хорошенько отдышавшись, я вытащил телефон, на ярком дисплее которого горело уведомление о десяти пропущенных звонков, девять из которых были от Амана. Странно, я не слышал ни одного, находясь под магическим куполом магнитного поля. Телефон снова ожил в моей руке, обнажив на своем металлическом теле фото неугомонного ассистента. — Слушаю. — Владыка вселенной и абсолютный властитель древней рухляди Лахнау соизволил… — Я хочу, чтобы ты уничтожил Шиш Махал… — Что? Арни, ты в своем уме? Нет, постой, ты сейчас серьезно? — Его тон из насмешливого вмиг стал серьезным. — Совершенно. — Черт, Арнав, что там произошло? Ты в порядке? Мне приехать? — Не надо. Я не хочу никого видеть. Единственное, чего я хочу, чтобы ты уничтожил Шиш Махал. Сжег. Разрушил. Сравнял с землей. Чтобы после этого ни единый кирпич не напоминал мне, что когда-то здесь стоял этот замок людоеда. — Людоеда, надеюсь, уничтожать не надо? — чуть растягивая слова, спросил мой друг. — Людоед не стоит того, чтобы я или кто-то другой произносил его имя вслух. А Шиш Махал не стоит того, чтобы существовать. Ты уничтожишь его здесь, а я выкорчую из своей памяти. — Арни… — Да помню я…без глупостей. Позвонишь мне вечером, когда я сниму номер в отеле. Или утром. Телефон будет недоступен. — Почему? — Да потому что я не хочу никого слышать, Аман! Ни тебя, ни кого бы то ни было еще! Оставьте меня наконец в покое. Я с силой нажал отбой и выключил бесполезный телефон.