В дальней комнате, где никогда не включают свет

Стив много рисует, но не позволяет заглядывать в свои альбомы, и Джеймсу приходится пойти на хитрость, чтобы наконец увидеть, что в них. С того неудачного купания они решают, что Роджерс будет принимать нормальную полноценную ванну и звать Барнса, когда потребуется его помощь, только помощь не требуется никогда, но Баки не уверен, что причина этому — полная самостоятельность Стива. Он прикрывает дверь за собой, а после громко стучит ногами по полу в кухне, изображая бурную деятельность, прежде чем прошмыгнуть на носочках в чужую спальню. Интерес к роджерсовым рисункам не объяснить ничем, поэтому Барнс даже не пытается найти оправдание своему любопытству. Когда он заканчивает просматривать разбросанные по постели листы, его пальцы немного дрожат: на рисунках жизнь, проходящая мимо Стива, обрывки, которые удается углядеть в оконный проем, а еще много самого Баки. Поначалу ему кажется, что это случайные фигуры, к нему не относящиеся, но собственное лицо он не узнать не в силах, и поэтому он принимается всматриваться в нарисованное тщательнее и с каждым рисунком чувствует, как подкашиваются колени. Но добивает не это — в ящике прикроватной тумбочки обнаруживаются старые, запыленные, словно Стив и сам к ним давно не притрагивался, альбомы, и лучше бы он никогда и не пытался разузнать об этих рисунках, потому что на каждом листе — искалеченная маленькая фигурка и Барнс, уходящий прочь. Много-много вариаций, но неизменно одно: Баки всегда уходит, и ручки-веточки тянутся вослед, не в силах его остановить. Джеймса трясет, пока он запихивает альбомы обратно и опрометью выскакивает из чужой спальни. Он не успевает успокоиться, когда Стив его наконец зовет, так и заходит: с испуганными глазами, горящими щеками и трясущимися руками и едва не роняет Роджерса, пытаясь вытащить его из ванны, от чего только начинает дрожать сильнее, не в силах справиться с потрясением. — Что с тобой? — Стив касается прохладными пальцами его лица, убирая волосы, и натыкается на безумный испуганный взгляд. — Ты в порядке? Но, разумеется, Джеймс не в порядке, и это очевидно. Барнс умеет юлить, но не умеет лгать, поэтому он сглатывает и цедит неразборчиво сквозь стиснутые зубы: — Я видел твои рисунки, — разглядывая распахнувшиеся от удивления глаза напротив. Ему некуда деть глаза, и он упирается взглядом в чужие острые ключицы, понимая, что они так и стоят: Джеймс, и Роджерс у него на руках, но вместо того, чтобы опустить Стива куда-нибудь, лишь прижимает крепче. Роджерс долго смотрит на него, прежде чем ответить, и голос у него спокойный и тихий, заставляющий ледяной комок нервов внутри поддаться и начать таять. — Это было давно, Баки, и больше не имеет значения, ведь теперь ты здесь, — но это плохое утешение, и даже теплая ладонь, сжавшая плечо, помогает несильно. Джеймс не разговаривает с ним в тот день, просто не может, но не отходит ни на шаг. И засыпает в ногах Стива на его постели, измученный собственными мыслями, пока Роджерс методично уничтожает старые рисунки. Он не лгал, когда говорил Баки, что все это в прошлом, и ему не жаль перечеркнутых листов: Стив нарисует новые. Хорошие, светлые, как и их настоящее, и Джеймс будет улыбаться. Ведь Стив улыбается.