Всё о моем безумии

В Лакхнау мне было как угодно: плохо, душно, тяжело, тоскливо и тошнотворно. Хорошо не было, но дело тут, признаться честно, не в городе. Мне больше нигде не было хорошо, не могло быть хорошо. Я старательно избегал маршрутов, которые хоть как-то могли напомнить о той моей поездке. Обходил ее улицу за несколько кварталов, игнорировал тот отель, тот дом, тот пустырь, как будто ничего не было. Собственно, и не было ничего. Суета первых трех дней сменилась тоскливой апатией, журналисты и телевизионщики остыли к новости, любезно подкинутой им мною, и жизнь потекла в привычном русле. Время от времени раздавались звонки телефона, волна информационной лихорадки дошла до юга Индии, и какие-то малочисленные газетки спешили поместить мое фото на фоне руин Шиш Махала — я не отказывал никому. — Да что ж ты такое сделал, сынок? Убил кого в этом вашем Шак Махале. — В Шиш… — Это кому ты шиш говоришь? — Невероятно… Было куда проще рассказывать, когда я был здесь один… с Барбарой. — Потому что она умеет слушать, да, сынок? — Потому что она не перебивает, — нарочито грубо ответил Арнав. Больничную тишину прервал свет фар, кинувший отблеск на окно — очередная скорая привезла очередного пострадавшего. Будут спасать, вне зависимости от того, хороший или плохой человек плюхнется бесчувственной тушей на горизонталь каталки. Арнав закрыл глаза: больница теперь будет ассоциироваться с домом. Он вытравил любые другие воспоминания — Шиш Махал, мать, Кхуши. В голове навсегда засядет последняя увиденная картинка: он, дающий интервью в десятки новостных каналов. Вспышки. Софиты. Щелчки диктофонов. А после тишина и одиночество. — Я переиграл карту, — наконец раздалось в палате, — это единственно возможное, понимаешь? Остановил строительство торгово-развлекательного комплекса, переоформил контракты, где только было можно. Что-то пришлось сделать задним числом, где-то понадобилась помощь доверенных мне людей. И на следующий после моего прибытия день состоялась масштабная, нелепая в своей помпезности, презентация — АР-Групп открывал крупнейшую в Индии муниципальную клинику, оснащённую лучшим зарубежным оборудованием, с самыми именитыми специалистами, выписанными со всего мира, как товары по каталогу. — Дева Мария, ты открыл клинику? То есть, ну сынок, ты же… — У меня не было на это средств? Все верно. Последнее мое действие как управляющего директора АР—Групп, после чего я официально передал все дела своему брату Акашу. Который, собственно, и решил вплотную заняться благотворительностью, с моих слов, разумеется. Сейчас кажется странным и глупым, что я сделал что-то хорошее, только когда в моей жизни случилось столько плохого. Словно это моя обида или месть семье. Может и так, тут трудно спорить. Я ехал в Лакхнау без особого плана, но стоило мне оказаться на месте строительства очередной ненужной, приносящей прибыль хозяину, безделице, как в голове сразу появилась мысль. В глазах общественности Акаш стал Богом — благородным, мудрым, щедрым. В глазах наших партнеров я превратился в инфантильного кретина, что неудивительно, после моего заявления о прекращении моей работы. Я сказал какую-то чушь про то, что мне нужно время для себя и что я хочу начать с нуля, и про пляжи Юга или дожди Севера. Я был растерянным и глупым, впервые сняв с себя маску тщеславного мудака. — Наша клиника много стоит. — Ну, умножь любую, кажущуюся тебе недосягаемой, цифру в 10 и ты получишь приблизительную себестоимость моего проекта. Очень дорого, очень громко, очень… Очень… Моя семья не разорится, я и не ставил такой цели перед собой. Но теперь им придется тратить время и деньги на что-то действительно хорошее, меньше возможностей проводить дни в храмах или за составлением очередного гениального плана. — А если твой брат откажется от всего, сынок? Ну, ведь ты больше не директор, ты ведь по сути… — Никто, — сцепив зубы, закончил за нее Арнав. — Акаш, несомненно, идиот. Но он очень расчетливый идиот. Я создал ему славу хорошего парня, публика полюбила его в ту же секунду за все: от металлической оправы очков вплоть до заикания перед камерами. Он стал богатым добряком, создающим благие дела, теперь ему придется соответствовать перед глазами людей, подчиненных, инвесторов и партнеров, прессы. О последней я позаботился. У меня осталось не так много денег, чтобы позволить себе что-то шикарное, но я заплатил пяти небольшим изданиям, разбросанным по всей Индии, и теперь каждое из них выпустит по одному сенсационному интервью, разоблачающему семью Райзада. Ну это на случай, если будет что разоблачать. Этого залпа хватит. Чтобы столичная пресса подняла новость и раздула грандиозный скандал, задумай брат прекратить строительство клиники или же уменьшить финансирование хоть на сотую долю. Выследить, откуда появится статья в следующий раз, невозможно, ни одна из них не связана с другой. Так что, единственное, что остается делать Акашу — играть роль, которую придумал, написал и режиссировал для него я. Арнав Сингх. Райзада. Шутка судьбы: брат на всю жизнь обречен быть моей марионеткой — то самое, от чего он так отчаянно пытался освободиться. Я провел в Лакхнау почти неделю, после чего вернулся в привычную духоту Дели. Снял номер в отеле, поднялся на шестой этаж, минуя лифт, приложил ключ к двери, вслушиваясь в мелодичный звонок. Внутри не было ни хорошо и ни плохо. Не так роскошно, как, возможно, раньше, но мебель и общий вид номера были… да, в общем, они были обычными. Я кинул пиджак на край кровати, задернул шторы. Глубокое зеленое облако тотчас окутало пространство, даря комнате изумрудную мягкость. Зеленый был ей также к лицу. Выругался за то, что вновь думаю о Кхуши, отключил звук мобильника, вырвал провод телефона, повесил на ручку двери табличку — и, собственно, все. Так я провел свой первый из тех последних дней в Дели. Окруженный тугой тишиной и мраком в сраной гостинице на окраине. Невероятно… Утро незаметно прокралось в город, воруя у моих зеленых штор последние крупицы сумрака. Солнечные лучи прорывались через тяжелое полотно внутрь, напоминая о жизни, которая течет за пределами моего крохотного горя. Шум голосов за стеной, звон разбившейся чашки из коридора, мигрень, отбивающая в голове победный танец — я встал гораздо раньше, и реальность начинала казаться мне другой. Не лучше — таких мыслей давно не было — просто другой. Я сделал несколько рабочих звонков, написал пару писем, поговорил с Аманом о делах — я перестал управлять компанией, но некоторые вопросы не решались с прочерком в хитром документе, как думал Акаш. Мне было необходимо уйти, если не красиво, так хотя бы максимально тихо, не вызывая долгих пересудов вслед закрывшейся за мной двери. Меня неприятно кольнуло то, с каким спокойствием и даже легкостью мои подчиненные восприняли новость. Компания, построенная мной, вдруг выплюнула меня и пошла дальше. Впрочем, было ли это настолько трагичным, как я описываю? Едва ли. Я сидел в итальянском ресторане перед тарелкой грибного супа, а в кармане брюк было подтверждение брони на самолет «Нью Дели а. Ганди — Лондон а. Хитроу». Оставалось не так много перед отъездом, собирать мне практически нечего, прощаться не с кем. Я улыбнулся глупой шутке, что, пожалуй, это единственный Дивали, который я проведу не дома, и, по странному стечению обстоятельств, сестре, так рьяно следившей за моим присутствием на любом празднике, на сей раз было все равно. Суп остыл. Глоток вина обжег нёбо. Не разглядывая содержимое кошелька, я вывалил из него все имеющееся на стол — прощальный подарок официанту — и пошел в гостиницу пешком. Немного глупо, но мне не хотелось ничего индийского моей новой жизни, даже денег. А на третий день, за шесть часов до вылета, пришла она. Так тихо, совершенно неожиданно, но как всегда болезненно, отбирая у меня последний глоток воздуха. Она это умела. Думаю, правильно сказать, только она и умела. Я не ждал подвоха, распахнув двери после первого же стука — мне должны были принести выписку и кофе. На пороге стояла Кхуши, еще более худая, болезненно бледная, вся состоящая из углов, острых локтей и нервов. Первой моей мыслью было кинуться в ванную, к зеркалу, изучить свое отражение и убедиться в том, что как бы плохо я себя не чувствовал, вид мой был хоть немного лучше, чем у нее. Мы оба молчали. Я смотрел на нее, она вниз, себе под ноги, машинально колупая пальчиком деревянный проем моей двери, чем доводила меня до крайне степени бешенства. — Я вызвал официанта, а не эскорт. Она вздрогнула и подняла на меня глаза. Мне хотелось сделать ей как можно больней, но все это вдруг показалось глупым, когда она посмотрела на меня. Я сжал кулаки и сцепил зубы, не теряя надежду, что хоть это сдержит меня от резких слов. — Как ты нашла меня, Кхуши? — Мне вдруг показалось, что все это время она только и делает, что пытается не заплакать. Маленькая глупая девчонка. Лживая. Предательница. Последнее я чуть не произнес вслух, так не вовремя потеряв контроль над собой. — Я звонила господину Аману, — наконец выдавила из себя она. — Ах, Аману. Невероятно. Не сказать, что слышать это было легко. И я совру, если сделаю вид, что меня никак не волновало то, как сильно задевает меня Кхуши. Неважно чем: словами, поступками, взглядами и даже простым звонком моему ассистенту. Бывшему ассистенту, разумеется. Между нами вновь возникло напряжение, ощутимое даже на физическом уровне. Она мялась, перебирая в руках край дупатты. То ли тянула время, то ли время само растягивалось липкой патокой у нас меж пальцами. Говорить было решительно не о чем, и даже ее грустные глаза не могли хоть немного сократить образовавшуюся между нами пропасть. — Кхуши, у меня есть неоконченные дела перед отлетом… — Вы улетаете? — Она оживилась, хватаясь за случайно оброненный повод остаться. Мои губы сжались в твердую линию, и я пожалел о том, что сболтнул лишнее. — Куда вы улетаете, господин Арнав? — Туда, где тебя нет, Кхуши. — Меня теперь нигде нет. Она произнесла это тихо, полностью погруженная в себя, так, словно сказанная фраза принадлежала ей одной, и разделить ее с другим было непосильным бременем. Я наплевал на предчувствие чего-то дурного. Быть рядом с ней становилось тяжело, невыносимо до болезненных спазмов в суставах и совершенно бессмысленно. Я это понимал. Она это понимала. Потянув на себя ручку двери, я ощутил преграду, мешающую мне наконец закрыться от нелепого разговора. Кхуши успела вставить ногу в дверной проем, в ветхом сандалии, открытую ступню, по которой со всей силы врезалось тяжелое дубовое полотно. Она скривилась от боли, но не отступила ни на шаг. Я видел сморщенный носик, сжатые губы, заостренные плечи, понимал, что причиной этому ее состоянию была моя неосторожность, и не испытывал никаких эмоций. Не то чтобы мне понравилось причинять ей боль. Но должно же быть хоть кому-то помимо меня плохо, пусть даже от легкого ушиба. — Письмо. — Я, кажется, расслышал не сразу, она что-то бормотала, выуживая из недр холщовой сумки сложенный вчетверо лист. — Я здесь не просто так, господин Арнав. Я принесла вам письмо, вашей матери. Я не хотела его читать, то есть прочитала случайно, вы забыли его там… в Лакхнау. Оно, должно быть, дорого вам, и я хотела его вернуть. И еще попросить прощения и даже объясниться, я очень хочу объясниться с вами, господин Арнав. Вот, оно было мятое, я погладила его, я очень аккуратно, пришлось просить утюг у господина Хэппи, наш старый, я столько прожгла с ним, а если бы с вашим письмом что-то случилось? Я бы не пережила этого, ведь я же понимаю, до чего оно важно… Богиня, да что такое я несу, в самом деле? Может, мы поговорим? Только вы выслушаете меня, все, что я скажу. Обещаю, это не займет много времени, я тренировалась дома, у меня есть план. — Что за?.. Какой план, Кхуши? — Нет, Кхуши. Зачем тебе все это: поговорить, объяснить, мое прощение. Я, правда, не пойму — зачем и почему сейчас? Тебя не волновало ничего из перечисленного вчера и позавчера и уж тем более месяц назад, когда ты могла прийти ко мне, все рассказать, и мы бы вместе нашли выход из ситуации. Я бы придумал что-нибудь, даже если все было не так просто, и Акаш чем-то тебя шантажировал. Черт, а ведь я надеюсь, что он тебя шантажировал. Что ты не сама… не по своей воле… Она отрицательно покачала головой, так медленно, как можно только в кино при перемотке. — Он просто попросил и — Обычный. Я записала все, что хочу сказать вам, вот же! — Она вновь залезла в сумку и достала оттуда небольшой блокнот, такой же потрепанный, как и мои мысли на тот час. — Я очень нервничаю, а когда я нервничаю, я запинаюсь и забываю, что хотела сказать, но мне никак нельзя забыть. Думаю, вы не дадите мне второго шанса. Я даже боюсь, что вы мне и первого шанса не дадите. Господин Арнав… Господин Арнав, вы меня слышите?! — Кхуши. — Мой голос показался чужим — тоньше и тише привычного. Я говорил медленно, осторожно перебирая каждое предложение. Смакуя во рту любое сказанное слово, оно должно было попасть в цель и поставить точку в этом разговоре. В любом нашем разговоре, раз и навсегда. — Спасибо, что принесла это письмо. Это письмо очень важно для меня, ведь оно последнее, что осталось у меня от матери. Больше ничего нет, и ничего не будет. Я очень любил маму, и я бы хотел сохранить хоть что-то от того времени, когда был счастлив. Но от мысли, от одного только воспоминания, как это письмо попало ко мне, где оно было до этого — в твоей сумке, твоих руках, твоем доме — мне становится не комфортно. Понимаешь, в чем дело, взять желанную вещь из твоих рук означало бы коснуться тебя, а делать это мне совсем не хочется. Мне омерзительна ты, и все, что принадлежало тебе, становится грязным и порочным. Даже письмо моей матери. Такая неразрешимая проблема, Кхуши. И знаешь, что самое странное? Ненависть к тебе куда сильнее желания вернуть последнее напоминание о любимом человеке. — Любовь сильнее ненависти, — на выдохе прошептала она бледными губами. — Нет-нет, Кхуши. Не в этот раз. Не с нами двумя. Я ненавижу тебя, твои поступки, мысли, действия. Не хочу тебя слышать и искать им оправдания. Я готов был положить к твоим ногам весь мир, но вместо этого ты уничтожила любое хорошее, что могло бы быть у нас с тобой. Оставь письмо у себя, а лучше преврати его в пепел — такой же черный, как все, чего ты касаешься, Кхуши Кумари Гупта. Она отшатнулась, словно раздавленная тяжестью сказанных мною слов. Я захлопнул дверь и уперся спиной в вертикальную гладь дерева. До меня доносился торопливый стук сердца. Моего, а может быть, ее, а может быть, я все это себе придумал. Помню, что где-то там, за границей сознания, я услышал, как она произнесла сквозь ломающие ее рыдания: «Не надо меня касаться. Я бы положила письмо, а вы подобрали. Касаться совершенно не надо». И частые всхлипы, к которым я так и не смог привыкнуть. Все. Конец истории. Я сел в глубокое кожаное кресло и незаметно для себя заснул. — Господин Арнав, господин Арнав, — до меня доносился голос, прорывающийся через толщу коротких беспокойных снов. — Богиня, ему скоро вылетать, а он спит. Господин Зазнайка, надеюсь, что у вас просто крепкий сон, а не кома. — Она потянулась к чему-то на моем столе и раздраженно фыркнула. Видимо, решила понюхать жидкость в тумблере — отличный виски с терпким шоколадным послевкусием. Не открывая глаз, я поймал руку и притянул надоедливую девчонку к себе. — Как. Ты. Сюда. Попала. — Тихо произнес я свой утвердительный вопрос. — Двери нужны для того, чтобы их запирать, а не для того, чтобы хлопать ими у меня перед глазами. Я ждала, конечно, прямо на полу, но там стало скучно, и у меня затекли ноги, и… — Зачем ты здесь? — я прервал весь поток бреда, что выдавала Кхуши Кумари Гупта. — Поговорить. И попросить у вас прощения. — Ты думаешь, все решится, если ты просто извинишься? — Нет, я так не думаю. Нет, конечно же. Я сделала слишком много плохого, а вы достаточно упертый, чтобы прощать даже раскаявшегося брахмана. Но поймите меня, я не намерена сдаваться. Идти мне решительно некуда, так что пойду за вами и буду извиняться, пока даже ваш упрямый мозг не капитулирует и не выслушает меня. — Зачем? — глухо повторил я. — Зачем я здесь? Ну, я же вам все объяснила. предложил мне денег. Я согласилась не сразу, ну точнее, не с первого, а на второй. — Хватит, Кхуши. — Я сама перезвонила ему, он оставил мне номер… — Я сказал: достаточно! — Она сжалась в комок от моего крика. Замерла, словно муравьишка под гнетом ветра, но не сдвинулась не на миллиметр от моего кресла. — Я не хочу ничего знать, Кхуши. Не хочу ничего слышать. Мне не важно, как и по каким причинам все произошло, раньше да, но теперь уже нет. Ты предала меня, Кхуши, и это свершившийся факт, отмотать который невозможно, сколько бы я не пытался. Я относился к тебе как к неземному существу, к мифическому созданию, способному рассыпаться в росу, стоило мне коснуться тебя пальцем или даже мыслью. Сраной порочной мыслью, Кхуши! Я не пытался давить на тебя, менять тебя, не ждал чего-то и не просил. Все, чего я хотел, Кхуши… Все, что мне было нужно… Просто будь собою. И со мною будь. — Я никуда не уйду, господин Арнав. — Тонкий голос уже не скрывал слез. Она плакала тихо, без громких всхлипов, без надрывных поз. Плакала так, словно кто-то хороший, но совершенно незнакомый ей, умер, и ей теперь чертовски жаль. Милостиво жаль. — Я больше никуда не уйду, вы меня слышите? Останусь здесь, с вами. Или не здесь, но в любом месте, которое вы мне укажете, даже если это будет очень далеко отсюда. Не знаю, чем я руководствовался тогда. Близость. Желание. Обладание. Я притянул ее к себе и накрыл своими ладонями ее. Мы не торопились, у нас было время. Я осторожно провел пальцами по щеке, очерчивая линию на границе губ. Быть здесь и целовать Кхуши Кумари Гупта — самое логичное завершение безумной недели. Она наклонилась ближе, так, что я мог рассмотреть ее без страха быть обнаруженным. Красивая и невинная, даже в этом облаке обмана и предательства. Моя Кхуши. — Звонит, господин Арнав, — ее дыхание обжигало мне кожу. — Кто, звонит? — Будильник. Пора вставать, господин Арнав. Где-то на другом берегу острова доносились бессвязные трели телефона, что с корнем, без стеснения вырвали меня из блаженной выдуманной реальности. Я открыл глаза. Я закрыл глаза. Если я правильно распорядился, то к этому часу меня ждало такси внизу у отеля. Непроизвольно, словно я все еще не верил в реальность, я дотронулся пальцами щеки. Все верно, там не было ее прикосновений, не было, и быть не могло. Небольшая сумка. Скинутый галстук. Я ненавидел этот предмет гардероба и по нелепому стечению обстоятельств был вынужден носить его день ото дня. Раньше. В той жизни. Она лежала на пороге. Уснула, пока ждала меня. Письмо так и осталось в сжатой ладони. Наверное, Кхуши все еще хотела вернуть его старому хозяину. Я перешагнул спящую девушку, боясь неосторожным шумом разбудить ее. Это было совершенно лишним. Некоторые точки лучше бросить на стадии запятых. И пока я еще могу разумно мыслить, до тех пор, пока имя мое Арнав Сингх Райзада, я даю себе обещание — никаких разговоров. Прощений. И даже намека на второй шанс. Потому что только сегодня я понял, до чего слаб перед ней. И как низко готов пасть, стоит ей только попросить меня об этом падении. На улице шел дождь, и это вселяло надежду, что хотя бы стихия отмоет безобразную тушу старого такси. Ненавижу грязные машины и больше не имею возможности выбирать. Ехали медленно, зато молча. Я наблюдал, как капли воды скользят по стеклу, образуя кривой лабиринт переплетенных струек. Давно не было дождя на Дивали. Не помню, чтобы когда-нибудь был. На входе в аэропорт я услышал ее голос. Разумеется. Быстро обернувшись и поставив сумку на мокрый асфальт, я произнес, едва скрывая ярость: — Хватит, Кхуши. Остановись, я прошу тебя. Я никогда ни о чем тебя не просил, а теперь прошу. Уходи из моей жизни. — Я видела вас в Лакхнау, господин Арнав. Ждала в отеле и ехала до аэропорта. Я поеду и дальше, лишь бы вы меня услышали! — Зачем? — Мои руки сжали ее кожу через мокрую, липнувшую к телу ткань сальвара. — Скажи, зачем тебе все это?! — Если вы уедете сейчас, думая обо мне так, как вы сейчас думаете, то боюсь, я не выдержу этой ноши. Господин Арнав, единственное, что меня держит, это надежда получить ваше прощение, а больше мне ничего не надо. — Прощение, Кхуши? О каком прощении, черт тебя дери, идет речь? — О вашем, пожалуйста. Пожалуйста, — почти по слогам произнесла она. — Окей. Я прощу тебя прямо сейчас, только при одном условии: заткнись. И умоляю, оставь меня в покое, уходи, Кхуши. У-х-о-д-и. — Возможно, сейчас вы не поймете, то, что я скажу, но выговориться вам — самое важное, что осталось в моей жизни. Это важнее всего, даже возможности увидеть отца. Я держал ее в своих руках, мысленно считая до ста. Звон опускающихся на дно цифр хоть как-то перебивал стук сердца, раздающийся в висках. И единственная мысль, которую вызывала она, я, этот дождь и аэропорт умещалась в одно лишь слово: — Поздно, Кхуши. Я зашел внутрь, понимая, что она осталась там, по другую сторону нашей истории. Толстый неуклюжий мужчина бесконечно долго проверял распечатку билета, прежде чем я смог пройти вертушку у входа — ненавидел эту особенность наших аэропортов. Если ты простой провожающий, тебе необходимо купить билет. Дешевый, но все же… Тебе необходимо заплатить деньги, чтобы сказать «прощай» тому, кого ты, возможно, никогда не увидишь. И опять все сводится к деньгам, даже здесь. Я обернулся. Она стояла у стекла, мокрая до нитки, прижавшись всем телом к прозрачной глади стены. Не знаю почему, поддавшись абсурдному порыву, я подошел к стене, разделяющей нас. Она меня видела, я смотрел на нее. Кхуши вытянула вперед руку, упершись ей в мутное от разводов стекло. Дождь и ладонь. Я видел, как ее губы шепчут едва различимое: — Пожалуйста. Я хотел сказать, чтобы она катилась к чертям со всеми своими жалостями. Чтобы убиралась отсюда, чтобы никогда не смела искать возможности увидеть меня, поговорить со мной. Хотел сказать, что ненавижу ее, пусть даже это ложь, пусть даже она меня не услышит. Но вместо этого я произнес тихое: — Прощай. Некоторые точки стоит выводить жирнее, старательно окуная ручку в чернила. Стирать хвостики и любые намеки на возможность запятых. Не допускать многоточий. Исключать любые другие знаки, будь то вопрос или восклицание. Точка. Просто точка. — Счастливого Дивали. — Худая стюардесса нордической внешности надела мне на шею гирлянду из дешевеньких огоньков сразу после того, как самолет набрал высоту. Я огляделся по сторонам: бизнес класс был пустым, что совсем не казалось удивительным. Едва ли кто-то отважится покинуть свой кров в один из самых уютных и домашних праздников Индии. Белобрысая девица, уже не молодая, ближе к тридцати, старательно обслуживала единственного пассажира в своем отсеке: газета, чай, а после виски. Неловкий, довольно навязчивый флирт и скалящаяся улыбка — она старалась, хоть и не была сколько-нибудь хорошенькой. — Я бы могла пригласить вас к себе, господин Райзада. — Зачем? — Я удивленно поднял бровь. — Ну, если вы хотите… мы можем остаться и здесь, но ведь сюда могут пройти пассажиры или сотрудники компании… если вы понимаете, о чем я. Я понимал. И молча последовал за ней, влекомый не столько желанием, сколько скукой и злостью. Она кокетливо обернулась, словно не верила в выпавшую ей удачу. Наверное, узнала, читала в газетах или увидела по одному из каналов, наверное, надеялась, на что-то большее. Все было быстро и нелепо, грубо. Влекомый желанием причинить кому-то боль, я до синяков сжимал ее плечи, кусал ее шею, мучал соски, оттягивая нежную кожу под тонкой тканью рубашки, которую мы так и не стали снимать. Я взял ее стоя, задрав юбку, отодвинув в сторону кружевные трусики, яростными движениями вколачивая в податливое тело собственную ненависть и бессилие. Толчок. Еще один. Последний. И опустошение. И темнота. В комнате стало так тихо, словно она была совершенно пустой. Словно не было там всех этих приборов, Барбары, тикающих часов, книги на прикроватной тумбе, медсестры и Арнава. До того тихо, что все отчетливо услышали торопливые шаги по коридору в их сторону. Дверь соседней палаты распахнулась, и оттуда донеслись голоса, звуки щелчков, крики и тонкий писк дефибриллятора. Арнав подскочил на ноги, в соседней палате, палате под страшным номером тринадцать происходило что-то. Плохое. Неправильное. Первой в коридор выбежала медсестра, он так и остался стоять на пороге, не в состоянии зайти в переполненную врачами комнату. Та же, уже знакомая женщина через минуту вынырнула из двери и побежала в сторону приемной. Арнав догнал ее в светлом зале больницы, у стойки регистрации, к которой она так спешила. — Что случилось? Она покачала головой, давая ход самым плохим догадкам в его измученной голове. — Что мне делать? — тише и глуше прошептал Арнав, глядя себе под ноги. — Ты умеешь молиться сынок? Тогда молись. Это было ничем не примечательной ночью, в конце ноября, несколько часов после их встречи у потрепанного бара, куда никогда не приведут восторженных туристов. Она ждала его снаружи, не решаясь перечить пьяному Арнаву. Он был груб и не хотел ехать домой — к себе или к ней, совершенно не важно. Это было несколько часов после того, как он там, на дороге, перекрикивая сам себя, чеканил, как ненавидит Кхуши. Как презирает ее. Как каждый день и каждую ночь мечтает лишь об одном: никогда в своей жизни не встречать ее. Как он хотел бы, чтобы она оставила в покое — ушла, пропала, испарилась. Как было бы всем хорошо, если бы она умерла. Это было через несколько часов после того, как она отважно шагнула на дорогу. Под колеса несущегося навстречу ей автомобиля. Послушно выполняя его желание. На небывалой для города скорости в 90 км/ч машина сбила Кхуши Кумари Гупта. Её тело выстрелило в небо, с гулким стуком упало на капот и скатилось на мокрую мостовую. Секунды тянулись так медленно, что он успел разглядеть и запомнить номера машины, нащупать в кармане сотовый телефон и проклясть себя за то, что пятью минутами раньше он сказал чертовы, не подлежащие обмену и возврату слова. Те страшные, которые не просто ранят, но и калечат. Те, которые никогда в жизни… Он видел, как чёрный пикап подъезжал к её сгорбленный фигуре. Он слышал свой крик, пытавшийся остановить нерадивого водителя. Он умер за секунду до того, как окровавленная ладонь опустилась на асфальт. Он ничего не мог сделать.