Всё о моем безумии

Я всегда чувствовал ее. Иногда она выдавала себя с головой, врываясь в мой мир сумбурным ароматом пряностей или же ворохом ненужных слов. Иногда я ощущал колебание в воздухе, изменение температуры в комнате, жжение, сгорая под огнем ее сочувствующих глаз. И даже сейчас, сидя с тобой в этой комнате, полной звуков датчиков и прочего, я слышу ее ровное дыхание там, за стеной. Я могу сосчитать удары ее сердца там, за стеной. Я знаю, что она получила все необходимые лекарства и сейчас спит там, за… Да, одна в палате, да, я так распорядился, взяв на себя обязанность «доверенного лица», да-да-да, эта гребаная стена — мой барьер и мое спасение. Черт!!! Черт, если бы Кхуши только знала, чего мне стоит быть здесь, чувствуя, что она там…за стеной… Я ощущаю ее присутствие всюду, и это мой дар. И это моё проклятие. В тот вечер началась моя совсем другая жизнь. Не с понедельника и без каких бы то ни было сильных потрясений, заставляющих человека вдруг перечеркнуть свое «вчера». Все вышло просто и нелепо. Разговор с Аманом. Стопка чужой одежды на столе. Вызов, брошенный самому себе, и детская, совершенно неуместная эйфория от только что начавшейся игры. Я действовал механически, стараясь не думать о последствиях. Снял с себя брюки, рубашку, галстук и носки. Оставшись в одном только белье, я подошел к раскрытому окну. Легкий порыв ветра, обдавший мое тело, едва ли мог заменить такой долгожданный душ, а стакан воды и горсть лекарств не стояли в одном ряду со стейком и виски. Вдруг, помимо воздуха, пронзившего мое тело, я ощутил что-то еще. Взгляд. Вздох. Шок. Осуждение. Ее вскрик, как только наши глаза встретились. Ее пунцовые щеки и ладошки, стыдливо прикрывающие лицо. Ее семенящий бег прочь от голого мужчины, увиденного впервые в жизни. Ее досадливое «Ой» после столкновения с дверным косяком. Мои смех и радость, словно в этой нелепой жизни произошло хоть что-то стоящее. В моей прошлой жизни, сейчас-то все по-другому. Я странно смотрелся в традиционном индийском костюме, в котором меня раздражало буквально всё. Не тот крой, дешевая ткань, нагромождение вышивки и ненавистный мне синий цвет. Единственным достоинством нынешнего наряда была его чистота, и это с лихвой перевесило все недостатки. Взглянув еще раз в старое узкое зеркало, висевшее на «праздничной» стене комнаты, наполненной фотографиями семьи Гупта и лаковыми картинками Богов, я смирился и кивнул отражению. Нелепое завершение странного дня. Тюрбан, вот уже пять минут кочующий из левой руки в правую, было решено оставить здесь. У всего есть границы, у моего терпения в первую очередь. Судя по оживленным голосам и гомону музыки, все действо разворачивалось во внутреннем дворе дома. Я плохо ориентировался здесь, передвигаясь к центру событий, скорее, интуитивно. Шел на смех и чувство вибрации, переданное от пола стенам; десятки приглашенных в нелепых попугайских нарядах отплясывали, задирая ноги до самого подбородка. Выбрав дальний угол, я присоединился к празднику, оставаясь при этом в стороне, чуть сбоку, чуть выше и за миллион километров от мещанского веселья незнакомых мне людей. Лениво наблюдая взглядом за тенями и фигурами, не пытаясь найти в толпе кого-то знакомого, откровенно скучая и коря себя за ребячество. Началось таинство главного обряда, к которому индийская девушка начинает готовиться сразу после произнесения первых слов. Пандид зажег священный огонь, а отец невесты нетерпеливо взглянул на наручные часы, сверяя время для проведения ритуала. Дождавшись одобрительного кивка Шаши, молодая чета ступила под водопад цветочных гирлянд, украшавших небольшую беседку в центре двора. А потом я увидел ее. Она стояла в стороне, так же, как и я. И была при этом в гуще всех событий. И если бы ты меня спросила, сразила ли она меня тогда, в ту минуту, то я сказал бы нет. Именно так я бы ответил тебе, ей и еще тысяче людей, и это было бы ложью. Я не застыл, не окаменел, не забился в судороге при виде неземной красоты, которой в ней никогда и не было. Не был сражен ароматом ландышей и прочей лепестковой чепухи, не залюбовался изгибами ее фигуры — подростковой, угловатой и совершенно обычной. Ничего такого. Ничего, что заставило бы мое сердце биться в два раза быстрее или остановиться нахрен. Но все же… Я замер, наблюдая за тем, как она…отдает. В ней это было всегда, с нашей самой первой встречи. Она беззастенчиво делилась всем, что у нее было, давала сестре уверенность и силу, отцу — поддержку, матери — любовь, тете — бодрость и сопричастие, незнакомым — улыбку, Богам — безграничную веру, мне — надежду, что в этой жизни не все так уж хреново. Она отдавала всю себя без остатка, становясь при этом больше, лучше, сильнее и прекраснее. Я рос там, где каждый собирает себя по крупицам, прячет найденные паззлы подальше в сейф и любуется своим сокровищем по ночам. А она была другая, редкая птичка из Красной книги. Вымирающий вид. И я замер. И я застыл, окаменел, забился в судорогах, получив прямо в руки что-то ценное. Только тогда я принял ажурный фарфор за двухпайсовую глиняную кружку и разбил ее сгоряча. В общем, если сократить мой рассказ до одного предложения, то будет что-то такое: именно в тот раз я все понял и именно в тот раз я всё испортил. Тюрбан разряженного, чуть полноватого мужчины моих лет, перегораживал мне вид на семью Гупта каждый раз, когда пара, взявшись за руки, совершала очередной круг. Я их не считал, мысленно ликуя от предвкушения финальной части шоу. Тюрбан мелькнул снова, и жених, больше похожий на неуклюжую панду, повел Паяль дальше, предоставив мне возможность понаблюдать за ее младшей сестрой. Но теперь ее там не было. Точнее не так, ее мне перегородил мужчина, внешний вид, одежду, осанку которого я не спутаю ни с кем другим. На секунду, пол секунды, короткий миг, равный удару молнии, перед моим лицом появился отец. «Этого не может быть», — едва слышно пробормотал я, оглушенный ревом поздравлений и улюлюканий. Оглянулся по сторонам и шагнул в толпу, распихивая локтями остальных гостей. В несколько шагов добрался до праздничной беседки и с досадой тряхнул головой, ругая себя за наивность и больное воображение. Тот, кто умер много лет назад, не мог очутиться здесь. Тяжелый день и дурные мысли — вот наиболее вероятные причины моих галлюцинаций. Кто-то сжал мое плечо, и волна паники вновь накрыла сознание. Обернувшись, я с облегчением выдохнул, завидя перед собой Шаши Гупта. Счастливая улыбка облагородила его скупое на эмоции лицо. Отрешенно глядя поверх меня, он произнес: » Ну вот и всё, замужем. Я так долго ждал этого дня, сынок». Чувство радости вперемешку с облегчением сквозили в его словах и мягких жестах. Как шланг с водой, оставленный без присмотра, он был отрывистым и резким, дробя углами воздух. Теперь же, когда воду перекрыли, обмяк и успокоился, рассеивая вокруг себя ауру умиротворения. Отдавал себя, как и его дочь, но в гораздо меньших масштабах. — Господин Аман! — Счастливое нечто со всего бега врезалось мне в спину и взвизгнуло, пролив на курту прохладную жидкость. Черт, это начинало входить в ее привычку. — Господин Аман, о, Богиня, да за что же мне всё это? Ну, я же не хотела, я несла вам напиток и вот опять… Она разочарованно повела руками и состроила такую унылую гримасу, что даже я не нашел слов, чтобы хоть как-то обозначить свое негодование. Искать эти слова не хотелось. — Кажется, господин Гупта, у вашей дочери проблемы с координацией? — вяло отпуская поводья сарказма, произнес я. — Эй, господин Аман! Все у меня отлично с координацией! Вы бы видели, как я танцую. — Да, сынок, — вторил ей Шаши, даже не пытаясь скрыть обожание в своих глазах. — Ты бы только видел, как она танцует. — И уже в сторону, повернувшись ко мне, добавил: — Но и на ногах еле стоит, скрывать не буду. Словно подслушав наши слова, приглашенные музыканты заиграли первые звуки, и Кхуши, демонстративно подмигнув нам с отцом, кинулась в центр места для танцев, в свободную полосу пространства, образованную расступившейся толпой. Шаши поднес к лицу глиняную чашку, в которой только что был «любезно предложенный» мне ласси и, глотнув последние капли, недовольно нахмурил лоб. — Вот же егоза! — Он неодобрительно сморщился, смакуя послевкусие напитка, после посмотрел в сторону Кхуши и, извинившись за ее поведение, ушел, оставив меня в одиночестве. Я же стоял на месте, наблюдая за тем, как она танцует. Она двигалась смело и раскованно, не вульгарно, нет. Было в этом что-то призывное и при этом совершенно невинное. Покачивание бедрами, прогиб в спине, мягкие движения рук и такое детское, непосредственное личико, перекрывающее кислород любым грязным мыслям. Ее тело сулило жаркую ночь, а выражение глаз противоречиво шептало: «Не верьте мне, Кхуши Кумари Гупта просто балуется». Я и не верил, наблюдая за всем этим с чувством случайного гостя на детском утреннике. Впрочем, я был здесь не один такой случайный. Караван степенных сари, намотанных на тучные тела, презрительно цокнул языком при виде танцующей. Одна из них прошипела слова сочувствия, адресованные всей семье, вынужденной терпеть и содержать взбалмошную девчонку. Вторая подхватила, эхом повторив слова первой. Третья отличилась оригинальностью и выдала тираду на тему судьбы бедной сиротки и невозможности выдать ее замуж, особенно при нынешнем финансовом положении Шаши Гупта. Отчего-то меня неприятно саданули эти слова. Они не задевали меня, мою семьи или редких друзей, репутация которых была бы мне важна, но все же… Испытав неприятное и незнакомое до этого чувство тревоги за посторонних мне людей, я скривился и отвернулся в другую сторону. Игнорировать сплетниц, танцы и весь этот бедлам. И тут…на расстоянии нескольких метров, передо мной прошел грузный силуэт мужчины в черной курте. Тот самый силуэт того самого мужчины в той самой курте, надеваемой на торжественные праздники на протяжении долгих лет. Он обернулся, остановив взгляд на мне, завернул за большую колонну и пропал из виду. Я не успел отреагировать словом, жестом, трусливой мыслью, находясь в блаженном состоянии падения в никуда, как вдруг голос Шаши вывел меня из транса. Хозяин праздника материализовался в нескольких шагах от меня, держа в руках стакан с какой-то жидкостью, и пусть Боги хранят его дом, если в стакане ждал своего часа виски. — Сынок, я не люблю хитрить, как моя младшая. И поэтому предлагаю тебе в открытую выпить со мной бханг. День был непростой для тебя, для всех нас, а расслабиться никому не будет лишним. — Господин Гупта. — Разочарование тут же накрыло меня с головой. — Спасибо вам за гостеприимство и вообще за всё. Но тут я откажусь, я не пью бханг. Никогда и ни при каких обстоятельствах. — А ты и не пей, но стакан в руках подержи, пока старик тост говорит. — Его чуть осуждающая улыбка не скрылась от меня. Не скрылось и другое. Отец с типичным суровым выражением лица, ниоткуда выросший за спиной хозяина дома. Он смотрел мне в глаза, в упор, так, словно звал на серьезный разговор в свой кабинет, в котором меня ждали типичные для семьи Малик пытки. Я зажмурился так, что глазам стало больно. И, не глядя вперед, руководствуясь одной лишь памятью, протянул руку и нащупал стакан с напитком. Сладковатая жидкость в три глотка растворилась в желудке, минуя все вкусовые и обонятельные рецепторы. Не наркотик, а лекарство. Лишь бы не видеть тени своего прошлого. Никакой привычной теплоты, разливающейся по телу и приносящей контраст с самой температурой прохладного напитка. Вязкая сладость на языке — и ничего больше. Ни легкости, ни тяжести, ни дурманного тумана, на который я так рассчитывал. Недоверчиво покрутив глиняный стакан в руках, я разочарованно замолчал. Шаши, с любопытством ожидавший моей реакции, воспринял это молчание по-своему и подал знак рукой одному из мальчиков с жестяными подносами. Тот быстро забрал из моих рук стакан, заменив его на новый, наполненный бхангом. Я повторил нехитрый жест, залпом выпив все до последней капли. И снова ничего примечательного и никаких обещанных еще с детства круговоротов. Теперь уже я принялся искать мальчишку, чтобы третий стакан наверняка принес такую необходимую мне легкость. — Сынок, на этом, пожалуй, сделай перерыв. — Шаши забрал чашку и подмигнул мне. Следующим жестом он выудил из цветного покрывала, окружившего меня, яркий лоскуток, который, при ближайшем рассмотрении, оказался его дочерью — Кхуши. Я оглянулся по сторонам, и тканевые обертки, вращающиеся вокруг меня, трансформировались в людей, что в короткий миг вновь вернулись к своей лоскутной безликой сущности. — Дочка, последи за нашим гостем. Боюсь, я не рассчитал с дозой его веселья, и как бы не было беды. Она понятливо кивнула, и я ощутил, как ее прохладная ладонь нырнула в мою сжатую руку. — Пойдемте отсюда, я вас представлю…кому-нибудь, в общем, представлю. — Этот бханг на меня не действует. — Радостно хихикнув, я поделился своим наблюдением с Кхуши. — Ага. Я это заметила, господин Аман. — Ерунда, а не напиток. Давай найдем официанта и закажем нам еще один такой коктейль? — О, Богиня, да за что мне все это? — прошептала она, глядя куда-то в сторону. И чуть позже добавила: — Не стоит искать официанта, господин Аман. Как только вы захотите воды, я сама вам принесу кувшин, договорились? Я неопределенно кивнул, то ли соглашаясь с ее словами, то ли вторя ритму, созданному бансури и ситарами. Музыканты на небольшой импровизированной сцене вошли в раж, набивая на своих мридангах мелодию, заставляющие мои ноги дергаться в такт. — Кхуши, это моя любимая песня! Пойдем танцевать! — Я потянул ее за руку, указывая в сторону сцены. — Вы серьезно? Вы хотите танцевать? Сейчас со мной? Никогда не думала, что Зазнайки на такое способны. — Очень хочу! — Я протяжно заканючил, пытаясь потянуть за собой все еще сопротивляющуюся девушку. Но вдруг, в мою голову пришли идея, которая наверняка понравится Кхуши. Я нагнулся пониже и прошептал: — А хочешь секрет? — Хочу. — Я не Аман Малик, и я не умею танцевать. — Мне это показалось очень смешным и, хохотнув, я продолжил: — Точнее, Аман Малик умеет танцевать, но что нам с того, ведь он не ты? — Он — это точно не я, — мудро согласилась Кхуши. — И слава Богине, что я это я. А я — не он и не вы. О, сахарные джалеби, что я вообще такое несу? Бханг выпил Зазнайка, а глупости говорит Кхуши Кумари Гупта! — Глупости! Я хочу делать глупости! — Я перекинул через плечо почти не сопротивляющееся тело девушки и с радостным улюлюканием побежал сквозь лоскутную толпу в центр зала. Гости и родственники с обеих сторон предусмотрительно расступались, видя, как на них несется неадекватный некто с сестрой невесты наперевес. Там, в мигом образовавшемся свободном пространстве, я поставил Кхуши на ноги и, игнорируя ее сердитое ворчание, положил свои ладони на ее плечи. Ну, в общем, не буду вдаваться в долгие подробности. Будет достаточным уже то, что я увлек бедняжку танцевать несколько медленных танцев подряд, что полностью противоречило музыкантам, набивающим яростный и мажорный ритм. Под конец, когда они сдались и завели скрипучими тампурами унылую мелодию, я подхватил Кхуши на руки, ликуя от ее невероятной легкости и податливости прекрасного тела, и принялся яростно отплясывать, задирая ноги повыше. Забегая вперед, скажу, что на следующий день я был полностью отмщен болью во всех мышцах и осуждающими взглядами, которыми меня наградил каждый из членов семьи Гупта. В моей памяти случился провал, и с танцевальной площадки я вдруг переместился к столу, у которого стояло не меньше сотни человек. В моей руке была кружка, наполовину опустошенная, другой я держал пури, с которой стекал густой чечевичный соус. Кхуши поблизости не было, и вообще, никто из присутствующих не обращал на меня никакого внимания, оживленно беседуя о своем. Да так громко и сумбурно, что все их голоса силились в липкую трескуючую кашу. — Послушайте, — я не хотел привлекать внимание, однако… - Эй, послушайте меня! Получилось даже громче, чем я рассчитывал. Впрочем, мои слова заставили большую половину стола замолчать и обернуться в мою сторону. Оставшиеся хоть и не слышали меня, подчинились общему инстинкту и примкнули к первым, так что я поневоле завладел вниманием всех присутствующих. — Я хотел сказать…- Мой хриплый голос пронесся над головами незнакомцев. — В первую очередь я хочу извиниться за обман. Я, правда, случайно, это такая ерунда, но ни Аман Малик, ни Арнав Сингх Райзада, в общем, вы поймите… — Лица присутствующих однозначно не понимали: меня, мое поведение, мою роль в этом празднике и смысл моих слов. Все могло закончиться этим, публика скучающе перешептывалась, не видя во мне ничего интересного, как вдруг я наткнулся глазами на Шаши, Гариму, Кхуши и Паяль. Они стояли вместе, стеной друг за друга, такие единые и такие сильные в этом своем единстве. И хоть смысл сказанного с трудом доходил до меня самого, я решил закончить начатую речь. — Семья Гупта…это замечательные люди. У меня есть несколько семей, вы не думайте, я знаю, с чем сравнить. Эта нынешняя и та плохая, да еще и Ла, но вы же поймите… Они приняли меня здесь, хоть я им и никто. И вот Паяль вышла замуж, и хоть я знаю тебя…сколько…пару часов, ведь так? Я рад! Я очень рад за всех вас! Я неловко закончил бестолковый тост или крик одиночества, утонувший в неразборчивых голосах сотни людей. Они едва ли слышали меня тогда и уж тем более не слышали сейчас, забыв жалкого незнакомца через секунду после того, как я замолчал. Через две секунды к ним присоединился и я, оставив свое имя, статус, приоритеты и правила АСРа. Дурман слетел с меня тонким покрывалом на пол. Там, среди толпы гостей, я увидел ее. Никогда раньше, ни до, ни после, она не приходила ко мне во снах, мыслях, видениях. Мама умерла, и на этом закончилась ее история. А наша с ней история так и не смогла начаться. Я не умел разговаривать с ней и не искал ее перерождений, полностью отдав себя обожаемым ею цветам. И вот сейчас, облаченная в красное сари, с покрытой головой, она подарила мне мягкий свет улыбки, кивнула, вышла на веранду и растворилась в жаркой летней ночи. Много позже я узнал, что в тот день, тот час и ту минуту первый удар строительного крана сносил стены ее темницы в общее каменное месиво. Шиш Махал пал. Она пришла проститься с любимым сыном. Она пришла простить непутевого сына.