Всё о моем безумии

Арнав Сингх Райзада всегда утолял жажду удовольствий, вне зависимости от того, из какого источника они лились. Он вкусно ел. Он охотно и не без наслаждения пил, игнорируя запреты и удрученные покачивания головой их семейного врача. Он любил путешествовать и в любой, даже самой заполненной командировке, находил один день для себя. Ему нравилось европейское кино, и иногда он сожалел о том, что ритм теперешней жизни не позволяет ему смотреть, слушать и читать все то, что он смотрел, слушал и читал десятью годами ранее. В его комнате стояла удобная кровать с удобным матрацем, покрытая нежными, прохладными в любую погоду, шелковыми простынями — только приляг и ты уже в стране удовольствий. Арнав любил бегать по утрам, ощущая воздух города, тихие вкрадчивые шаги внутренних голосов по бескрайней плантации самоедства и напряжение, съедавшее каждую мышцу его тела, которое ему тоже было очень мило. Он нравился сам себе в той мере, в которой мужчина вообще может себе нравиться. Осознавал сильные стороны своей внешности и не без удовлетворения ловил жадные, чуть порочные женские взгляды. Удовольствий в жизни Арнава Сингх Райзада было с избытком. Но главное удовольствие, самое важное, то, от которого он ощущал адреналин, волнами подкатывающий к горлу и сковывающий руки, спину, мысли металлическим жгутом — удовольствие держать все в своей власти. Знать каждый шаг своего врага и своего друга. Знать все, что происходит дома, в компании, в стране и даже за ее пределами. Так он, по крайней мере, думал, упуская все действительно стоящее. Прокручивая важные мысли близких на ускоренной перемотке. Закрывая глаза там, где закрывать их не надо. Тот, кто всегда утолял жажду удовольствий, предпочитая всем другим — удовольствие знать, не знал ровным счетом ничего. Он не знал, за какого человека выходит замуж его сестра, поддавшись горевшим безумной любовью глазам Анджали. «Только с ним я и живу, братик, посмотри, какой счастливой делает меня Шьям», — она умела убеждать. Не знал о всех дурных надеждах брата и даже предположить не мог, что нехорошие мысли сделают из Акаша нехорошего человека. То есть действительно плохого. Лаванья и Аман — чего уж проще было догадаться об их тайном романе — и тут тоже мимо. Кхуши и все ее ужимки, взгляды, слезы в глазах — он просто не знал. Не знал, как часто она плакала, ну то есть не на показ, а по-настоящему плакала. Не знал, что она почти умерла, когда ее семья отказалась от нее. И что она умерла совершенно, когда хоронила своего отца. Хоронила дома, окруженная глиняными лампадами, вцепившись рукой в плечо старухи Абхи, за много миль от погребального костра, к которому ее так и не пустили. Не имел права не знать, но, черт подери, не знал: как, откуда и за что на плечи его бедной девочки обрушилось столько непрошенных бед. И уж конечно он не знал, что источником всего этого, самой первой каплей реки безумия был он сам, его гордыня, резкие слова и поступки. А знай он хоть половину из того, что не знал, то спаси Господь всех, кто обидел его Кхуши. Гнев Арнава Сингх Райзада не обошел бы никого, он бы методично уничтожал всех однажды унизивших, но начать следовало с самого первого — с себя самого. Вишал Капур был тучен, некрасив, не сильно умен и на удивление старателен. То есть, едва ли можно предположить в мальчике его внешности, а главное, сословия столько стремления вырваться из грязной каморки и засаленных штанов, сколько прилагал молодой Вишал. Он хорошо учился, много работал и любил маму — не самые плохие качества. Впрочем, ничего путного тоже не случилось. Его должность управляющего самой большой, самой роскошной гостиницы Лакхнау была не только пределом мечтаний Вишала, она была очевидным пределом его возможностей. Он ни за что не смог бы подняться выше, заработать больше, устроиться лучше, и самое чудесное, Вишал все это прекрасно понимал. Не понимал он другое: как такой старательный и честный человек, как он, в одночасье потерял все: престижную работу, рекомендации, круг знакомых, перспективы и надежду, маячившую перед ним сизым огоньком? Одно неосторожное слово, сказанное взлохмаченному идиоту, крикливому и пустому, и вот уже на следующий день его ждет неприятный разговор с начальством. Цок — и хрустнула ножка у бокала, цок — и нет больше работы, цок — и денежки, так старательно скапливаемые на собственную машину, придется спустить на счета и продукты, цок — и вот уже соседки, с таким благоговением смотрящие на всесильного Вишала, сочувственно кивают головами… цок-цок-цок! Сплетни распространяются со скоростью чумы в душном загнивающем городе, особенно когда переносит дурную весть сморщенная старуха, поднесшая ко рту сложенную во много раз дупатту, будто та хоть на полтона может приглушить ее рыдания. Ну не старуха, старушка — это ведь мама, и притом любимая. Вишал сел на пороге дома, подставил лицо обеденному, еще пока ласкающему солнцу и вытянул вперед жирные ножки, украшенные кожаными башмаками, слишком кичливыми и оттого желанными. Наивно полагать, что он сможет сохранить в жизни те причуды, что отделяли его внутреннего сноба от внешнего раба. Туфли, отличные, пускай и жаркие не по погоде туфли, придется оставить тому, другому Вишалу, работнику дорогой и самой роскошной в Лакхнау гостинице, которого сегодня, к слову, уволили. Думать о плохом не хотелось, и он лениво зевнул. На расстоянии пары метров, слева направо, загребая носами бесплодную пыль, прошлась пара дорогой, но довольно потертой обуви. Непроизвольно Вишал поднял глаза, угадывая в походке незнакомца неприятные черты одного известного мерзавца. Доля секунды ушла на то, чтобы узнать в странно одетом мужчине зазнавшегося миллионера, лишившего его работы. Еще пара — на то, чтобы сопоставить образ властелина жизни и тот нелепый костюм, тот убогий тюрбан и то окружение, в котором погряз Арнав Сингх Райзада, а ведь не было никаких сомнений, что это он. Повинуясь угодническому инстинкту, Вишал семенил за процессией, немного позади, разглядывая каждого из его участников. Какие-то лица были знакомы, кого-то он видел впервые. Действо остановилось перед домом в паре кварталов от улицы самого Капура, кажется, здесь отмечали свадьбу, и он, определенно, был приглашен, но не смог разделить радостный пир, так как самому ему теперь было не до радости. Он зашел в дом — нагло, по-хозяйски. Шел вперед, небрежно распихивая локтями праздных гостей, которым и дела нет до его трагедий. Вел себя как человек отчаявшийся, готовый на все, утративший значения слова «время», ведь все вчера, каждое сегодня, любое завтра смешались для него в одну большую невероятную… кучу дерьма. Он и сам с этим дерьмом смешался. Тот другой его смешал. Найти Райзада было не сложно, как ни старался богатей слиться с толпой, напялив этот нелепый пейсовый шервани, холодные цепкие глаза выдавали своего хозяина с потрохами. Каждому тотчас должно было стать очевидно, что в человеке, что стоит с ними, ест одну еду, пьет воду, говорит слова, возможно, правильные и верные, давно и безнадежно нет души. Вишал это, конечно, видел и жаждал показать всем другим. Он ходил по пятам, наступая богатею на пятки. Стоял в нескольких шагах и слушал, запоминал, впитывал. Выслеживал как маньяк, решившийся на шаг отчаянный, последний. Вот только решаться было нечему. Придя сюда, Вишал рассчитывал получить возмездие, но струсил, уже переступив через порог. Единственное, о чем он думал, преследуя своего врага, так это прощение, которое ему так необходимо выпросить любой ценой. Уж он-то расстарается. Райзада пропал из поля зрения, и Капуру понадобилась целая минута, чтобы вновь найти того, в чьих благодеяниях он так нуждался. Миллионер вышел на веранду за какой-то смазливой девчонкой, такой молоденькой кривлякой, которая и в один ряд не встанет с человеком сорта и состояния АСР. Вишал слушал, тихо притаился у двери, держа в руках глиняную чашку с соком, давно уже, впрочем, пустую. Все силы и энергия Вишала были направлены на то, чтобы уговорить глупое сердце биться не так громко и не так быстро. Посторонний разговор короткими обрывками долетал до укромного места, где прятался сам Капур. И ничего интересного. Скучные слюни, имеющие очень мало общего с деньгами, инвестициями вкладами и… о чем там еще должны говорить миллионеры? Впрочем, были две вещи, до которых смогла докопаться пронырливая суть Вишала: тон, которым говорил Арнав Сингх Райзада с неизвестной девушкой. Голос его был такой тихий, такой бархатный, отличный от того, которым он увольнял трудягу Капура. И второе: тот странный факт, что говорил это не Арнав Сингх Райзада, а некий Аман Малик, что было очевидной глупостью, ведь не далее, как час назад, Вишал плевал в экран смартфона, брезгливо разглядывая фото того, кто раскромсал его жизнь. Он следил за ним до самого дома. Он вернулся на следующее утро. Он продумал каждое свое слово. Он правда собирался извиниться. Он сделал те самые кадры на том самом пустыре и продал их в ту самую газету, которая и перечеркнула линию жизни на ладони Кхуши Кумари Гупта. Заплатили за материал не так уж и много, но что есть деньги, когда речь идет о восстановленной части самого Капура? Статья вышла чудесная! В ней было столько красоты, изящества и праведного возмездия, что Вишал скупил все копии у мальчишки, стоящего у входа в небольшой рынок прямо на углу. Он с наслаждением перечитывал особенно любимые строки, смакуя каждое точное слово, а их было предостаточно. Весь разворот занимал рассказ о миллионере, выдающим себя за простого бедняка, что «гастролирует» в свободное от переговоров время и охотится за молоденькими наивными дурехами. Соблазняет, получает желаемое и едет дальше покорять новую провинциальную идиотку, позабывшую значение слово «честь». И фото, и имена, и тысячу раз перетертая сплетня, и адрес Гупта и… ах! В дверь дома семьи Капур кто-то настойчиво постучал, что само по себе было странным. Все знакомые прекрасно знали опасения сына старой Ратны не застать мать в живых или не иметь возможности помочь ей, случись беда, — дверь Капуры никогда не запирали. Вишал выждал пару минуту, надеясь, что попрошайки или чиновники убедятся, что хозяев нет дома и уйдут, откуда появились. Через некоторое время стук повторился — легкий, но настойчивый. Просунув ноги в растоптанные кожаные туфли, на манер домашних тапок, он прошлепал короткий отрезок от дивана до входной двери, кляня про себя нежданных гостей. На пороге оказалась девушка, худая, бледная, почти неузнаваемая для Капура. Ее большие заплаканные глаза и неестественный, «птичий» поворот головы вбок навевали знакомый образ, впрочем, все видения рассыпались в пыль под ударом одного единственного слова: — Зачем? — Кхуши зашла внутрь. — Зачем что? — от неожиданности он не смог произнести срывающиеся слова, граничащие с обидными. Впускать ее в дом Вишал тоже не собирался, но Кхуши подлезла под руку хозяина и оказалась в комнате. Она сделала два шага вперед, остановилась, словно передумала сразу после того, как решилась на что-то отчаянное. Вид комнаты, в которой они находились, удручал до невозможности: все было старым, неопрятным, дурно пахло и поросло слоем пыли так, словно обитателям дома и дела нет до того, что происходит вокруг. Из небольшого пространства, заваленного лишним хламом, был выход в еще более маленькую каморку, судя по всему, кухню — на этом, собственно, все, дом заканчивался. Как-то не так себе представляла Кхуши логово страшного врага и оттого, проглотив детское разочарование, вдруг замолчала. Все слова, так тщательно подобранные накануне, были теперь лишними, напрасными они были. Кхуши поглядела на тучного, некрасивого и несчастного человека, что стоял перед ней, и сказала самое важное для нее: — Зачем. — И был это даже не вопрос, ведь ответа на такое невообразимое горе и придумать нельзя. — Явилась. А зачем явилась? Я тебя сюда звал? — Неизвестный ей мужчина, имя которого она записала на бумажке, лениво засунул пухлые ладони в карманы старых брюк. Штаны были похожи на те, что носят в больших офисах, и оттого еще более странно смотрелись здесь. — За деньгами, небось, пришла? Думаешь, там тебе перепало и тут что достанется? Думаешь, Вишал —добренький и всем поможет? Сама виновата, дура, мало, небось, с миллионера взяла, а Вишал дур жизни учить не будет, дело оно не благодарное. Так что… выход там, провожать не буду. Кхуши передернуло от таких нелепых слов, от тембра голоса и выражения лица самого говорившего. Было в нем что-то нечеловеческое. Звериные гримасы уродовали и без того некрасивые черты, заставляя девушку внутренне вздрагивать от каждой новой фразы или же взгляда. — Вы меня совсем не знаете. — Не это было в ее плане, не с этого ей стоило начинать. — И что? А ты меня знаешь? — Вишал сделал шаг вперед, наступая на незваную гостью. — А соседей моих знаешь? Или, может, ты башмачника моего знаешь? Зеленщика? Портного? Смотрю, больно умная нашлась, что знаю, что не знаю, не твое дело это, поняла? — Он схватил Кхуши за руки, но она, поборов первый приступ брезгливости, откинула его ладонь с силой, которая удивила саму девушку. — Не смейте так со мной говорить, слышите?! Я вам ничего плохого не сделала, что молчите? Смотрите мне в глаза. Я Кхуши Кумари Гупта не сделала ничего плохого вам и вашей семье, а вы…, а вы… да что же вы за человек такой. Она посмотрела на него, снизу вверх, задерживаясь глазами на каждой нелепой детали его внешнего вида. Какое-то детское разочарование жгло ей уши горячим пламенем — как неудобно, как некрасиво должно быть выглядит все это со стороны. Как она сама сейчас, должно быть, некрасива. Всю последнюю неделю Кхуши задавала себе только один вопрос — зачем. Она перестала спрашивать за что, давно смирившись с «особым» путем, по которому направила ее Богиня. Но зачем? То есть, вот правда, зачем? Что плохого она сделала этому совершенно неизвестному ей мужчине, который только и делает, что хлопает рыбьими глазами и говорит вздор. Просто… зачем? Кхуши подняла ладони на уровень глаз, словно держала невидимую книгу и пыталась прочесть что-то на линиях, прошивших вдоль и поперек ее маленькие руки. Там ответа точно не будет, нигде уже не будет. Уличный свет и гомон прорывались в просвет открытой двери, вырывая у мрачной комнаты небольшую полоску ясности. Как глупо все это, как нелепо — тратить драгоценное время на всю эту чушь вместо того, чтобы быть с тем, кому она сейчас действительно нужна. Все ее переживания, вопросы, час, проведенный в редакции газеты, и утомительный неприятный разговор с куратором новостей — зачем? Кхуши прошла к выходу, не замечая взглядов, что бросал недовольный хозяин квартиры — какой же отвратительной сейчас казалась ее затея. Объяснить свою невиновность, восстановить справедливость, доказать всем что-то — зачем? Стоя уже на пороге, она обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на того, кто должен был стать ответом на ее главный вопрос и выдохнула: — Вы поступили очень плохо, господин Капур. Все вокруг: соседи, знакомы, да даже моя семья, поверили вашей статье. Меня преследовало столько грязи, столько оскорблений, и однажды на улице на меня накинулись мужчины, которые тоже приняли все написанное за чистую монету. Единственный со всей площади, кто заступился за меня, был мой отец. Сейчас он лежит в больнице, и врачи борются за его жизнь, но с каждым днем моя надежда все меньше, а счета от докторов все больше, и единственное, о чем бы я хотела спросить вас — зачем? Зачем, понимаете? — Это все он! — Неестественным фальцетом проверещал Вишал. — Арнав Сингх Райзада! Он виноват во всем, он, он один! Я хотел отомстить ему, показать, что не за ним будет последнее слово, это он только! — Ах, отомстить. И ничем не лучше Арнава Сингх Райзада. Глупость рождает глупость, от любви получается любовь, зло сеет за собой еще большее зло, и вся эта мудрость не сможет поставить на ноги моего папу. Вам кажется, что вы орудие в руках Богини, но на самом деле вы просто жалкий. Она вышла из старого дома, дверь за ней так и осталась открытой, в ее проеме еще некоторое время стоял неуклюжий толстяк, всматриваясь в уходящую вдаль фигуру, но Кхуши это было не важно. Она вдруг получила ответ на свой вопрос и поняла, до чего бессмысленными были ее метания и молитвы. Она шла вперед, едва различая проплывающие мимо лица, покосившиеся дома, пыльную дорогу, старух, что косо смотрели на нее, мальчишку с газетами. Газета… Та статья вышла ужасной, она была написана каким-то нелепым брюзжащим языком, будто говоривший все это пытался выдать коровий навоз за стопку пури. Все слова, что были напечатаны в ней, они были правильные, обычные такие слова, а вот все вместе как суп из цветных деталей детского конструктора — и играть нельзя и съесть невозможно. Сначала Кхуши подумала, что это странный розыгрыш. Отец читал газету в обед, дрожащим, срывающимся голосом он соскакивал с одной фразы и переходил на другую. Целая вечность прошла, пока он дошел до сути, так что нервы девушки не выдержали, и она, взяв страницу из рук отца, дочитала ее до конца. Последняя точка в нелепой статье была какой-то невероятно жирной, то есть, вот действительно все — и точка. Ей показалось, что все звуки вокруг нее пропали. Везде: дома, на улице, в мыслях роилась тугая непроглядная тишина. И это было действительно страшно. Те пару секунд Кхуши вслушивалась изо всех сил, она отчетливо видела, как губы матери шевелятся, но не понимала, говорила ли та что-нибудь. И ведь даже забавно: люди вокруг открывали рот, словно они были рыбы, оказавшиеся на суше. Отдаленный звон приближался и приближался, был громче, вибрировал под подушечками пальцев и наконец накрыл ее с головой, разрывая барабанные перепонки истошным криком. Тогда она и потеряла сознание. А потом ничего не было. Не было больше ничего. Какие-то разговоры, крики, слезы, молитвы. Клятвы и обещания, обиды и поцелуи, улица, черные руки с грязными неопрятными ногтями, которые цеплялись за край ее сальвар камиза, ногти она помнила точно, а вот лица — нет. Отец и окружающее безмолвие, как будто они одни против всех, кто молчит. Она увидела, как кто-то достал нож. То есть, она вот видела, а папа нет, не успел обернуться. Вид крови как-то вмиг оживил толпу, ставшую вдруг участливой. Тут же нашлись осуждающие и порицающие, добряки и соседи, знакомые с вкрадчивыми фразами, но это было уже не важно. Они все так же жили дома, ходили на цыпочках, говорили шёпотом, как будто могли разбудить того, кто только что заснул, хотя конечно, там уже целую неделю никто не смыкал глаз. Кхуши поднялась по лестнице и занесла руку, чтобы открыть дверь, как та распахнулась сама. На пороге стояла мама, за ее спиной тетя и весь их вид говорил о том, что случилось непоправимое. Кхуши задержала дыхание, больше всего она боялась услышать новости, которые могла принести та ужасная больница. — Отец, — прошептала она побелевшими губами. — Что это, Кхуши? — Гарима будто не слышала вопрос своей дочери. Она протягивала скомканную бумажку с неразборчивыми буквами и парой печатей. Несколько секунд понадобилось, чтобы девушка смогла прочитать написанное, какая-то сумма денег, не гигантская, но очень необходимая для лечения папы. Она подняла взгляд на маму и улыбнулась: — Наконец-то хоть что-то хорошее, Богиня услышала наши молитвы. Звон пощечины прогремел раскатом грома в тихом дворе тихого дома. Больно не было, страшно тоже. Она удивленно дотронулась до щеки, с равнодушием констатируя, что кожа ее невероятна горячая, а руки отчего-то холодные. В глазах мамы и тети стояли слезы, так выглядят глаза заболевшего человека, мутные, красные, налитые болью и осознанием приближающегося конца. — Такую цену, значит, ты решила заплатить, Кхуши? — голос мамы вдруг стал каким-то совершенно чужим. Она никогда, даже сердясь на них, не говорила так ни с ней, ни с Паяль. — Оставь ее, Гарима, не надо бы тебе сейчас так волноваться, я сама все улажу. — Тетя вышла вперед, заслонив собой мать и закрыла дверь. — Тетя, я не понимаю, что случилось?! Что-то с мамой? Ты пустишь меня в дом? — Уходи. Это не было похоже на шутку. Все знакомое, что окружало девушку с детства, вдруг обернулось новым и чужим. Стены, горшки, стул, козырек дома — все это враждебно смотрело на Кхуши, словно здесь ей было не место. Словно сам дом отторгал ее. — Уходи, Кхуши. Вот деньги. — Она протянула вперед небольшой, довольно легкий тканевый кошелек. — Тут мое пособие, больше дать не могу. Вещи твои я собрала, я положила самое нужное, думаю, что на первое время тебе хватит, и уходи. На дне сумки ключи от моего дома, можешь пожить пока там, но, когда я вернусь, чтобы духа твоего в Лакшми Нагаре не было. Иди, Кхуши. Не оглядывайся, не звони нам, не пытайся прийти к отцу, просто иди. Шаши мы скажем, что ты умерла. Да-да, так лучше, мы всем так скажем. Теперь ты мертвая, Кхуши, для нас тебя больше нет. Она бросила короткий взгляд на остекленевшую Кхуши и отвернулась к двери. Там, на пороге, поколебавшись долгую секунду, Мадхуматти произнесла, глядя в деревянные доски: — Зачем ты с нами так, дочка? Что же ты сделала, Кхуши? Дверь захлопнулась, оставив ее один на один с этим черным безумием, деньгами и небольшой котомкой, валявшейся на земле. Что же ты сделала, Кхуши. Богиня, и в самом деле, что? Что?! ХХХ Она согласилась на предложение младшего брата Арнава Сингх Райзада на третью или четвертую их встречу. К тому моменту она была готова принять любые условия и выполнить любую работу, лишь бы деньги, полученные ею, смогли помочь отцу. За недолгое время, что Кхуши провела в Дели, у них с сестрой возникло странное, угнетающее правило: единственное, о чем девушки могли говорить — это отец. Даже тогда Паяль пыталась найти слова пообиднее, но сестра милостиво пропускала все плохое, цепляясь за крупицы новостей. Лучше не становилось, денег все также не было, новая семья Паяль все с большим разочарованием смотрела на невестку, которая пока приносила в их дом одни беды. О маме и тете ни слова, Кхуши пока и не спрашивала ничего, словно боялась услышать что-то совсем невозможное. Этого всего было достаточно, чтобы согласиться на любую глупость и абсурд, предложенные этим неприятным, пресмыкающимся мужчиной. Опять-таки, не так уж плохи были его действия, возможно, всем станет легче, пропади этот Зазнайка вовсе. Она подписала контракт, не сильно вчитываясь в буквы. Строчки так и норовили закрутить друг друга в танце, то подскакивали вверх, то ухали вниз, а от голода сводило живот. На выплаченные деньги Кхуши впервые досыта поела, все остальное отправила сестре. Там, на складе, она увидела его уже тогда, когда все было решено. Акаш обязался все взять на себя, и детали не должны были волновать Кхуши. Единственное, что ее касалось, так это втереться в доверие большого начальника и давать документы на подпись. — Доверие и подпись. — Она бурчала это как мантру, пока сердитый Зазнайка копошился в коробках. Он плохо ориентировался в темноте, торопился и был здесь впервые, но каждый его шаг выглядел так, словно шагнувший знает, куда идет, и совсем не удивлен, когда земля под ним проваливается в бездну. Одно неосторожное движение — и вот Райзада растянулся на полу. Кхуши подбежала к мужчине, которого видела всего несколько раз за свою жизнь и которого успела возненавидеть так сильно, как только могла. Он лежал без сознания, окруженный тряпками и лентами. На нем был черный костюм, похожий на тот, в котором он был в Лакнау. И стоило поднимать тогда столько шума из-за костюма, когда у тебя в шкафу висит миллион таких же. Едва ли Кхуши когда-нибудь поймет этого Райзада. Она всмотрелась в спокойные черты, решительный лоб, твердые сомкнутые губы, закрытые веки — все это вызывало в ней досаду и отвращение. Хотя когда-то… а, впрочем, не важно. — Богиня, пусть все закончится быстро. — Кхуши закрыла глаза и через какое-то время, обдумав дурацкую мысль, добавила: — И пусть ему будет больно.