В дальней комнате, где никогда не включают свет

Джеймс не знает, сколько времени требуется Стиву на гигиенические процедуры, но чай успевает остыть дважды, а от Роджерса по-прежнему не слышно ни звука, хотя они договорились, что Барнс поможет ему перебраться в кухню. Он идет к двери, дергает на себя ручку, но та оказывается заперта, и нехорошее предчувствие закрадывается в сердце. — Стив? — зовет Джеймс, тарабаня по дереву костяшками пальцев, но вместо ответа слышит тишину. — Стив, я вхожу, — громко сообщает он, прежде чем двинуть плечом в дверь, снося хлипкую задвижку с первого удара. Роджерс обнаруживается на низкой табуретке возле стены, а вокруг такой кавардак: разлитая вода, опрокинутый таз, упавшая в лужу на полу и промокшая насквозь рубашка, что Джеймс не задает вопросов о том, что здесь произошло. По подбородку Стива струится кровь, и смотреть, как он улыбается окровавленными зубами выше барнсовых сил. — Придурок! Какого хрена тут произошло? — не то чтобы он имеет право ругаться, просто успевает испугаться так, что ругань — единственное, на что его хватает, пока он осторожно, чтобы не подскользнуться, пересекает скользкий пол и приближается к Стиву. — Я таз потянул, он опрокинулся, — сообщает ему очевидное Роджерс, когда Джеймс оказывается рядом и принимается разглядывать кровоточащую ссадину на подбородке. — Сильно болит? — конечно, сильно, мысленно ругает он себя за бестактность, но Стив удивляет, когда отрицательно качает головой. Храбрится как пить дать, но Джеймс соглашается на его правила и делает вид, что не заметил дрожащих рук и то и дело закусываемой изнутри щеки. — Я помогу? Барнсу сложно спрашивать разрешение на любое — даже самое простое — действие: никто и ни в чем никогда его не ограничивал, и уважение личного пространства и смирение с отказами не входят в список его добродетелей, но после вчерашнего он пытается быть чутким, и, судя по робкой улыбке, быстро гаснущей на лице Роджерса, ему это удается. Он набирает в ладонь воды, осторожно омывая рану, дует на нее зачем-то, словно это поможет крови быстрей свернуться, и этим, кажется, очень смешит Стива, потому что глаза Роджерса теплеют, и это приятно. Он тянется к полотенцу, висящему на бортике ванной, и видит красное пятно, заставляющее картинку произошедшего здесь наконец стать полной. Роджерс пытался набрать воды и перенести таз на пол, а в итоге не справился, опрокинул и таз, и себя, да еще и при падени ударился челюстью о твердую поверхность. — Позволишь? — он медленно протягивает руку, касаясь подбородка, ведет пальцами от уха до уха и избегая места, где кожа содрана, в надежде не обнаружить никаких серьезных повреждений, и выдыхает, убеждаясь, что все в порядке. И, пока Стив укутывается в полотенце, стягивая промокшие брюки, рукавом рубахи стирает алый развод с ванной. О том, почему дрожат его собственные руки, он старается не думать. * Стив устает быстро, и после завтрака несколько часов они проводят бок о бок на диване, болтая обо всем и не касаясь самой важной темы: где был Джеймс и как Стив провел эти годы, и хотя Барнсу, привыкшему к активной деятельности, это нравится не то чтобы сильно, он терпеливо сносит неподвижность, пока Роджерс наконец не толкает его в бок со словами: — Иди уже разомнись, весь извелся, — и смеется, вызывая у Барнса ответную улыбку. — Я вернусь вечером, — в этот раз уходить легче, потому что он умудряется не обидеть Стива за прошедшие несколько часов ни разу, и это действительно хороший повод радоваться. — Я могу спать в гостиной, тебе незачем таскать меня туда-сюда, — в этот раз Роджерс не злится, убеждая, просто интересуется его мотивами, и с таким Стивом хорошо и просто, совсем как в детстве. — У тебя есть собственная спальня, неужели ты предпочтешь продавленный диван большой кровати? — Джеймс не уверен, что это хороший ответ, но он устраивает Стива. — Я ложусь в десять, — предупреждает Роджерс, и это значит: «Не подведи меня, я даю тебе шанс». Это значит: «Пожалуйста, оправдай мое доверие хотя бы раз». Это значит: «Я буду тебя ждать». И Джеймс не опаздывает, без пятнадцати десять уже входя в двери.