В дальней комнате, где никогда не включают свет

Стив мрачнее тучи, и как его вытащить из ракушки, в которую тот закрылся с уходом Пегги, Барнс не знает. Вертится рядом, как верный пес, отвлекает на все, что может, но с Роджерсом не работает ничто: ни еда, ни книги, ни новые альбомы и карандаши, и Барнс сдается. Оставляет Стива наедине с собой на несколько дней и сбегает, не предупредив, предварительно спрятав в спальне на втором этаже все ножи и лезвия: не то чтобы он опасается попытки суицида, но все-таки не хочет рисковать. Винифред обещает приглядывать за Роджерсом в его отсутствие, и Баки уходит, понимая, едва нога переступает порог, как же он чертовски вымотался за последние дни. Он бесцельно шатается по городу, убеждая себя в том, что заслужил передышку, и в конце концов ему удается с собой договориться: Стив отказывается от поддержки и просит личного пространства, и импровизированный отпуск Барнса обоим пойдет на пользу. На улице лето, и в разгар вторника, когда большая часть горожан занята на работе, на Стилуэлл-авеню Баки не сталкивается практически ни с кем. Шатается по парку, разглядывая скучающих продавцов, гуляет вдоль берега, не заботясь о том, что одна штанина давным-давно опустилась обратно вниз и теперь промокла аж до колена. В этом месте практически не бывает волн, океан теплый и тихий, как набранная в ванну вода, и, в отсутствии людей и шума, все это похоже на место с туристических буклетов, райский уголок, где можно отрешиться от всего. Джеймс ложится на песок, раскидывая руки по сторонам, шею тут же обжигает раскаленным песком, но ему плевать: усталость, копившаяся все эти месяцы, накатывают на него, прибивая к земле, и не остается сил даже на то, чтобы пошевелить пальцами. Он успевает задремать, когда его подбрасывает от внезапно пришедшей на ум мысли. Сонная нега слетает мгновенно, и Барнс торопливо поднимается на ноги и спешит через пляж, увязая в песке, в сторону автобусной станции. Привезти сюда Роджерса, и если и это не поможет, то тогда точно брать перерыв. Последний рывок в попытках утешить и облегчить чужую боль, а там будь что будет. Джеймс уверен, что вытащить Стива на пляж будет непросто, но если все-таки получится… Спина все еще горячая от песка, на котором он лежал, и его пронизывает дрожь удовольствия. Он оборачивается на синюю полосу океана, утыкающуюся в золотой берег, и кивает сам себе, убеждаясь в правильности этой идеи: пусть она кажется сумасбродной и единственное «нет» может ее разрушить, попробовать все равно стоит. Роджерс не может сидеть затворником за задвинутыми шторами в темном доме, жалея себя, вечность. Только не тогда, когда рядом есть океан, горячий песок и палящее солнце. * Стив говорит «нет» семнадцать раз, и это их личный рекорд. Первые пять отказов Джеймс получает сразу же, стоит ему заикнуться о том, что было бы здорово выбраться из дома, остальные прилетают в лоб по нарастающей, одновременно с расширяющимися от удивления глазами Роджерса, а последнее «нет» звучит как: «Ты просто идиот, если считаешь, что это что-то исправит», но ситуацию меняет Винифред, которая заходит в дом с кострюлькой. — Ты же уехал! — пораженно восклицает она, завидев сына, и выражение лица Роджерса становится и вовсе непередаваемым. — Как уехал? — хрипит он, переводя взгляд с миссис Барнс на Джеймса, и Баки просто не успевает влезть в их разговор. — Утром Джимми сказал, что хочет отдохнуть, и попросил меня присмотреть за тобой, — ласково отвечает Винифред и обращается уже к Джеймсу. — Ты что-то забыл? — и тому хочется провалиться под землю. Они не поднимают эту тему до самого ухода матери Баки, а после Стив смотрит на него выжидательно, так, словно Барнс должен сразу же пуститься в объяснения и извинения, и утренняя усталость снова возвращается с лихвой, искажая черты его лица и стирая вечную, приклеенную к губам улыбку. — Да, я собирался уехать, — Джим понимает, что сил быть сильным — вот ведь каламбур — у него нет абсолютно, как и придумывать что-то веселое и забавное, что отвлекло бы Роджерса от темы их разговора, — на пару дней. Передохнуть. Утомился, знаешь ли. У Стива на лице отображаются все те вопросы, которые он не задает вслух: «Почему ты ничего не сказал? Надолго? Ты собираешься меня бросить?», и Джеймс, привыкший читать их по чужому лицу, устало трет переносицу: — Роджерс, если ты думаешь, что терпеть твое паршивое настроение это то, чем я могу заниматься без перерыва, ты ошибаешься. Я тоже человек. И я вымотался. — Стив смотрит на него так, словно видит впервые, а после очень долго рассматривает свои лежащие на коленях ладони, и Барнс начинает раздражаться уж всерьез. — Ты позвал меня на пляж, — наконец тихо произносит Стив, — ты вернулся за этим? Чтобы позвать? — и Баки медленно кивает, понимая, что они тратят время зря: Роджерс никогда и ни в чем не пойдет навстречу, убежденный, что любая жизнь вне этих стен теперь не для него, а Баки… Баки однажды перегорит. И сбежит, как уже сбежал однажды. Ни один огонь не может гореть вечно, а Джеймс и подавно свеча, прогоревшая до основания: одно неверное слово — и погаснет, окончательно обращая это мрачное жилище в склеп на двоих. Только Стив редко совершает ошибки, когда это касается искренности и других людей. — Я не уверен, что это хорошая идея, — лицо у него задумчивое, а глаза пытливо изучают лицо Джеймса, и только на самом дне их страх, оставшийся с детства — маленькая фигурка у подножия лестницы, и Баки, больше не возвращающийся никогда. Джеймс понимает, что они вспомнили этот момент одновременно, и устремляет взгляд в пол, неспособный встретиться с Роджерсом глазами, — потому что тебе снова придется тащить меня на себе, иначе мы можем застрять в песке, и твоя идея обернется катастрофой.